Джинн смотрел на Сеню неодобрительно и в то же время с недоумением. Выглядел он таким же потрепанным и несуразным, как тот кривобокий сосуд, из которого Сеня его высвободил. Кувшин лежал тут же, на досках. Тонкая бородёнка джинна подрагивала, пока тот третий раз переспрашивал:
- Ты действительно решился потратить единственное желание на подобную чушь, юнец? Послушай, когда я сказал, что способен превратить тебя в любое животное - я не солгал, оно действительно может быть любым. Хочешь стать драконом, чей нюх на злато сильнее, чем у кобольда? А то ещё непобедимой мантикорой, чьи обидчики не проживут и минуты. Как насчёт дивного скакуна-единорога, что скачет по землям, неведомым для смертных? Ну же, юнец, подтолкни сонных улиток своих мыслей, ибо я не могу быть свободен, пока не исполню свою часть договора.
Сеня глянул с пирса в реку. Ленивым течением прибило окурок, он трепыхался около пирса посреди пятна ряски. От воды едва уловимо тянуло гнилью.
Наверняка на дне водились сомы. Донные рыбы с тупыми мордами, которые жрут всё. За малый срок могут тело человека обглодать без остатка - никто никогда не узнает, что с ним стало.
Толстая усатая рыба, по-английски - catfish.
Ассоциации ходят странными путями.
Может, и глупое у него желание. Обалдеешь тут, когда из облепленного ракушками глиняного кувшина вылетает дымок и разматывается, как лента, в фигуру старика с клювастым носом и пронзительным, как гудок троллейбуса, голосиной:
- Ты освободил меня, мальчишка! Я - джинн, повелевающий животными обличьями, я могу превратить своего контрактора в какую угодно тварь из тех, кого носила бренная земля и великое небо. Одно желание - и мы в расчёте. Но помни, чудо продержится только до заката. Загадывай! Любое животное, юнец, пусть даже совсем не похожее на твоё щуплое тело и дрожащую душонку.
Может и дурость, да. Только вот эти-то слова, про непохожесть, толкали Сенины мысли строго в одном направлении.
Он стоял перед джинном, а позади высился город. Там заканчивали завтракать, расходились по делам, попутно подымают себе настроение смешными роликами, ведь это самое простое - улыбаться в телефон, когда там котик машет лапкой, это куда как проще, чем улыбнуться другому человеку... Когда Сеня брёл сюда, то думал, что повернулся к городу спиной навсегда, что впереди только - запах гнили, холодный поток.
Потому что Сеня устал уже думать, куда ещё податься и что с собой делать, когда постоянно один, даже в компании, даже когда вроде бы неплохо относятся. Он с самого начала был пропащий, он пропах и пропитался одиночеством, не умея чувствовать ничего другого. Он пытался измениться, но куда там, ему словно на черепе выбили рубанком: ничтожество. То, что в кость вошло, не стереть. Вот и пришёл... Пирс, волны... А тут вдруг нате - кувшин запечатанный попался.
- Да, джинн, я выбрал. Ты это, извини, что я такой скучный, не предоставлю тебе удовольствия поработать над единорогом или ещё каким-нибудь муравьедом, уверен, что у такого внушительного духа получился бы великолепный экземпляр...
Джинн хмыкнул и погладил клочок бороды.
- Я хочу стать как раз-таки тем животным, которое на меня очень сильно не похоже. У зверя того, - Сеня пытался говорить хоть чуточку витиевато, надеясь сойти за местного Аладдина, - наличествуют качества, которых не добыть мне никогда, а жизнь мне без них не мила. Что толку от золота в моей беде? Джинн, - заявил Сеня как можно твёрже, следуя сказочному этикету, - на этот единственный день, согласно договору о желании, ты превратишь меня в толстого домашнего кота.
- Ну ладно, - прогудел джинн с неудовольствием. - Будь по-твоему.
Сеня почувствовал что-то очень странное, как если бы в голову ему напустили сахарной ваты. Потом он сам стал как вата, неведомая сила сминала его, но было не больно, лишь малость щекотно.
Через пять минут на досках пирса сидел кот. Серый, в полосках поверх дымчатого пуха. Животик кота, как Сеня заказывал, чуть ли не волочился волоком. Жмякать - не пережмякать.
Волна плеснула на пирс, обдав щекастую морду брызгами.
- Мяв! - взвизгнул кот и стремглав кинулся прочь. Кувшин остался лежать. Ветер толкал его в глиняный бок, отчего наросшие ракушки постукивали. Джинн свернулся клубком дыма внутри и стал ждать завершения дня и договора. Он знал, что кот вернётся - такое уж заклятье.
