С тех пор как я попал в другой мир, меня одна за другой преследовали неудачи. Они липли ко мне, как стайка беспризорников, выжидая малейшей ошибки, чтобы навалиться гурьбой и потащить к краю пропасти, за которым жадно облизывалась пустота. И раз за разом от окончательного конца меня спасала Вероника — спасала, стоически стиснув зубы и прищурив рубиновые глаза.
Но увести поезд мысли по привычным рельсам бесполезного раскаяния помешал острый локоть, вонзившийся в бок. Я охнул, достаточно громко, чтобы сопение рядом на мгновение прервалось. Внутренности сдавило холодом: неужели проснулась? Но секунда шла за секундой, и вскоре размеренное посапывание возобновилось. А вот холод никуда не ушёл — по правде говоря, он и раньше был повсюду. В сердце, а хуже того — в комнате, и ветхое дырявое одеяло, которое я выпросил у трактирщика, служило слабой защитой от его проворных пальцев. Я попробовал свернуться так, чтобы сберечь драгоценные остатки тепла и очутился в опасной близости от края — на этот раз не пропасти моих ошибок, а края кровати, которая задумывалась как двухместная только с тем условием, чтобы занимавшие её лежали в обнимку. Естественно, в нашем случае об объятиях по многим причинам не шло и речи.
Воспалённый избытком событий ум ехидно подбросил ухмылку Беладара, которого я попросил о втором одеяле.
— Пламени любви уже не хватает, чтобы согреть тела ночью?
— Моя невеста ещё не до конца восстановилась, чтобы…
— Ничто так не лечит, как хороший крепкий трах.
Позволив себе внутренне усомниться в таком нестандартном способе и убедившись, что эти сомнения не отразились на лице, я настоял на своём и получил самое паршивое одеяло во всём Эстидаке вместе с заверениями, что другого найти не удалось. Вероятно, Баладару надоела та лапша, которую с завидной регулярностью пытались повесить ему на уши, даже не стараясь придать ей правдоподобный вид. В этой ветоши будто воплотилась его месть — надо признать, мелочная и грубая. Но сейчас, изо всех сил сдерживая стучащие зубы, я готов был согласиться, что эффективности ей не занимать.
И так, сантиметр за сантиметром, я всё теснее прижимался к Веронике, поскольку от неё шло тепло — не лихорадочный жар, сопровождающий болезнь, а уютное тепло человеческого тела. А поскольку места для манёвров было маловато, в конце концов я придвинулся к ней так, что наша близость балансировала на грани неприличного. В голове испуганными голубями разлетелись мысли, которые заставили позабыть о холоде: от них запылали щёки. Некоторое время я сопротивлялся им, убеждая себя, что лежу в одной постели с монстром в человеческом обличье. Но воображение упорно рисовало картины обнажённой Вероники, которую отделяло от меня только два одеяла, причём одно из них являлось одеялом номинально.
Смесь стыда, смущения, возбуждения, злости на себя и страха вытолкнула наружу воспоминание о том, что мы оказались в заднице сугубо из-за моих действий: неуёмного желания спасти каждого, на кого пал взор. В любой другой ситуации я бы оттолкнул неприятные мысли. Однако они здорово отвлекли от руки Вероники, которую она закинула мне на плечо, и я погрузился в них настолько, что неожиданно для себя прошептал:
— Прости.
И тут стоило бы задуматься, извиняюсь ли я за то, что уже долгое время служу не более чем обузой, или за то, что мне хотелось запустить ладонь под одеяло Вероники — потому что там намного теплее, а пальцы всё больше ощущались ледышками! — но тут магичка фыркнула. Уши и затылок точно кипятком обдало, и я поспешно отодвинулся. Повисла тишина, которая казалась гнетущей только мне.
— Лучше спи. Выходим перед рассветом.
— Почему так рано? Ты же говорила про утро!
— Потому что за нами охотятся, и нет смысла ждать, пока за нами явится половина окружных монастырей, — пояснила магичка.
— Но баронесса…
— У неё забот и без того полон рот, чтобы ещё выгораживать нас. Правда, не уверена, что она это поняла, но вот её телохранитель точно сметливый парень.
