Яркое июльское солнце стояло в зените, прожигая небосвод и щедро даря свой жар всему живому. Струйки воздуха над заливным лугом поднимались волнующейся дымкой, а ветерок, едва колыша густую траву, приносил запахи медовой мелиссы и влажного мха. В этой знойной безмятежности раздался тяжёлый хруст: по влажной почве, усыпанной росинками, медленно продвигался белый медведь. Его массивная фигура, словно вырезанная из голого мрамора, резко контрастировала с тёмной зеленью окружающей растительности.
Он подошёл к тёмному, почти чёрному медведю, чей густой мех на солнце блестел как уголь. Чёрный медведь поднял голову и издал протяжный рык; лицо его, казалось, выражало недоумение и озабоченность одновременно. Неожиданный визитника сбил его с привычного хода мыслей: он никогда не встречал сородича столь далёкого северного окраса, тем более в эти края, где лето стало нестерпимо жарким, а водоёмы мелеют с каждым годом. Белый шагал величаво, словно танцуя под невидимую музыку ветра. Но жарким воздухом текли в его лёгкие удушливые порывы, и зверь с трудом выдыхал горячий пар. Он подошёл ещё ближе, и между ними завязался молчаливый диалог: блестящие чёрные глаза второго медведя внимательно следили за каждым движением северянина. Между тушами животных, казалось, читался древний закон звериного мира, в котором случайное столкновение могло стать роковым.
Внезапно чёрный издал новый, более грозный рык, и белый ответил ему ударом могучей лапы. Песчаный грунт взлетел клубами, когда шкуры столкнулись в первый раз. Их могучие тела вращались, подобно камням в жерновах, и воздух наполнился содроганиями. Трава под лапами скользила, местами пригорая от трения чёрного меха, местами загораясь белизной сосочков снежно-белого медведя.
Бой перешёл в ожесточённую перестрелку тёплой живой мякотью: раны текли густой кровью, животные рычали, словно старинные псы ада. На мгновение мир вокруг исчез, и остались только двое — воплощение первобытного гнева и безжалостного инстинкта. Каждый новый выпад мог стать последним: мощные челюсти сомкнулись на загривке, когти впились в бока. Наконец, один из медведей, ухватив противника за холку, с силой швырнул его о землю. Тот удар пришёлся в самое слабое место — шея медведя треснула под давлением и премолк благородный рык. Белый лёжащий зверь, вскинув морду, ещё издал еле слышный стон, но жизнь из него ушла так же внезапно, как и набег тепла, что вытеснил вечные снега севера.
Победитель поднялся, ещё дрожа от жара и сражения, и подошёл к лежащему телу. Это был чёрный медведь. В его глазах блуждала усталость триумфатора, густой мех на загривке сбился в комья прилипшей крови и ржавого песка. Он обнюхал тушу, словно удостоверяясь, что угроза окончательно повержена, а затем аккуратно переступил с лапы на лапу, защищённый от усталости лишь инстинктом выживания. Внезапно он достал из недр пасти согнутую папироску — оставленную, вероятно, неким рыбаком или охотником. Пока он смотрел на неё, мир словно остановился: смешались запах табака, тяжёлый сердечный ритм зверя и блаженная жара. Медведь прижался к шкуре павшего, растянулся и сел прямо на неё, опершись могучей спиной о густую, смятую зеленую траву. Он прикурил: язычок пламени мигнул и поджёг кончик тампона, а над пустынным лугом закрутилась тонкая извивающаяся струйка дыма. Каждая затяжка давалась ему с усилием — лёгкие зверя привыкли к холодному, влажному северному воздуху и плохо переносили раскалённый, затянутый зноем луг. Дым, выходя из пасти, казался белым исполином, вырывающимся наружу сквозь тяжкое дыхание.
Солнце палило безжалостно, и на горизонте луг сиял пятнами многослойного света: желтоватого, почти ослепительного, переходящего в золотисто-белый. Внизу, под шкурой убитого, земля ещё тёкла жаркими испарениями крови, которая смешалась с росой и образовала мокрые пятна. Они поблескивали на солнце, словно рубины, раздавленные между могучими лапами зверя. Трава вокруг была густой и жесткой, как войлок, и в ней спрятались муравейники и жёлуди, упавшие с древних дубов, что росли на краю луга. Ветер играл острыми кончиками травинок, и те слегка шуршали, напоминая шелест древнего свитка. В это мгновение чёрный медведь затянулся глубоко, закрыл глаза и расправил могучие плечи, словно освободившись от тяжести рукотворного чужака. Мысли его, едва появившись, тут же растворялись в лесных запахах и жаре. Его взгляд, скользнув по краю горизонта, задержался на редких клочках снега, тающих в тенистых оврагах, словно последнем прибежище холода. Но даже они казались ему теперь чужими — далёкая память о холодах, что постепенно отступают перед неумолимым наступлением тепла.
Всё вокруг утонуло в ярком свете, и медведь, оставаясь сидеть на шкуре врага, покачивался в такт собственному дыханию. От каждой затяжки дым разносился в стороны, распадаясь на мгновенные облачка, которые, подхваченные теплым ветерком, летели в сторону леса. Этот лес, когда-то густой и прохладный, теперь казался коридором зноя: сквозь строй деревьев проникал палящий свет, от которого кора превратилась в серебристый отблеск. И вот, спустя несколько долгих минут, дым потух, а медведь выплюнул обугленный окурок. Он сел, склонив голову, и пристально смотрел на круглый диск солнца, медленно двигающийся к западу. Луг вокруг него всё так же сиял, но жара начинала стихать: ветер усиленно гонял облака пыли и тени.