***
Итак, вдоль набережной бежал кот.
Его лапки семенили по мостовой не без труда, увесистая тушка на бегу переваливалась.
- Вау, какой милый! - закричал кто-то. Кота окружили.
Сеня увидел вокруг себя несколько пар разноцветных кроссовок. Зрелище кое о чём напоминало, как раз с такого ракурса, но память не удержалась в скромном зверином мозгу, выскользнула мышью. Сеня не стал её догонять.
«Я милый, - сказал он себе. - Я пушистый, я - новый, другой.»
Этого кота никогда не били по хребту, он не знал окриков, а грубость понимать вовсе не умел. Коту не дано разбирать оттенки насмешки, слоями намазанные на людскую речь. Избалованный, раскормленный мурлыка неспособен ждать подвоха.
Поэтому Сеня без труда перевернулся кверху пузом. Он увидел над собой лица девчонок и ребят. На Сеню смотрели не просто доброжелательно - восхищённо.
- Ах ты плюшка! - заговорили они. - Это кто у нас тут такой мяконький?
Сразу несколько рук нырнули в пух. Они чесали, теребили за складочку, пальцы пробегали от рёбер к той самой точке над горлом, которую хочешь-не хочешь, а подставишь. Сеня урчал. Один из ребят снимал крупным планом, как дёргается от удовольствия Сенина задняя лапа.
- Обалденно, - заключили наконец подростки. Они выпустили кота и пошли, обсуждая снятые ролики, своей дорогой. Сеня - своей.
Большого серого кота видели в этот день на базаре и возле банка. Строгий мужчина в идеальном пиджаке, пробегая от выхода к дверце «Шевроле» задержался на секунду, чтобы коснуться лба симпатяги. На остановке троллейбуса сухая, морщинистая рука с нажимом прошлась вдоль полосатой спины не один десяток раз. Кот жмурился от удовольствия, старик жмурился тоже.
Но иногда он раскрывал глаза и смотрел долгим, пристальным взглядом на тех, кто гладил его. «У-ух, какие глазищи», - одобрял у супермаркета мужик, пока легко трепал Сеню, восседающего на сигаретной урне, по ушам. Нос у мужика был с горбинкой, прямо как у Сениного бати. «Умничка ты мой, котик, всё понимаешь», - говорила газетчица, похожая на первую учительницу Сени - бесцветную женщину с припадками внезапных истерик.
Только никогда с поджатых губ Марь Степанны не слетало слово «умничка», ни разу они не вытягивались трубочкой, словно для сочного цмока в лобик, которым в итоге и наградила кота газетчица. Оттого-то кошачьи глаза прижмурились вновь, подобравшиеся было лапки расслабились - Сеня бухнулся на бок. Он подставил пузо тем самым рукам, что так напоминали минуту назад про подзатыльник, которым его в первом классе наградила Марь Степанна за возню с соседом по парте - и память про серое, сухое лицо учительницы расплавлялась от этого тепла.
Солнце бежало по небу от полудня к вечеру, оно поблескивало в кошачьих глазах, пока Сеня всматривался в лица. Его брали на руки, как желанного младенца мать, ему улыбались, разглаживались сжатые скулы - и плавилась Сенина память, плавилась, превращалась во что-то совсем иное...
Обратно Сеня бежал лёгкой трусцой, вдоль парапета над речкой, по одетой в брусчатку набережной. Её старый участок был неухоженным, со склонов лез кустарник, который никто не стриг. В некоторых местах линия набережной выгибалась, создавая место для дуговых скамеечек, но те давно пострадали от хулиганов, лишились досок, а ветки мешали бы желающему посидеть.
Впрочем, на одной скамейке, склонившись над застрявшими в брусчатке фантиками и окурками, всё-таки кто-то обнаружился.
Она сидела сгорбившись, как будто хотела упасть лицом в грязь и мусор у себя под ногами, как будто сама была таким мусором. Сеня знал о таких желаниях не понаслышке.
- Мр-р? - осторожно позвал он.
Девушка отбросила с лица волосы и взглянула на Сеню большими заплаканными глазами. Ресницы от слёз казались черными и красивыми.
Сеня замер. Он забыл, куда шёл.
Теплая от солнца мостовая, беспокойный плеск волн вдали - всё отступило. Осталась она - со спутанными прядями, грубо подрезанными до плеч, с лицом, похожим на булочку. Мышиный носик покраснел и опух. Ветровка, похоже, не защищала от речной сырости её обманчиво широкие плечи.