— Ты говоришь о…
— Такуми. — Магичка приподнялась, и одеяло соскользнуло с шеи к груди. Разочарование от того, что я не обладаю ночным зрением, слиплось с опасением, что у Вероники-то оно имелось. Я отвернулся. — Ни один разбойник в здравом уме не станет нападать на богатую карету, в свите которой полно тяжеловооружённых засранцев. И уж тем более ни один бандит, надеющийся перезимовать не головой на пике, не нападёт на карету, на дверцах которой красуется герб правителя этих земель. Твою девку заказал кто-то сверху, кто-то, кому она как кость в горле. После того как тот усач вдолбит в её каменную макушку немного здравого смысла, её жизнь наполнится восхитительным бытом аристократии: бессонными ночами, пропитанными ожиданием наёмных убийц, паранойей и готовностью вцепиться в горло любому, кто покажется ей препятствием на пути к завтрашнему дню.
— Но, может…
— Не может, — отрезала она. — Ты подарил ей будущее, в котором она либо станет жертвой чудовищ, плавающих в водах светского общества, либо выживет и сама станет чудовищем. Последнее маловероятно, но третьего варианта нет. Ты впутал Владыку в жалкие людские разборки, нарушил естественный ход вещей и обрёк девчонку на судьбу, по сравнению с которой пара часов насилия и топор промеж глаз — сущий пустяк.
— Но вдруг они хотели выкуп…
— Выкуп? — повторила Вероника с едкой интонацией, от которой у меня сердце в пятки ушло. — Разумеется, выкуп. Блестящая логическая цепочка от человека, спутавшего бы задницу с головой поутру, если б их можно было менять местами.
Она вздохнула и, судя по движению одеяла, потянулась. Я не отрывал взгляда от дальней стены.
— Порой мне кажется, что твоё вопиющее невежество, незнание самых основ — оно не случайно. Как можно не знать о том, что что эльфы и вампиры реальны? Как можно смотреть на мир широко открытыми глазами — и не видеть ничего? Есть у меня подозрение…
Догадалась о моём иномирном происхождении? Откровенно говоря, я не знал, буду ли огорчён, если меня раскроют. Эта тайна потеряла львиную долю былого лоска и по своей бесполезности могла соревноваться лишь со знанием о полётах в космос в мире дремучего средневековья. И кроме того…
Кроме того, отповедь магички раздавила меня.
—… что ты действительно искусно сделанный голем, — продолжала Вероника, — выращенный в лаборатории, где тебе внедрили искусственные воспоминания.
— Такое вообще возможно?!
— Никогда о таком не слышала, и даже в древних трактатах ни одного упоминания о чём-то подобном. Но мир полнится чудесами — если выбраться за пределы Мельты. Не исключено, что какой-нибудь могущественный волшебник, живущий тысячелетиями, изобрёл и мыслящего голема. И во всей это истории меня страшит одно: если это правда, тогда наши действия — с первого до последнего — не имеют ни капли смысла. Люди, живущие тысячелетиями, обладают скверной привычкой продумывать свои планы до мельчайших деталей и управлять людьми с такой же лёгкостью, с какой ты впутываешь нас в очередную историю. Что, если твоя манера влипать в самую большую кучу навоза в округе — это следствие невидимой руки, которая держит тебя, как марионетку, и двигает невидимые механизмы в нужную ей сторону?
От такой перспективы в желудок словно гвоздь вонзился. Воспоминания о родном доме — это не более чем фантазия какого-то полубессмертного мага, который повидал столько, что с лёгкостью может придумать и сконструировать правдоподобную цивилизацию, основанную на технологиях? Абсурдность этого предположения вызывала горячий протест, но в душе заскрёбся червячок сомнения. Могу ли я быть уверен в себе? Смартфон… у меня остался смартфон, который работал, пока не разрядился, на вполне себе земной батарейке. Но можно ли точно утверждать, что это батарейка, а не кристалл силы или ещё какая-то запредельная чепуха? Мозги превратились в клубок сомнений, подспудного страха и малоубедительных утешений.
