Глава 1
В 2024 году Москва представляла собой не город, а нервно покашливающий мегаполис, обмотанный рекламными лентами, словно дедушкин чемодан в командировку. Сюда стекались люди, как мухи на варенье, но не по запаху успеха, а скорее по ритуальной привычке, выработанной ещё с времён Брежнева.
Егор Савельевич Ситечкин, человек с бакенбардами такой густоты, что в них можно было бы разводить кур, шёл по Чистопрудному бульвару с чувством, известным только лицам, недавно купившим электрочайник и не знающим, куда его поставить. Егор был среднего всего — роста, телосложения, достатка и жизненного темперамента. Если бы на него надели табличку «человек», никто бы не заподозрил ошибку.
Именно в этот момент, в час дня, между точками продажи чебуреков и книг, к нему подошёл субъект, заслуживающий отдельного упоминания в великой русской литературе. Этот субъект носил фамилию Мымриков, имел форму, близкую к сфере, и голос, напоминающий одновременно хриплый тенор и радио из восьмидесятых. Он был чуть ниже нормы, но компенсировал это широтой своей самоуверенности.
— Разрешите, — сказал он, смотря на бейджик на рубашке Егора и покашливая так, как будто хотел начать песню, но передумал. — Вы, вероятно, Егор Савельевич Ситечкин?
— Вероятно, — осторожно согласился Ситечкин, уже предчувствуя разговор с человеком, который либо хочет что-то продать, либо хочет что-то купить.
Мымриков уселся на ближайшую скамейку. Он говорил долго, уверенно и с той искусной бессвязностью, которая вырабатывается годами непрошеного общения с незнакомцами.
— Видите ли, гражданин Ситечкин, у вас проблемы. Они, как сберегательная книжка вашей бабушки, лежат и ничего не делают. А вы ходите, в метро ездите, бутерброды жуёте, а проблемы — не решаются. И ведь что интересно, решать их можно. Но не топорно, не как сантехник с разводным ключом на авось, а элегантно. С магией! Или, если хотите, с наукой. Правда, не совсем с той, которую учат в этих ваших университетах. Скорее с такой, которую пишут на последней странице методички, мелким шрифтом, с пометкой «для посвящённых».
Ситечкин, из вежливости сохранивший на лице выражение лёгкого участия, подумал о том, что такие люди обычно заканчивают у телевизора, в обнимку с глобусом и тремя кошками. Однако, ввиду общественной обстановки и неожиданного обаяния Мымрикова, он не спешил прерывать монолог.
— Я, Ситечкин, не хожу по улицам, как попало. У меня маршрут согласован с внутренним чутьём. И вот сегодня оно сказало: иди на Чистые, там человек страдает. И что же я вижу? Вы. Ситечкин. А вы ведь можете больше! Я вас сейчас не убеждаю. Я вам сообщаю. Как радио «Маяк». Уверенным голосом. Всё можно изменить — будь то карьера, личная жизнь, или непроходящий запах жареного лука в подъезде. Только надо согласиться.
— Согласиться на что? — осведомился Егор, всё же не желая быть окончательно уволенным из реальности.
— На всё сразу! — торжественно воскликнул Мымриков. — Это, как вы понимаете, комплексное предложение. Я не хожу с мелочами. У нас, если решать, то всё! У нас, джентельменов, всё одном флаконе. Вонючем, но действенном.
Ситечкин посмотрел на часы, на небо, на Мымрикова и обратно на часы. Он хотел что-то сказать, но выбрал другое решение: прощально улыбнулся, как улыбаются на похоронах не особо близких родственников, и сказал:
— Ну, спасибо… мне пора.
— Подумайте! — прокричал ему вслед Мымриков, — Подумайте, пока идёте домой. Моя авторская методика даже помогает ходить по воздуху.
Но Егор уже шёл прочь.
