Из открытого окна слышались крики мальчишек, гоняющих мяч. Солнце перевалило за высокую сосну во дворе дома напротив. Джим всегда определял время по этой сосне, и сейчас было время заканчивать домашку, чтобы успеть собраться к дяде Томпсону.
А он за математику даже не брался.
Джим огорчённо посмотрел на измазанные корректорной пастой упражнения по родному языку.
«Дети ходили в зоопук» — гласило последнее, ещё не исправленное предложение.
Во всём была виновата Катрин. Это она диктовала неправильно, пока Джим записывал. Вредная девчонка, которая поселилась у него в голове несколько лет назад. Сейчас она хихикала, смех у неё был мерзкий и визгливый.
«Катрин, это не весело, — мысленно взвыл Джим. — Мне ехать через полчаса!»
Ох, лучше бы он этого не говорил. Джим никогда не мог взять в толк, почему Катрин так злится, вот и делал раз за разом одну и ту же ошибку — упоминал поездку к дяде.
Катрин разозлилась.
Она орала так, что у Джима в конце концов тоненько зазвенело где-то в основании черепа.
Ты продался за конфеты, глумилась Катрин, вкладывая в эти слова всё презрение. Маленький сладкоежка с карамелью вместо мозгов, совести и чести. Смотрите-ка на него, ни о чём не может думать, кроме как рассесться на диване у дяди Томпсона, вперившись в телек, как баран, и облизывать пальцы в крошках от зефирок. Джим — баран на верёвочке, дядя Томпсон тащит тебя, куда вздумает! Джим — скотина, бе-е-е!
И тут Джим впервые возмутился. Прежде он слушал её претензии безответно, как принимают на голову внезапный ливень над физкультурным полем. Но сегодня, сидя над испачканной тетрадкой, за которую ему обязательно ещё влетит от миссис Сандер в школе, он вдруг решил, что баста, надоело.
«Это ты — ничтожество! Потому что ты глупая, злая девчонка, ни на что не годная, кроме как ругаться и всех подозревать! Помнишь, что миссис Сандер говорила на классном часе? Недоверчивы только те люди, которые сами хуже всех!»
Дура твоя миссис Сандер, сообщила Катрин. А может, наоборот, умная и говорит так специально, чтобы половчее тебя подловить, все взрослые — лицемерные мрази, заявила Катрин.
Джим так оторопел от преступной мысли, что его милая рыжая учительница стала бы обманывать школьника, что не заметил...
...Как...
...На его лбу пролегла хмурая складка, а рот растянулся. Настроение перевернулось: стало кислым и колким, словно от разгрызенной конфетки-шипучки.
У Джима так бывало, что он, словно перчатка на новой руке, весь перетягивался и менялся. Ничего с этим нельзя было поделать.
Дверь в комнату скрипнула, вошла мама.
— Лапушка, — сказала она, — я принесла чистую футболку. Надевай прямо сейчас и не забудь расчесать как следует волосы.
— Маму-у-уль, — протянул Джим не обычным своим голосом, а кисло-колким, но с заискивающей сахаринкой. — У меня домашка не получается, а завтра сдавать. Давай я дома посижу?
— Ну, что за выдумки, зайка моя! У мамы важная встреча, её не отменишь, а ведь нельзя ребёнку сидеть без присмотра. Скорей, лапушка, одевайся.
— Ну маму-уль, — сказал Джим, кокетливо наклоняя голову, — ну пожалуйста, никто не узнает. Я уже не ребёнок! Я буду тихонечко делать математику и даже не замечу, как пролетит вечер. Вот увидишь, мамулечка, ты вернёшься домой, а я буду за столом сидеть, я у тебя послушная заинька!
Колкий голос надломился почему-то, это было ново, но Джим не успел понять, в чём дело. Кажется, на вкус как отчаяние.