До сих пор Сеня ещё более-менее помнил о своём кошачьем обличье, но сейчас него смотрела девушка - с грустью и надеждой, словно именно он был нужен ей больше всего на свете. Он. Лично. Не пушок на толстых лапках, а тот неловкий, ссутуленный парень с вечно пустыми глазами, который сегодня слишком далеко прошёлся по пирсу, пытаясь сбежать от самого себя. Вернее, от того, кто годами отражался на него в чужих взглядах, злых и оттого косых - перекашивающих.
Нужен. Это значит - без него мир девушки будет ущербным. Значит - из оболочки недоверия и отчуждённости, что окружает каждого человека на промозглых улицах, ему одному навстречу прорывается дивный цветок.
Девушка вытянула ладонь:
- Кис-кис...
Никогда ещё Сеня не испытывал того чувства, что сейчас встрепенулось в груди так уверенно, словно дремало там всегда.
Он побежал дробной трусцой голодного зверька, едва чувствуя угловатую брусчатку под подушечками лапок. Под крики речных чаек Сеня ткнулся лбом о протянутую руку и замер, весь внутри согретый, как варёная сгущёнка.
Потом они сидели рядом, наблюдая, как по обрывку реки, видимому среди зарослей, плывёт баржа и чайки носятся над водой. Потом вода стала розовой, а не серой - солнце пошло к закату. Сеня забрался девушке на колени. Она запустила руки в шерсть, затеребила коту щёки. Тот зажмурился, поднял блаженствующую рожицу - и вдруг навострил уши. Девушка заговорила:
- Понимаешь, котик, надо мной посмеялись. Он даже не собирался приходить. Ещё бы, к такой жирной уродине! Я ждала-ждала, потом перечитала диалог... Какая же я дура! Он даже намекал, что это розыгрыш, что я смешная идиотка, а потом ещё преувеличивал свои фальшивые чувства, тут бы мне сообразить, но я... Я думала, это всё искренне...
«Мур», - сказал Сеня и потёрся круглой башкой о тяжёлый подбородок девушки. На нём было несколько волосков и прыщиков, но Сеня сейчас сам был волосатее некуда.
- Никто меня не полюбит, глупая я со своими дурацкими надеждами, - всхлипнула девушка, прижимая кота. Сене стало мягко. Удовольствие вибрировало в груди, как будто запустился наконец-то мотор - а казалось, был ржавый и сломанный. Не в силах сдержаться, Сеня замурлыкал. Ему на лоб упало несколько солёных капель, тогда он лапу положил на плечо девушки, вытянул шею и стал сопеть и мурчать прямо ей в ушко, потираясь подбородком о маленькую золотую серёжку.
- Ну разве что ты, котик, - смягчилась девушка, шмыгнула носом и добавила: - Только ты ведь убежишь, я знаю.
Сеня оглянулся и увидел на брусчатке две длинные тени, размытые в розовом золоте.
И правда, пора. Заложенный джином инстинкт зашевелился в кошачьих мышцах, заставил напрячь спину.
- Мя-ау! - всхлипнул Сеня и в порыве отчаяния ткнулся мокрым носом в щёку той, кто сделала его нужным.
После он уже не сопротивлялся. Кот соскочил наземь и помчался, задрав хвост, по заложенному маршруту. Но Сеня сумел оглянуться. В обрамлении молодой листвы сидела девушка в синей ветровке и смотрела ему вслед.
- Котик, приходи ещё! - махнула она рукой, а затем вздохнула и отвернулась. Закат целовал ей макушку и тусклые волосы вдруг вспыхнули рыжиной, словно надеждой.
***
Раздался громкий хлопок, а после сосуда не стало. Джинн взвился над пирсом, расправил могучие, хоть и прозрачные плечи. Казалось, речной ветер вдувает в него силу.
- А что насчёт другого твоего желания, о котором ты умолчал? - проворчал он из-под дымной бороды. - Того желания, с которым ты пришёл сюда сегодня и сел на край пирса, а, смертный?
Сеня взглянул в мутную воду. Где-то у самого дна ждали сомы, не зная света и сытости - ждали, что с поверхности им что-нибудь перепадёт. Теплокровное что-нибудь.
Он глубоко вдохнул, чтобы не дать себе заикнуться на ответе.
- Люди от любви меняются, - сказал Сеня. - Такое вот, блин, чудо превращения.
Он повернулся и побежал с пирса прочь. Быть может, та девушка ещё сидит на парапете...