Глава 2
Существует мнение, что любое утро, начавшееся с надкусанного тоста, выпавшего маслом вниз, уже не может быть исправлено ни чашкой кофе, ни победой любимой команды. Существуют даже философы, которые утверждают, что с такого тоста начинается разрушение семей. Возможно, они не знали Ситечкина.
Егор проснулся оттого, что пульт от телевизора почему-то оказался у него под лопаткой. За окном кто-то сверлил, а в ванной капал кран — как в дешёвых фильмах про людей, которым не повезло. Только вот у Ситечкина это не фильм, а книга.
Жена, Варвара, собрала вещи молча. Без обвинений, без крика. Как бухгалтер, пересчитавший дебет и кредит и понявший, что убытки превышают терпение. Она сказала: «Я ухожу», — и действительно ушла. За ней захлопнулась дверь, а в прихожей остался запах дорогих духов и невыразимого облегчения, смешанного с тоской. Дверь эта была довольно тонкой, так что шаги можно было слышать ещё в где-то 10 секунд.
Через 10 минут Варвара вернулась за сумкой. Ещё через десять — за зеркалом. В общем, рассеянная женищина.
Дом, в котором они жили, был предметом спора. Не между добром и злом, как полагается в любой истории, а между адвокатами. Причём адвокат Варвары был не просто профессионал, а человек, способный отсудить у монастыря свечку.
Однажды этот адвокат защищал клиента, обвинённого в краже ободка от унитаза из деревенского туалета. Дело казалось пустяшным, а обвинение — почти насмешкой над правосудием. Однако адвокат, с лицом, словно вырезанным из брошюры «Как побеждать, не вставая с кресла», начал своё выступление с исторического экскурса в значение санитарных принадлежностей в быту советского гражданина. Он ссылался на Конституцию, на мораль, на «внутреннюю эстетику гигиены» и даже на письмо Льва Толстого, в котором тот, по словам адвоката, жаловался на отсутствие нормального санузла в Ясной Поляне. Судья сначала скучал, потом заинтересовался, а к моменту, когда защита представила в качестве вещественного доказательства аналогичный ободок с чеком из сельпо, — расчувствовался. В итоге клиент был оправдан, а истцу пришлось выплатить семь тысяч рублей за моральный ущерб и «бесчестное приравнивание к клептоманам».
Можно было не сомневаться: если бы этот человек встретил Мавроди, они бы часами разговаривали, не замечая, кто кого обманывает. Они бы подружились крепко — на почве общего интереса к невозможному и таланта делать невозможное убедительным.
На суде Ситечкин пытался что-то объяснить, вспоминал ипотеку, рассказывал о ремонте и даже зачем-то упомянул бакенбарды. Но его слушали с тем выражением, с каким смотрят на человека, случайно севшего не в тот вагон.
— Мы признаём право Варвары Степановны на указанный объект недвижимости, — сказал судья, не поднимая глаз, — в связи с обстоятельствами личного характера, озвученными стороной истца.
На выходе из зала Ситечкин чуть не столкнулся с тем самым любовником. Он был высокого роста, в очках, с прической как у бизнес-тренеров, и с лицом, которому хотелось дать советы, но не слова.
— Ничего личного, — бросил тот.
Ситечкин не ответил. Он шёл по коридору суда, как человек, у которого отняли не только крышу, но и привычную тень.
Жизнь, как оказалось, не просто пошла наперекосяк. Она, как неудачный пирог, пригорела снизу и осталась сырой внутри.
Глава 3
Фирма, в которую Егор вложил последние силы и накопления, начала рушиться не внезапно, а с обидной поступательностью. Сначала ушёл бухгалтер — тихо, с чемоданчиком и без прощальных слов. Потом сорвался важный контракт, якобы из-за курса валют, но по сути — потому что заказчик просто передумал. Затем начались перебои с оплатой аренды, задержки по зарплате и звонки от кредиторов, которые сначала называли Егора по имени-отчеству, а позже — просто "алло".
