Грохот.
Наверху. В спальне.
— Потерпи, дорогая.
Павел медленно опустил руки. Между пальцами остались клочки его волос — тёмных, с капельками крови на корнях. Когда только успел их вырвать? Он отряхнул ладони и огляделся. Дом, в котором они с Леной прожили два года, казался чужим.
Плотно задёрнутые шторы в гостиной, обычно приветливо распахнутые вашингтонскому солнцу. Сдвинутый в центр овальный стол, последний раз покидавший своё место в углу на новоселье. Грязные тарелки, два бокала рядом с початой бутылкой тёмного бакарди. Похотливые завывания джаза из аудиосистемы. Душный смрад сгоревших ароматических свечей и вонь лепестков роз. Кейс с документами, из-за которого ему пришлось срочно вернуться домой, позабытый возле распахнутого оружейного сейфа. Там же лежала свадебная фотография: Павел и Лена на фоне Эйфелевой башни.
Сверху раздался глухой стук и неразборчивое мычание.
— Да иду я уже, иду!
Павел сгрёб со стола бакарди и поплёлся на кухню. Распахнул увешанный магнитиками городов со всего света холодильник, вывалил всё с полок. Из кучи продуктов выудил кулич — подарок прихожанам церкви святого Спиридона на пасху. Кулич отправился в чашу для пунша, туда же Павел вылил большую часть бакарди. Остаток рома выпил, пустую бутылку с размаха запустил в окно.
Через разбитое стекло он услышал завывание сирен вдалеке.
Платье. Рубашка. Лифчик. Брюки. Ступая по разбросанной одежде, Павел добрался до спальни. Открыл дверь и вздохнул: жена скорчилась у выхода. Нагая, связанная проводом от светильника, с кляпом во рту. Подсохшие брызги крови на её коже размазались о ковролин по всему пути от кровати до двери.
— Ну что же ты такая нетерпеливая.
Павел поставил чашу с куличом на пол, подхватил жену под руки и отнёс к широкой кровати, на которой неподвижно лежал темнокожий мужчина с огромной дырой в спине. Когда-то белоснежная простынь стала красной от крови, в ошмётках плоти и чёрных крапинках сгоревшего пороха. Посадив жену на кровать, Павел заботливо подоткнул ей под спину подушку. Вытащил кляп.
— П… Паша не надо, я больше… больше не бу-у-у-уду-у-у-у!
— Ну-ну, не плачь, — Павел погладил жену по голове, — Не будешь, ты больше не будешь. Сиди здесь, сейчас будет сюрприз.
Он вернулся за куличом, забрав по пути прислоненный к стене ремингтон-семьсот двенадцатого калибра. Присел на корточки перед плачущей женой.
— Помнишь, Лен, мы в Париже заходили в кафе. Помнишь?
Елена часто закивала. Плечи её дрожали, нижняя губа тряслась так, что речь её можно было с трудом разобрать.
— П-паш-ша… прости меня, Паша…
— Я даже название запомнил. «Саварин». Помнишь, ты там заказала их фирменный кекс «баба»? А он оказался обычной ромовой бабой.
Павел положил ремингтон на пол, достал из миски пропитавшийся алкоголем кулич.
— Я ещё спросил у официанта, почему баба — ромовая. Жаль, что он ни по-английски, ни по-русски не понимал. Ты мне потом долго ещё говорила, что вкуснее ничего в жизни не ела. И если бы тебя казнили, последним желанием стал бы кусочек ромовой бабы.
Павел ткнул куличом в лицо Лены.
— Ешь. Я, конечно, не Саварин, но для любимой жены сделаю что угодно.
Лена отвернулась. Ром с кусочками размокшего кулича потёк по её шее.
— Не нравится? А я так старался. Я всю жизнь для тебя старался, Лен. Чтобы у тебя всё было. Хочешь — рождество в Париже. Хочешь — зима в Паттайе. Хочешь — американское гражданство. Единственное, чего я ждал от тебя, чтобы ты была рядом. Чтобы любила меня так же, как я тебя.
Лена зарыдала, содрогаясь всем телом.
— Чтобы ты была со мной честной, — Павел бросил кулич обратно в миску. Поднял дробовик. — Знаешь, это ведь не так сложно. Сказать, что хочешь от меня уйти. Я бы отпустил.
— Я люблю т-тебя, П-паша… не надо… пожалуйста…
Сирены в последний раз взвизгнули и смолкли. Хлопки автомобильных дверей, мужские голоса и треск раций заглушили последние слова Лены.
— Вот и всё, Лен. Передавай соседу привет в аду.
Ремингтон в руках Павла дёрнулся, оглушительно рявкнув дробью в лицо жены. Снизу раздались крики и удары в дверь.