Джиму показалось это странным. Откуда вообще у него ноющее настроение? Ведь он едет развлекаться к дяде Томпсону! У того широченная плазма с «Нетфликсом» и полный шкаф всяких лакомств, а в доме Джима только старенький разбитый планшет.
Когда Джим всё это вспомнил, то наваждение пропало.
— Ладно, мам. Я пошутил, — сказал он, забирая футболку. — И ничего я не зайка...
— А кто ты? — спросила мама, улыбаясь.
— Я зайчище, — хихикнул Джим. — А ещё я благородный пират.
Он подпрыгнул на месте, одёрнул новую футболку и кинулся к двери:
— Ур-р-ра! К дяденьке Томпсону!
— Моя ты радость, — умилилась мама. — Ну, тогда скорей в машину?
Поездка, как обычно, была скукой смертной. Джим провожал глазами одинаковые домишки, заборы, потом они выехали за город и за окнами машины замельтешили сосны. Джим сам не заметил, как погрузился в дремоту наяву, в свою обычную фантазию, которая подступала настойчивее, чем тошнота от укачивания. Раз — и ты там, на Острове Сокровищ. Джим увидел перед собой знакомую прогалину в стене тропических зарослей. Стоило ему ступить на тропу, как папоротники и лианы расступились, будто декорации, а потом растворились вовсе. Впереди бесшумно падал с камней поток.
Джим помнил, что между камней есть расщелина, но соваться туда не хотел. Он по опыту знал, что ничего хорошего из этого не выйдет. В пещерке кто-то жил, то ли чудовище, то ли злобный пират — беглец и каторжник. Джим хорошо знал свой Остров, хоть и оставалось там множество неизведанных уголков, ведь тот обычно снился ему уже по-настоящему, когда мальчик засыпал перед телевизором дяди Томпсона.
Наверное, потому, что Джим всегда о нём думал в поездках. Не наоборот же!
Итак, Джим в своих фантазиях опасливо обошёл пещеру и по камням взобрался наверх. Он лез и лез, ритм восхождения ему нравился. В фантазии он был маленьким и лёгким. Наконец, Джим оказался на верхушке скалы. Его ног коснулась высокая трава — совсем небольшой пятачок, прежде, чем снова начались камни, пологий склон. Джимми смог, справился! Но что это за место, что в нём толку? Впереди была лишь ещё одна каменная гряда... Мальчик оглянулся — позади виднелась полоска моря, такая безобидная издалека, хоть и носился над ней ураган, а волны вздымались к небу.
Ух-х! Вот это зрелище. Джимми — покоритель морей и неведомых земель!
В этом сне он всегда называл себя Джимми.
— Приехали, зайчонок, — сказала мама, вырывая его из объятий видения.
Через некоторое время Джим сидел на огромном диване в гостиной дяди Томпсона. Когда он попал сюда впервые, то глазел на диковинные статуэтки по шкафам — дядя говорил, что они из самого Египта, прямо в пирамидах лежали раньше. В тот первых день он стоял возле своих шкафов в парадном пиджаке, расшитом странными узорами, рассказывал про всех бронзовых или золотых зверолюдей важным голосом и казался сам ещё одной древней статуей.
Сейчас Джим знал все фигурки наперечёт, поэтому смотрел только на плазму, в нетерпении ёрзая.
Дядя вошёл в комнату с миской, полной глазированных шоколадных колечек и бутылкой лимонада. Одет он был по-простому, в яркую клетчатую рубашку, под которой колыхался округлый живот. Видно, дядя тоже любил сладкое. На носу у него, широком и с горбинкой, сидели маленькие круглые очки в толстой золочёной оправе, как у какого-нибудь пэра.
— Ну что, мальчик мой, готов к приключениям? — подмигнул дядя, расставляя лакомства по столу, где уже стояло блюдо с шоколадными конфетами и зефирками.
— Дядь, разбудишь меня, если опять усну, — попросил Джим, не отрываясь от экрана, — а то голова болит потом.