Он держался до последнего. Сменил офис на меньший. Уволил половину сотрудников. Сам занимался доставкой. Пытался говорить о "переформатировании", "оптимизации", даже произнёс на каком-то совещании слово "ресурсное планирование". Но это не спасло. На третий месяц у фирмы не осталось ни клиентов, ни сотрудников, ни иллюзий.
Бухгалтерия превратилась в пустую папку на рабочем столе, а бизнес — в архив zip-файлов, которые не открывались.
В тот день Егор поехал за остатками документов. Осень была на удивление сухая, воздух пах обнажённой землёй и старыми листьями. Он припарковался возле бывшего офиса, оставил ключ в кармане и вошёл внутрь. Там всё было по-прежнему — только выключено. Пустые стулья, пыльный чайник, следы от табличек на стенах.
Он забрал несколько папок, документы в папке "Юридические" и старую кружку с надписью "Мы делаем невозможное".
На выходе его ждали. Двое. Один в капюшоне, другой в чёрной куртке. Без слов. Один удар — и Егор упал. Они не взяли документы, не тронули телефон. Только ключи. Через минуту машина с визгом уехала в сторону ТТК.
Егор поднялся, держась за голову. Никто не помог. Кто-то прошёл мимо, кто-то отвернулся. Он остался стоять, словно выброшенный на берег чемодан без ручки.
Потом пошёл домой пешком. Машины больше не было. Фирмы — тоже. Осталась кружка.
И осень, ставшая почему-то тише.
Глава 4
В тот день, когда позвонили из больницы, Егор стоял на остановке, наблюдая, как последние листья медленно сползают по асфальту. Он уже привык к тому, что жизнь неумолимо отнимает самое дорогое, но услышать в трубке имя деда, старика, который был его единственной опорой, было тяжёлее всего. Хриплый голос медсестры звучал ровно и деликатно, но каждое слово отдавало металлической пустотой: «Срочно приезжайте... Ситечкин, пожалуйста, приезжайте...».
По дороге в больницу он пытался вспомнить, когда в последний раз рассказывал деду о своих неудачах, о краже машины или о гибели фирмы. Оказалось, что никогда не говорил. Дед привык быть хранителем чужих секретов и сам почти не рассказывал о своей молодости, кроме кратких упоминаний о фронтовых письмах и старом репродукторе, на котором слушал Шаляпина. Его карие глаза во мгновение вспыхивали гордостью, когда он говорил о том, что выстоял, и о том, как важно поддерживать тех, кто ещё держится.
Коридоры больницы встретили Егора резким запахом дезинфекции и холодным светом ламп. На табличке его комнате красовалась фамилия — Ситечкин. Он глубоко вздохнул и вошёл. Дед лежал на кровати с тонкими запястьями, спрятанными под простынёй, а лицо казалось ненастоящим, словно вылепленным из воска. Рядом сидела медсестра, которая передала Егорю ведро воды и пару чистых полотенец.
Егор взял дедушкин рукописный блокнот, сложившийся за годы: записи о праздниках, короткие наблюдения о погоде, перечеркнутые просьбы помочь соседу. Каждый листок был как отпечаток времени, и он понимал, что теперь эти страницы — всё, что осталось от человека, который дарил ему тепло и убеждённость в завтрашнем дне.
Старика ещё не перевели в реанимацию, но каждый вдох давался ему с трудом. Егор присел рядом и взял его за руку: кожа была суха и тонка, как осенний лист, но пальцы ещё шевелились в ответ на прикосновение. В тишине слышались лишь тихие щелчки капельницы да гулкое дыхание аппарата, отсчитывающего последние часы.
Он заговорил: тихим голосом, почти шёпотом, рассказывал о городе, о пустых коридорах фирмы, о том, как странно ощущать себя одиноким в огромном городе. Дед слушал, и время от времени лицо его слегка менялось: то оно сжималось в улыбке, когда Егор упоминал недавний судебный процесс, то морщилось, когда он говорил о женщинах.
