В третьей книге сами слова распадались и собирались заново хороводами околесицы. Сама их рассечённость, перекрученность навевала ощущение крайней, противоестественной нечистоты - известно, что и "диавол" означает "разделитель".

Настолько велика была здесь власть слов, что (ГГ) не сразу заметил персонажей и сюжет. Гротескные деревенские жители соревновались в жестокости друг к другу почище каких-нибудь гуннов - вот и весь сюжет. Только, в отличие от древних захватчиков, мучили они и сами себя. Кошмарная зарисовка из быта леммингов, репортаж на фьордах бытия. Только автор уж точно не знал про леммингов, тем более не знал, что существует и обратное преобразование.

А что, если знал?

Что, если это писали, оформляли, издавали хищники? Крупные, не мелкая уличная сошка, которая создала гибель для тех нескольких леммингов из новостей. Нет - есть вариант ещё хуже. Что, если существует куда более весомая, влиятельная стая, которая держит людей в глубинке, как скот на ферме, откармливая безнадёгой вместо травы и невозможностью трудиться вместо зерна? И личные лемминги питают их сытно, не переводясь, глубинка ведь большая, и слабых, маловольных людей много... Хуже работорговли, ведь раб хотя бы осознаёт, что его увозят, принуждают, а лемминг бежит как бы добровольно... Как бы. И вот, свозили автора на свою ферму, угостили шашлычком, да попросили написать для уважаемых господ хищников что-то такое, что транслировало бы смертную тень на незатронутых...

Но какова власть слов! Сама их форма передаёт смысл. Искажается, скрежещет - передаёт больное чувство, какого в жизни нарочно не встретишь, какому нет названия.  Как же изменить слово, чтоб оно показало нечто здоровее, сильнее обыденного? Как ни ломал (ГГ) голову, но приходили на ум только укрупнённые слова вроде "благоденствие", "добротолюбие" и "радостопечалие". Слова были древние, впитать их непривычному сознанию было бы тяжело, так что (ГГ) только распугал бы леммингов ими. А может, попробовать?

Он ещё полистал злополучную книгу. Ощущал он себя при этом так, будто явился на поле боя рыцарем на серебряном крылатом коне, а навстречу вместо одного чёрного витязя явилась армия на обсидановых драконах. Растоптан заведомо, заранее, а это подавляло ещё больше, чем тошная крайность ложного быта, выведенная на этих страницах.