— Конечно, — пообещал дядя и включил телевизор.
— Ой, это про Алису, вторая часть, — сказал Джим, — а есть что-нибудь не для девочек?
— Да ладно, мой мальчик, это очень приключенческое кино. Смотри, как Алиса ведёт корабль! Настоящая пиратка! И потом, если что-то подходит девочкам, то почему бы не подошло и мальчикам? Разве мальчики чем-то хуже?
— Мальчики лучше, — уверенно сказал Джим, вспомнив про Катрин. — А девчонки визжат, как сумасшедшие...и царапаются.
Он точно не знал, почему сказал так, но дядя посчитал его слова забавными. Даже хохотнул:
— Это уж точно, ещё как царапаются, негодницы эдакие! А теперь я тебя оставлю. Желаю отлично провести время, мой маленький приключенец!
Ничего он тебя не разбудит, все взрослые врут, зло прошипела Катрин. Она говорила будто из-под одеяла.
«Разбудит, — отмахнулся Джим, — ты просто дура»
Поверь мне хоть раз, придурок, тупая ты кукла, безвольная тряпка, шипела Катрин. Почему ты слушаешься всех подряд, но никогда не веришь мне, ныла Катрин.
«Я слушаюсь, потому что это правильно, — ответил Джим. — Я вырасту воспитанным и благородным пиратом, а не злобным придурком, как ты, которая даже не умеет говорить спасибо и пожалуйста. Как ты меня достала, Катрин! Не мешай! Я усну и буду смотреть свой любимый сон, поняла?»
На несколько минут она действительно исчезла. В такие минуты казалось, что её никогда и не было.
Потом Джим заметил у себя в голове только одно тихое слово:
Пожалуйста.
Ну дела! Катрин попыталась быть доброй!
«Уговорила, — проворчал Джим мысленно, — я попробую не уснуть, раз тебе это так важно.»
Он принялся тереть глаза кулаками. В какой-то момент Джим заметил, что экран плазмы мерцает. «Испортилась, что ли», — подумал Джим, зевая. Но обещание есть обещание, особенно для будущего благородного пирата, и как бы Джиму ни хотелось отключиться, он кончиками пальцев стал придерживать слипающиеся веки.
Диван под ним задрожал.
«Землетрясение?» — успел удивиться Джим, и тут боковины дивана раздвинулись, и сидение поехало вниз.
Оно ухнуло куда-то под землю с такой скоростью, что у Джима заложило уши. А может, это случилось не от скорости, а от того, как тонко и отчаянно заверещала Катрин.
Джим знал её всякой — разъярённой, капризной, надменной. Только не испуганной. Никогда. И, хоть Катрин портила его домашку и грубила учительнице, когда он не успевал перехватить вредную девчонку, Джиму стало её жалко.
А когда лифт плавно и мягко затормозил у самого пола, клетчатого, как рубаха дяди Томпсона, Джим увидел самого дядю Томпсона.
Помещение, в которое они с Катрин спустились, было почти пустым и освещалось единственной лампой высоко на потолке. Кажется, зал был большим, как парковка в супермаркете — рассмотреть не удавалось, всё за пределами светового круга скрывала тьма. Посередине синюшного пятна от лампы стояло кресло. Одно-единственное. Но каким же оно было страшным!
— Добро пожаловать, моя принцесса, — сказал дядя Томпсон незнакомым издевательским тоном. Казалось, у него даже тембр голоса стал ниже. — Пройдёмте-ка на ваше рабочее место добровольно, а? Или снова будем царапаться?
«Он обращается к Катрин! Он знает её!» — обомлел Джим.
«Я не зря тебя предупреждала, придурок, взрослые не то, чем кажутся», — совершенно чётко выговорила Катрин, настолько явственно, что Джим почти ощутил её желтоватые локоны на щеке. Хоть она и говорила грубо, Джиму было не обидно — казалось, слово «пожалуйста» и этот неприкрытый, совсем детский испуг сблизили его с ней навсегда.