Когда часы на стене перевалили за полночь, дед закрыл глаза и больше не открывал. Сердце его, кажется, перестало сопротивляться. Егор сидел, не в силах встать, и припоминал, как в детстве дед учил его ловить рыбу на пруду за городом, как они вместе латали удочку и смеялись над собственными неудачами. Как дед тихо пел старые песни и учил чтить семейные корни. Вот так и умер последний родственник Егора.
Утром коридор был заполнен посетителями: медперсонал шептались у дверей, завывали сирены лифтов, где-то щёлкали кнопки лифта. Его взяли под руку и отвели к кардиологу, который лишь кивнул: «Прощайте, он был достойным человеком». Слов не потребовалось.
На похоронах собралось лишь несколько человек: знакомые соседи из деревни, бывший коллега по заводу и пара старых друзей деда. Простая церемония под сводами холодного кладбищенского храма. Егор читал молитву, которую когда-то сам выучил, и чувствовал, как слёзы горячими каплями падали на фотографию — надутый боком портрет, где дед стоял в форме, гордо расправив плечи.
Вернувшись обратно в город, он остановился на мосту через реку, где обычно гулял с дедом. Вода текла спокойно, отражая огни фонарей. Мир продолжал идти своим чередом, и, казалось, ничего не изменилось. Но Егор почувствовал, что внутри него всё остановилось, и пока он стоял там, на краю моста, ветер впервые за долгое время показался ему пустым и бессмысленным.
Глава 5
Проснулся Егор Ситечкин под мостом, как проснулся бы любой уважающий себя гражданин, если б уважать в себе было уже нечего. Утро начиналось с того, что левая щека прилипла к бетону, а правая нога, судя по ощущениям, успела за ночь заключить сепаратный мир с гравитацией. Открыв единственный глаз, Ситечкин обнаружил, что штаны его исчезли. Не то чтобы пропали — скорее, эмигрировали в неизвестном направлении, оставив на память лишь ремень да дырку на колене. «Вот так всегда, — подумал Егор философски, — сначала бизнес, потом жена, потом штаны. Логика железная».
Он приподнялся, огляделся. Под мостом царил пейзаж, достойный кисти художника-постмодерниста: бутылки, сплющенная коробка из-под пиццы «Четыре сезона», а рядом — носки. Одни. Ситечкин попытался вспомнить, как здесь оказался. В памяти всплывали обрывки: разговор с Мымриковым, кружка «Мы делаем невозможное», стакан чего-то горького в баре у вокзала... Дальше — туман.
Решив, что искать штаны — занятие безнадёжное, Егор двинулся к выходу, спотыкаясь о собственную тень. На набережной его встретил ветер — холодный, как взгляд бывшей жены, и город, шумящий, будто гигантский чайник, забытый на плите. Первый же прохожий, мужчина в клетчатом пиджаке, окинул Егора взглядом, оценивающим степень опасности, и резко свернул в сторону. «Пиджак клетчатый, — подумал Ситечкин, — а мысли, видимо, в полоску».
Дорога манила его, как манит всякая асфальтовая река, текущая в никуда. Егор шагал, не замечая, как тротуар плавно перетекает в проезжую часть. Рёв клаксона вырвал его из раздумий. Машина — чёрная, блестящая, как сапог жандарма, — замерла в сантиметре от его коленей. Из окна высунулось лицо водителя, красноречивое, как дорожный знак «кирпич».
— Ты куда, дружок? — спросил водитель тоном, которым обычно говорят: «А голову ты дома не забыл?»
— В магазин, — ответил Егор, неожиданно для себя самого. — За штанами.
Водитель, видимо, решил, что имеет дело с идиотом, плюнул и рванул с места, оставив после себя шлейф вони, не похожей на сортирную, но такой же знакомой всем жителям крупных городов. Ситечкин, пошатываясь, вернулся на тротуар. Тут он заметил, что прохожие начали к нему присматриваться — не с осуждением, а с тем любопытством, с каким рассматривают внезапно оживший памятник.
