Дверь квартиры с лязгом распахивается и в обшарпанную прихожую врываются люди с автоматами, водя по углам лазерами целеуказателей. Я вхожу следом, убирая болгарку в чехол. Квартира дряная: чтобы справиться с дверями внутри, болгарка не понадобится.
Квартира пуста. Практически пуста. Они считают что она пуста. Но на деле…
Межкомнатная дверь, ведущая из прихожей в комнату, с треском ломается под ударами моего сапога. Прогнившее ДСП разлетается щепками. В тёмное помещение, в котором едва хватает воздуха чтобы нормально дышать, заходит женщина: единственная женщина среди участников операции.
Cъёжившася от громкого звука, в углу сидит девочка. Она дрожит. Сколько ей на вид? Лет девять?
Перед заданием нам сказали, что четырнадцать.
Выбив дверь, я отхожу. Все мы отходим в коридор Чем меньше нас будет толпиться в комнате – тем лучше. Девочка и без того вздрагивает от каждого резкого движения. Татьяна Игоревна справится одна. Она справляется с этим последние семь лет.
Пока она работает — можно оглядеть квартиру. Плесень. Вонь. Трухлявое дерево дверей, хлам, валяющийся по кухне и коридору. Далеко не каждая квартира выглядит так. Иногда двери не разлетаются от пинка: их приходится срезать болгаркой или отжимать ломом. Иногда полы идеально вымыты, иногда посуда сверкает, а воздух свежий и в нём отдаётся приятный аромат духов.
Иногда это частные дома и богатые коттеджи. Чаще — вот такие полупригодные жилища.
В этих домах всегда есть нечто общее. В них витает запах преисподней.
Пока работает Татьяна Игоревна, я распаковываю уведомления и печати. Когда кто-нибудь вернётся в эту квартиру, он найдёт на столе официальный документ, идеально оформленный, со всеми печатями. Скорее всего тот, кто прочтёт его, узнает, что с этого момента он поражён в правах.
И это ему ещё повезло. Им вообще часто везёт — оперативная бригада не застаёт их на месте. Везёт гораздо больше, чем они заслуживают. Даже ужас, который испытывают эти нелюди, стоя под дулами автоматов, пока мы выполняем свою работу, не искупляет их вины.
Татьяна Игоревна проводит девочку к выходу из двери. Детские ручки сжимают плюшевую собаку. Не слишком новую — новые вещи вводят таких, как эта девочка, в ступор. Не слишком яркую: зачастую они боятся ярких вещей. Девочка плачет, вздрагивая и спотыкаясь на каждом втором шагу, но идёт. Идёт — это ещё хорошо. Иногда приходится выносить их на руках.
Не знаю, кто передал нам весточку о ней, однако, написав нам, этот человек совершил как минимум одно доброе дело, и, надеюсь, на небесах ему зачтётся.
Девочку ждёт реабилитационный центр для таких, как она. Её ждут игрушки, друзья, и долгая, тяжёлая работа над тем, чтобы стать обычным ребенком. Однако благодаря нам, её ждёт в этой жизни хоть что-то.
Мы — ювенальная юстиция. Наша работа — спасать людей из Ада. Хотя со стороны мы кто угодно, только не ангелы.
Мало какая служба окружена таким же ореолом неприязни. Многие гораздо охотнее пожмут руку палачу или пытарю. Про нас говорят, что мы разрушаем семьи. Против нас ведут кампании социальной рекламы, снимая видеоролики, где в идеальной декорации квартиры у плачущей матери юстициар — всегда максимально злобный и неприятный — отнимает ребенка лишь за то, что однажды ребенок раскапризничался.
Про нас говорят, что мы уничтожаем ценности, вредим обществу и творим зло за государственные деньги.
Никто из этих идиотов, вопиющих о нравах и традициях, никогда в жизни не видел того, что видит юстициар сотню раз за год.
Был случай, когда мы пришли ровно в момент, когд родная мать душила сына в пьяном угаре. Она не отвлеклась, даже когда в квартиру ворвались пятеро вооруженных людей. Лично я тогда отвлёк её внимание от ребёнка — свинцовой очередью в бедро, и остался тогда без денег, что копил на отпуск полгода. Превышение должностных полномочий бывает даже в войне с демонами, если у этих демонов есть паспорта людей.
Я забирал ребенка у семьи, в которой было обыденностью “искуплять грехи кровью” — они вгоняли иголки под ногти одиннадцатилетней девочке за то, что она не успевала выполнить домашние задания до вечера. Они называли это “изгнанием ленности” и считали, что поступают хорошо. Сейчас этой девочке тринадцать, и последние полгода она увлекается вышиванием.
Я спас пацана, которого родители сдавали в аренду подпольным порно-студиям. У них был почасовые расценки и прейскурант на дополнительные услуги на четыре листа. Эти люди считали, что ребёнок должен окупаться, и если он не может работать — то пусть “хоть как-нибудь приносит деньги в семью”. Сейчас пацан изучает авиамоделирование и мечтает создать гражданский, на котором люди смогут летать через весь мир за час.
Я участвовал в вооруженном штурме здания, в котором укрылась семья. Когда мы наконец подавили сопротивление, то обнаружили десять ящиков с боеприпасами и восемнадцать видов огнестрельного оружия. И двух парней пятнадцати лет, которых всю жизнь готовили к тому, чтобы жить после “краха человечества”. Они не ходили в школу и у них никогда не было друзей. Они никогда не ели свежей еды, не видели игрушек и не слышали добрых слов. Они умели собирать автомат с закрытыми глазами за пятнадцать секунд, но не знали, что такое подушка. В их лексиконе это слово отсутствовало. Сейчас они в кадетском корпусе. Даже год в реабилитационном центре не смог избавить их от постоянного ощущения вечной войны, и мы решили, что можно направить это чувство в конструктивное русло. Однако теперь они едят мясо, спят в постелях, и завели на двоих большую черно-рыжую кошку.
Существа, против которых мы сражаемся всё ещё ходят среди вас. Нам запрещено их убивать. Иногда они даже избегают тюрьмы и возвращаются в общество с лёгким клеймом “Лишены родительских прав”. У них есть множество пород. Истово верующие и атеисты. Невежды и обладатели ученых степеней. Пропащие пьяницы и фанатичные адепты здоровья. Мне встречались консерваторы и прогрессивисты, культисты и исследователи, гуру и их почитатели, пуритане и шлюхи.
Однако за полтора года работы, я пока не встречал среди них людей.