Ещё бы не грубить, когда...
Когда дядя Томпсон, весёлый и умный на поверхности, хватает тебя за шкирку и волочит к увешанному проводами и зажимами креслу! А за спинкой у пыточного трона пищат и мигают огоньками невиданные устройства!
Пальцы сами собой тянулись разодрать нестриженными ногтями тяжёлую руку дяди Томпсона, но тот держал крепко.
«Да помоги же ты, бесполезный брат!» — взвыла Катрин, и Джим наконец понял, что ему делать. Он подобрал ноги, которыми до этого момента покорно шёл, как баран, к устройствам, так что они стали волочиться по полу. Дядя Томпсон запыхтел от натуги.
— Проклятый маленький обжора этот Джим! — зарычал он, остановился и тряхнул. — Сколько в тебе килограмм, а, Катрин? Что ж ты не следишь за весом?
Дядя Томпсон явно никуда не спешил, наслаждаясь собственными издёвками. «Ну, тебе это дорого обойдётся, — подумал Джим. — Удар Благородного Пирата!»
Он изловчился и со всей дури пнул дядю по лодыжке.
— Ах ты дрянь! — тут Джим почувствовал, что хватка на вороте его футболки ослабла. Он кинулся прочь. Назад, к лифту!
«Мы победили!» — пискнула Катрин.
Джим не успел обрадоваться. За спиной раздался дребезг. Потом всё тело Джима прошила судорога.
Он не потерял сознания, но двигаться не мог, только наблюдал, как дядя подходит к нему, огромный и совсем на себя не похожий, как он прячет здоровенный электрошокер в карман и подымает Джима, словно тряпичную куклу.
«Ты была права, Катрин, — думал Джим, пока его несли к креслу. — Я просто кукла. Почему ты не рассказала?»
«Я пыталась, — огрызнулась Катрин. — Но ты бы всё равно не понял. В твоём дурацком сахарном мирке хорошего мальчика нет таких слов, чтоб описать мою боль.»
Джим почувствовал холодные прикосновения металла к вискам. Затем его череп пронзил электрический удар.
«Я что, умираю?» — в ужасе подумал мальчик, пока его уносило куда-то вдаль.
Он оставался в сознании — в кисло-колючем измученном сознании Катрин, заполненном рвущей головной болью и судорожными конвульсиями рук. И одновременно он был тем самым Джимом во сне. Он стоял на камнях, а вдали, над морем, тщетно бушевал ураган.
Джим смотрел, как бьются волны, но вместо солёного ветра с моря неслись гнев и отчаяние — чувства, которых никогда не было у него, но Катрин обладала ими.
— Я не знал! — крикнул он урагану. — Катрин! Ответь, пожалуйста!
Тучи над морем разразились ливнем. Катрин безмолвно плакала от боли. Как много отдал бы Джим, чтобы услышать её ехидный и бесстрашный голосок... Но вместо него через сознание Катрин вошёл голос Томпсона:
— Джимми, дитя моё, продолжим поиски. Судя по моим данным, ты преодолел первую преграду на пути к сокровищу. Ну наконец-то, а я уж начал полагать, что ты безнадёжен, и годы подготовки потрачены зря!
— Сокровищу? — не подумав, спросил Джим. Ох, не стоило вступать в разговор со злодеем! Томпсон, видимо, каким-то образом зафиксировал ответ своими проклятыми приборами и обрадовался:
— Ага, связь по-прежнему работает! Ну, сосредоточься, золотце моё. Ты должен найти сокровище. Слышишь? Оно будет выглядеть, как сундук с монетами, драгоценные камни... что-нибудь в таком роде. Давай, Джимми — пиастры, думай о пиастрах!
Руки Катрин дёрнулись, словно надеясь придушить Томпсона за крепкую красную шею.