«Штаны, — подумал Егор, — это последняя граница между человеком и природой». Он зашёл в первый попавшийся магазин — «Всё по 100». Продавщица, женщина с лицом, напоминающим одновременно мадонну и горбуна из Нотр-Дама, окинула его взглядом.
— Мужские, сорок восьмой, — сказал Егор, пытаясь звучать солидно.
— Сорок восьмой? — переспросила продавщица, будто он попросил скафандр для полёта на Юпитер. — Таких нет. Возьмите пятьдесят второй — подвяжете ремнём.
Егор купил. Штаны оказались на три размера больше, но зато с карманами, в которые можно было спрятать всю его прежнюю жизнь. На выходе он наткнулся на зеркало. Отражение показалось ему знакомым: мужчина средних лет, в мешковатых брюках, с лицом, на котором неудача вывела свои иероглифы. «Ситечкин, — подумал он, — ты выглядишь как человек, который только что проиграл войну. Но война-то ещё не началась».
Выбравшись на улицу, он сел на лавочку, достал из кармана чек от штанов, посмотрел на наличие денег в куртке и задумался.
Глава 6
Лето, дождливое и тягучее, словно смола, обволакивало город. Воздух, пропитанный сыростью, лип к коже, превращая каждое движение в усилие. Егор Ситечкин брел по узкой улочке, зажатой меж серых домов, чьи окна слепо смотрели на него. В кармане болтались даже небольшие деньги. Эти деньги он берег, словно святыню, хотя уже не верил, что они спасут его от пропасти. Спасение требует веры, а где её достать — непонятно. «Не в церковь же в конце концов идти!»
Он шел, не замечая, как дождь, мелкий и назойливый, просачивался сквозь ветхую куртку, как тротуар под ногами превращался в топь. Мысли его, тяжелые и бесформенные, кружились вокруг одного: зачем? Зачем подниматься, если падение неизбежно? Зачем дышать, если потом надо снова дышать? В голове звучал голос, знакомый до боли — собственный, но чуждый, будто отраженный эхом из глубин колодца: «Я уже не тот. Куда я иду?».
Неожиданно из подворотни вынырнули двое. Лица их были скрыты капюшонами, руки засунуты в карманы — поза, говорящая громче слов. Егор остановился, не в силах бежать, не желая сопротивляться. Ему вдруг стало смешно: судьба, как старая сводня, вновь подсовывала ему одно и то же.
— Кошелек, — прорычал один, приближаясь. Голос его был плоским, лишенным даже злобы — просто констатация факта.
Ситечкин молчал. Он смотрел на грабителя, будто сквозь него, видя за его спиной призраки всех прежних потерь. Рука его непроизвольно сжала монеты в кармане — последний жест отчаяния, последняя попытка уцепиться за что-то.
— Давай быстрее! — второй грабитель шагнул вперед, и в его движении была тупая агрессия существа, привыкшего бить слабых. И, видимо, делал он это отменно.
Егор почувствовал, как земля уходит из-под ног. Не страх, нет — пустота. Он готов был отдать всё, даже жизнь, лишь бы это наконец прекратилось. Рука его дрогнула, доставая кошелек, но в этот миг из-за угла показался полицейский. Мундир его блестел под дождем, уже порядком намокнув.
Грабители замерли, затем, не говоря ни слова, растворились в переулке, словно их и не было. Полицай кивнул Егору, словно говоря: «Повезло», и прошел мимо, не замедляя шага.
«Повезло», — повторил про себя Ситечкин, сглотнув ком в горле. Удача? Нет. Это была насмешка. Жизнь, как изощренный палач, даровала ему передышку.
Он побрел дальше, не зная куда. Ноги сами привели его к ларьку с вывеской «Пиво 24/7». Желтый свет лампы резал глаза, запах затхлости ударил в ноздри. Однако оттуда всё равно веяло какой-то приятной в таких случаях атмосферой. Люди, часто посещающие такие места, иногда упиваются этим чувством сильнее чем пивом. Хотя, конечно, чаще пивом. Или даже водкой. Егор протянул дрожащую руку:
— Одну... Самую дешевую.
