Тощий дубок торчал посреди поля. Многие ветки уже обломали грозы. Ручеёк протекал через это поле, но далековато, поэтому корням деревца не хватало воды.

Над полем собиралась гроза, Существо чувствовало это, хотя не могло осмотреть небо собственными глазами. Оно висело в слишком неудобной для этого позе.

Однако в самый раз для того, чтобы в поле зрения Существа попадал ручеёк.

 

Прохлада бежала по камням, игриво поблескивали волны. Дерево росло слишком далеко. Существо уже не пыталось высвободить хвост, а только изредка облизывалось.

 

Быть может, гроза утолила бы его жажду? Но тучи надвигались не налитые влагой, а багровые. Не молнии ходили по ним, а разверзались и смыкались потоки огня.

Существо не видело, что творится над его головой, поскольку голова висела вниз, а длинные отростки на ней колыхались в воздухе, иногда доставая до травы. Однако оно чувствовало: воздух, обычно стоячий, пришёл в движение. Трава рывками вздрагивала.

Существо продолжало наблюдать за бегом воды из-под век, из-под набухших прорезей. Ему больше ничего не оставалось.

 

Потом оно увидело, что вдоль ручейка идёт человек.

 

Человек двигался легко, но без спешки. Он размахивал руками. Обрывки ветра раздували ему рукава, забирались под белую накидку. Существо разглядело, что пришелец улыбается.

 

Оно повело ноздрями.

 

Человек остановится и посмотрел на висящего. «Сейчас сбежит», подумало Существо.

 

Человек стал подыматься по пологому склону от русла к дереву.

 

«Полезный идиот», подумало Существо. «Шанс»

 

Не теряя улыбки, человек заговорил:

 

— Ты висишь здесь, потому что наказан?

 

Выпуклые веки моргнули.

 

— Или потому, что наблюдаешь за ходом воды?

 

Снова сомкнулись и разомкнулись два скользких века.

 

— У тебя нет сил говорить, — догадался человек, — но я тебя понял. Рад, что ты вмещаешь противоречия! Ценю такое!

 

Повешенный разглядывал гостя, его широкую блузу, накидку, растрепанные волосы, чуть прищуренные от смеха глаза. Ему стало не только голодно, но и любопытно — свойство, поспособствовавшее его нынешнему неудобному положению. А человек, к счастью, не убегал и не умолкал:

 

— Мир меняется, потому я здесь. Стало не слишком-то уютно на твоей стороне земли, а? Я пришёл глянуть, что тут есть, а тут такие дела творятся — ну и буря же назрела! Слушай, я подойду к тебе.

 

Повешенный слегка изогнулся, вытянув заостренное лицо. Нет, зрение не обманывало. Человек всё так же улыбался краешками рта. Его не оттолкнул запах гниющей слизи, не отпугнуло тело, непохожее на его собственное, не отвратило посапывание узких ноздрей.

 

«Из всех людей на моей памяти этот — самый бесчеловечный», — определил для себя Повешенный. В его отростках приязненно забурлило подобие крови.

 

— Ты боишься бури, наверное? Ничего! Я рядом. Мы со всем справимся, правда? Иначе и быть не может!

 

«Твоя белёсость — всего лишь ещё один цвет, а не знак превосходства. Похож ты на меня, уродец, похож. Лишенный всякого чувства, кроме основного. Обрубок. Изгой самого себя».

 

По мере того, как белый юноша приближался, напряжение в воздухе усиливалось. Казалось, вся гравитация места собирается вокруг этой новой для здешнего поля фигуры. Может, именно в новизне крылась причина? Или в здоровом токе сил, ступившем на эту забытую землю? Отростки на голове Существа потянулись уже не вниз, а вперёд.

 

Как наэлектризованные. Как нейронные окончания.

 

Человек проговорил что-то ещё своим глупым улыбчивым ртом, но Повешенный уже не слушал, ибо новая гравитация потянула его с мощной силой, той самой, которую он не мог найти в своём запасе воли и желания жить — с такой силой, что запутанный в расщепленной ветке хвост высвободился. Существо скользнуло на землю и стремительно, как только могло, кинулось на своего избавителя.

 

Повешенный спешил — но, странно, человек даже не попытался бежать.

 

«Посмотрим, каков ты на вкус, расчеловеченный белый выродок!» — восторжествовал Повешенный, всеми присосками лап вцепляясь в тело перед собой. Он взобрался на добычу одним скользким рывком, как на ствол или торчащий из воды камень. Человек покачнулся под весом иссиня-липкого тела, но не упал.

Отростки поползли в уязвимые ноздри, глаза и уши. Существо пульсировало от предвкушения. Закрепившись, оно вытянулось, зазмеилось тонко и целиком ринулось прямо в усмехающийся рот.

 

Влага гортани манила его слишком сильно, слишком поздно Повешенный осознал, что улыбка в последний момент стала шире. Слишком поздно — когда, заглатывая и растворяя кислотами мягкий язык, он нашёл на нём вкус последних слов:

 

— Тебе моё, Повешенный. Мне — твоё.

 

Слишком поздно, чтобы разочароваться или испугаться потери свободы, ибо все прочие слова этого пришельца уже вошли в голодного Повешенного, как новая кровь. Теперь он знал всё.

 

Зачем пришёл этот выродок, чего боялся и желал, каким образом укрепил улыбку на своем лице. Как позволил себе раскинуть объятья для перевернутой твари. Для чего ему свободная одежда.

 

А главное — путь, по которому можно вернуться.

 

То, чем стали оба, откинуло с лица иссиня-липкие пряди. Бывшая блуза оттянула рукава почти до земли, получив новую материю. Накидка раздвоилась, сползла на грудь.

 

— Теперь можно записывать во много раз больше, — довольно сказал этот новый, осмотрев себя. Тут же он начертал эту мысль несколькими знаками — прямо ногтем, чернильным и заостренным, на развороте многослойного рукава. Затем он повернулся и скользнул к воде.

 

— Как меня будут звать-величать? — спросил он себя.

 

Ручей весело блестел под огненными сполохами, заволокшими половину неба. Вода бежала быстро и свободно из одной дали в другую. Новый удовлетворено кивнул своим мыслям и нырнул в поток.