— Это моё... Наше... — прохрипела она.
— Иди, Джимми, — вкрадчиво проговорил Томпсон. — Лезь на следующую скалу.
Джим хорошенько подумал о своём положении. Что находится на вершине скал? Он не имел ни малейшего понятия. Зато он знал низину.
А ещё он прекрасно знал, что в расщелине за водопадом спит кто-то большой, с тяжёлым дыханием отпетого чудовища. В эту секунду Джим не боялся даже этого существа, потому что Томпсон оказался гадиной похлеще всех злодеев, каких он до того мог себе представить.
Он развернулся и опустил ногу с обрыва, чтобы нащупать спуск.
«Я-то считал Катрин злобной дурой, а она просто испуганная девчонка, которая пыталась нас обоих спасти, — рассуждал он. — Вдруг этот, сопящий в пещере, тоже поможет?»
— Куда это ты лезешь, Джимми? — резко спросил Томпсон. Заметил!
— Куда надо он лезет! — крикнула Катрин. — Джим, давай, всё правильно! Разбуди ЕГО... Ай!
Джим ощутил, что где-то на поверхности сознания его тело содрогается от разряда. На миг сон помутнел, но снова вернулся с удвоенной яркостью. Больше Джим не знал, что происходит с ним снаружи, в проклятой клетчатой комнате. Он попытался нащупать ещё один уступ.
— Стой, Джимми, вернись, где стоял! — заорал Томпсон. Мальчик замер, прижимаясь к скале. Он почти чувствовал шероховатость камня.
— Вернись, — сказал Томпсон уже спокойнее. — Тебе надо совсем в другую сторону, дитя моё. Сокровище там, на самом верху. Я уверен. Картинки в ваших дурацких детских головах бывают разными, но подлинное местоположение никогда не меняется. Иди же! — выкрикнул он так свирепо, что у Джима подкосились колени.
Взрослый требовал подчиняться — и не стало места сопротивлению в мире мальчика. Он снова был третьеклассником Джимми. Собой на три года младше себя.
Тем ребёнком, над которым — он только что вспомнил — мама плакала, повторяя:
— Слушайся дядю Томпсона, и всё будет хорошо, он обещал, что ничего такого, ничего криминального, ты только делай всё, что он ни прикажет, обязательно, и тогда мама будет ездить за тобой в школу на машине вся красивая и в тёплой шубе...
— Ну же! Иди, несчастье! — ругнулся тогда дядя Томпсон точно так же, как сейчас.
Он, Джимми, вцеплялся в ледяную даже через перчатку ладонь матери, чувствуя под пальцами каждую прореху — перчатки были вязаные, изъеденные молью и старостью, и в животе ему было так же холодно от каждой её слезинки, а затем он наконец отпустил её руку и сделал первый шаг в гостиную с египетскими статуэтками...
Джимми подтянулся обратно, как ему было велено. Встал. Сделал первый шаг вперёд по каменистому склону. Затем ещё и ещё. Томпсон перестал на него кричать, только когда он вцепился в отвесный уступ и подтянулся на него. Странно, думал Джимми, это ведь просто сон, почему же так тяжело двигаться? Он карабкался и подтягивался, а спину ему полосовал ветер.
Солёный слёзный ветер.
«Катрин», — вспомнил Джимми. А потом ещё почему-то вспомнил:
— Я зайчище... Я благородный пират!
Он ощутил себя немного тяжелее и старше, чем секунду назад. Потом его словно словарём огрело, Джимми различил отчётливый крик в вое ветра:
— Не отдавай ему сокровище! Возьми его, но ни в коем случае не отдавай!
— Оки-доки, капитан Катрин, — шепнул Джим своему урагану. Он нащупал ногой уступ и сделал новый рывок. Ещё один и ещё.