Пластиковая бутылка, холодная и скользкая, словно змея, легла в ладонь. Он отдал последние деньги, не считая, не думая. Пиво — приятное и холодное, полилось на язык. Нет, горькое и противное. И зачем он вообще его покупал? Дурак что ли?
Хостел находился в подвале дома, чьи стены покрылись плесенью, словно проказой. Вывеска «600 руб./ночь» мигала красивым желтоватым светом, который, впрочем, ничего не освещал. Егор спустился по ступеням, пропитанным запахом мочи и чего то ещё. За ресепшеном сидел мужчина с лицом, показывающим, что ему не просто хочется спать, а сначала накуриться.
— Паспорт, — буркнул он, даже не взглянув на гостя.
Ситечкин молча протянул документ. Тот пролистал страницы, задержавшись на фото: молодое лицо, немного похожее на нынешнего Егора. Но что-то в этом лице было явно другое.
— Третий этаж. Двенадцатая комната. Туалет слева, — произнес администратор, возвращая паспорт.
Комната была крошечной, как настоящая китайская квартира. «Китайский мавзолей» — так называли эти квартиры некоторые жители Дальнего Востока. Две койки, тумбочка с вырванным ящиком, окно, заклеенное газетой. На соседней кровати лежал человек, укрывшись курткой. Его храп напоминал стон.
Егор сел на жесткий матрас, поставил пиво на пол. Рука сама потянулась к бутылке, но он замер. Вдруг ясно, до боли, осознал: это не побег. Это капитуляция.
Он откинулся на подушку, вглядываясь в потолок, испещренный трещинами. Каждая из них казалась ему дорогой, по которой он шел — от надежды к краху. «Кто я? — спросил он себя. — Тень? Призрак? Хотя нет, пока живой, даже пиво пить могу.»
Сосед заворочался, забормотал что-то во сне. Егор прислушался: «Не надо... не суй петарду в...» Голос был детским, беспомощным.
«Вот мы все здесь, — подумал Ситечкин. — Жители нового времени. Кто-то стонет, кто-то храпит, кто-то пьет пиво».
Он закрыл глаза, но сон не шел. В ушах звенела тишина, прерываемая каплями дождя за окном. Каждая капля — как удар молотка по гвоздю. Очень неприятное чувство.
«А что, если завтра? — внезапно мелькнула мысль. — Встать, найти работу, начать снова?» Но тут же он усмехнулся. Сам не знал, почему. Хоть он и не мог признаться себе в этом, ему даже немного нравилось своё отчаянное положение. Ведь именно так всегда пишут конец судьбы известной политической личности в развлекательных документальных фильмах.
Пиво осталось нетронутым. Егор встал, подошел к окну, отклеил угол газеты. Улица была пуста. Фонарь мерцал, вокруг него летали мошки. Удивительно, что Егор вообще мог их увидеть.
«Нет, — прошептал он. — Не завтра. Завтра будет то же самое. И послезавтра».
Он вернулся на койку, свернулся калачиком, как ребенок, который ищет защиты у самого себя. Храп соседа сливался с шумом дождя, образуя монотонную симфонию. Но Егор тут же повернулся назад, чтобы снять ботинки. «Стельки — о вонючие стельки!» — думал он, вытаскивая их, чтобы положить мокрые ботинки под батарею, хотя та, вероятно, не работала с весны.
«Это что?» — Вдруг присмотрелся он внутрь ботинка. Там что-то лежало, что-то картонное и немного уродливое.
Где-то за стенами хостела жизнь шла своим чередом: смеялись, торопились, любили. Но здесь, в подвале, время остановилось. И Егор Ситечкин, человек вчера без штанов, молча смотрел на странную визитную карточку, небрежно нарисованную от руки:
"Владивосток, улица Северная-Семёнова, дом 24/2, Мымриков А. А."