— Так, так, моё золотце, — бубнил Томпсон, думая, что все эти усилия ради него. Джим поднял голову — и перед самым носом увидел край обрыва, клочок травы и выше — полоску лазурного неба, словно вершина никогда не знала бурь.
Джим вцепился в этот край, как когда-то в ладонь матери, и швырнул себя вперёд.
— Это прорыв! — воскликнул Томпсон. Джим, стиснув зубы, решил вообще его не слушать. Он ужасно устал. Все мысли превратились в больное месиво. На каждый звук голоса Томпсона ему хотелось топнуть ногой или кинуть камнем. Джим ещё ни разу в жизни такого не чувствовал — даже когда старшие дворовые мальчишки кинули ему мячом в живот и вопили: «Трёхочковый!».
Он не заслуживал ни боли, ни ругани. Он не хотел больше ни разу позволять с собой так обращаться. Ни с собой, ни с Катрин, ни даже с мамой, которая, он верил, плакала в тот день искренне — несмотря ни на что.
Поэтому когда он увидел, что его сокровище имеет форму пиратской сабли, то ни капли не смутился.
Сабля лежала у родника, бьющего из-под камней фонтанчиком, словно кто-то оставил её тут небрежно, на время. Мелкие алмазы казались радужными искорками. Это всё ещё сон? Джим видел каждый камушек чётче, чем иной раз свою тетрадку с математикой наяву.
Мальчик кинулся к сабле и схватил её. Алмазная яркость и чистота слились с его новообретённой уверенностью. Голубое небо отразилось в лезвии.
Джим стоял на самой верхней точке Острова, под ясной прорехой в тучах. Глаз бури, вспомнил он. Неподвижная точка в середине урагана. Эта точка — он, Джим Отважный. Ураган, полный грозовой тяжести — Катрин. А тот, кто беспробудно спит в пещере...
Джим хорошо изучил свой Остров. Он знал, что тайная, пугающая расщелина находится сейчас прямо под ним, за каменной толщей. Вода из родника определённо в каком-то месте стекала туда же, создавая водопадную завесу.
Тучи перекатывались, грозно рокоча. Если бы во сне был запах, то пахло бы озоном.
Джим встал у самого фонтанчика и твёрдой рукой поднял саблю в неизвестность небес. Кончик лезвия сверкнул.
Он сказал только одно слово, тихо, в надежде, что приборы Томпсона не зафиксируют — или не смогут дешифровать, не готовые к подобным смыслам.
— Бей.
И ураган Катрин ударил разрядом молнии.
Ослепительная вспышка пронзила Джима насквозь, уходя в родник. Мир стал невероятно ярким и жгучим...
А следом за молнией, как полагается, прогремел гром. После такой вспышки и гром просто никак не мог быть обычным. Он заставил дрожать всю скалу так, что упавший наземь Джим, не в силах пошевельнуться, вибрировал сам...
Вдруг он обнаружил себя не на скале — внизу. Он лежал лицом в папоротники. Перед самым его носом стояло два грязных сапога.
— Тысяча драных кошек, — ворчливо сказали сверху, — и десятка лет вздремнуть не дают! Что за бедлам, малец?
Джим поднял голову, что получилось не сразу. Над ним стоял пират. В засаленном камзоле и шляпе, пробитой пулями в нескольких местах. С головы пирата свисали омерзительные дреды, похожие на лапы тарантула.
— Я Джиммингтон, кстати, — сказал пират, протягивая мальчику руку. — Ну, вставай. Я, кажется, понял, что происходит. Надерём задницу этому засранцу, а? Согласен?
«Вот и всё, я никогда не стану благородным и вежливым пиратом, о котором легенды бы гласили, что он ни разу не сквернословил, — понял Джим, — ну и ладно!»
— Надерём, — разрешил он и вцепился в руку Джиммингтона.
Словно перчатку, его надело на широкую, сильную кисть с грязными ногтями. Что-то давно забытое было в этой силе — да нет, это просто был он, старый пират Джиммингтон, неспособный чувствовать боль и смеющийся в лицо страху.
— Джимми, что за всплески я вижу? — встревоженно спросил Томпсон. — У тебя поменялся паттерн гамма-волн. Ты держишь сокровище?
— Ага, — ответил Джиммингтон. Он с интересом оглядывался. Мир казался слишком большим, а ноги — слишком маленькими. Они едва доставали до пола. Джиммингтон осторожно поёрзал — вот так, теперь он ступил на пол.
— Послушай, Джимми, дитя моё, — с волнением затарахтел Томпсон из-за спинки кресла, — сейчас ты очень аккуратно передашь мне сокровище. Как видишь, я способен воспринимать твои ответы, но для твоей мозговой драгоценности нужна чувствительность приборов повыше. Сейчас я подкручу настройки, ох, только бы не пережечь тебя в кашу, для этого ещё рано. Сейчас, сейчас.
Джиммингтон поднял обе руки, трясущиеся в отрывчатых конвульсиях, посмотрел на них с недоумением. Дрожь унялась. На висках мешались металлические пластинки — Джимминтон разом сорвал их. Потом он нащупал и рванул с затылка остальные провода.
— Что..? — послышалось из-за кресла. Возник раскрасневшийся Томпсон. Из кармана его брюк торчал электрошокер.
— А ну, сидеть! Сидеть! — орал Томпсон, словно приказывал шавке. Он нависал над креслом всей тушей, пытаясь ухватить болтающиеся провода.
— Совсем дурак, — огорчённо сказал Джиммингтон и схватил шокер. Ему даже не понадобилось доставать оружие у врага из кармана — он просто нажал на кнопку.
Томпсон заверещал неожиданно тонким голосом и схватился то ли за живот, то ли ещё за что. Он упал прямо в кресло лицом. Джиммингтон успел увернуться — в конце концов, не сложнее, чем ускользнуть от пушечного ядра, когда враги идут на абордаж. Не медля ни мига, пират в теле мальчика взял обе металлических пластинки и ткнул ими в виски треклятого борова, будь он неладен, Посейдон ему зад дери.
И только после этого Джиммингтон удалился. Тело снова стало Джиму по размеру, а рядом снова была Катрин. В своей обычной манере, словно ничего не случилось, она потребовала:
— Беги давай, чего уставился, болван? Сейчас опять всё погубишь, козявка безвольная!
Джим побежал к лифту. Он с размаху прыгнул на сидение. От толчка лифт пришёл в движение. Несколько секунд — вот она, гостиная! Мальчик спрыгнул с дивана и кинулся к выходу. Он споткнулся о стойку для зонтиков, пнул её напоследок перед тем, как распахнуть дверь.
Снаружи царили сумерки. Солнце почти село — это значило, что вот-вот на дороге должна была показаться машина мамы.
И действительно, Джим увидел на горизонте свет фар. Он побежал навстречу этим двум пятнышкам. С момента его побега не прошло и полутора минут, наверняка Томпсон ещё валялся в подвале.
Как же, наверное, дядька будет проклинать скорость собственного лифта!
— Если он ещё способен кого-то проклинать, — задумчиво сказал Джиммингтон там, возле своей пещеры. Прохладный морской ветерок обдувал его скуластое лицо. — А теперь, мелюзга, я с вашего позволения пойду вздремну ещё. Устал я нахрен от ваших воплей.
Джим на бегу хотел было возразить, что словечко «нахрен» не приличествует благородному пирату, и что за такие разговоры мама будет его журить. Понятно ведь, что мысли рано или поздно переходят в разговоры.
А потом Джим махнул на это рукой.
«Если начнёт ругаться — скажу ей, мол, ничего криминального, правда, мам?» — пообещал он мысленно. Катрин захихикала в ответ. Её смех звучал всё таким же ехидным и злым, но Джим заметил новую нотку.
Катрин смеялась с радостью.