— Шучу, — сказала Вероника без тени улыбки в голосе. — Никто не способен прожить тысячи лет, кроме Владыки… наверное. — Впервые в её голос прокралась неуверенность, когда она упоминала своего повелителя. — А даже если бы прожил, то создать голема, который бы требовал сна и еды, а также истекал бы кровью, как обычный смертный, не по силам никому. Да и обычный голем — это фантазия, которой грезила пара полусумасшедших стариков, исписывая книги вздорными гипотезами и нерабочими формулами. Кем бы ты ни был раньше, теперь ты собственность Владыки, не больше и не меньше. И распоряжаться твоим будущим имеет право только он.
— Рад слышать, — проговорил я, изо всех сил давя внезапную злость. Не Вероника виновата в моей мнительности и склонности драматизировать. А вот в чём её можно обвинить, так это в нежелании делиться планами. С другой стороны, её приучили думать, что окружающие — это либо полезные инструменты, которым положено ровно столько, сколько хватает для выполнения задачи, либо враги. Трудности воспитания в дикой среде.
— Закрой глаза и постарайся уснуть, — посоветовала Вероника. — Нам понадобятся силы, если мы столкнёмся с угольчатыми.
Я открыл рот, но прежде чем вопрос покинул губы, магичка со вздохом пояснила:
— Маги-убийцы церкви. Обучены противостоять тьме. Работают тройками и официально зовут себя Благими Трилистниками. Странная закономерность: мерзавцы вечно стараются обелить себя святостью, или правотой идеалов, или ещё как-то побрызгать духами на дерьмо, и чем отвратительнее ублюдок, тем старательнее он будет рядить себя в одежды праведника. Угольчатые несут благость на кончиках кинжалов прямо в сердца врагов церкви. И порой мертвецы становятся поклонниками тьмы задним числом.
— Отсюда угольчатый — угол как кинжал?
— И чёрное, как уголь, нутро, — хмыкнула Вероника.
Словно отмечая конец беседы, старая кровать заскрипела, когда магичка растянулась на ней и беспечно подняла ногу, натягивая одеяло. Ей-то холод был будто нипочём; смешное притворство, если вспомнить, как совсем недавно она умирала от смеси лихорадки и отравления тьмой.
— Я хочу… хочу помочь, — хрипло произнёс я в пустоту, не уверенный, что она не сделает вид, что не слышит меня. — Правда хочу, но не могу найти способа. Я блуждаю в темноте без единой догадки, без единого просвета, и всё вокруг стремится показать, что я — самый непонятливый, самый дремучий, самый тупой человек в округе. Ошибка наслаивается на ошибку, и получается, — волна гнева в груди требовала выхода и нашла его в несчастном одеяле, перекрученном с такой яростью, что, будь на его месте шея человека, он заработал бы переломы в нескольких местах, — получается, что я делаю только хуже. Но вечно поступать так нельзя. Нельзя вечно взваливать бремя бесполезного попутчика на тех, кто поблизости, и рассчитывать на то, что они исправят любую дурость. Если я продолжу бродить в неизвестности, то рано или поздно наткнусь на что-то, с чем не справишься даже ты. Мне нужны знания. Хотя бы общее понимание того, куда мы движемся. Хотя бы общие черты нашей цели. Я не могу вечно плестись в хвосте. Прошу… помоги мне помочь тебе. Расскажи о своих планах.
Мне надоело чувствовать себя слабым, пусть я таковым и был. Надоело жгучее переплетение вины, страха, разочарования и злости, сдавливающее горло всякий раз, когда речь заходила о Владыке, или моих неуклюжих попытках сделать лучше, или политическом болоте, которое затянуло меня прямиком в центр трясины. На всей Мельте не сыскать человека, более миролюбивого и доброжелательного, чем я, и куда миролюбие и доброжелательность завели меня? Прямиком к ножам убийц, которые якобы чтили свет!
Алый взгляд Вероники пронзил меня насквозь, и я затрепетал, как лист на сильном ветру. Желание опустить глаза и отвернуться обвило кишки липким ужасом. Легко догадаться, о чём она размышляла. Если магичка поделится замыслами со мной и впоследствии меня поймают, то наверняка быстро вытянут всё необходимое. Сейчас же ей фактически выставили ультиматум, не желая более быть ослом на верёвочке, которого ведут на базар. Не проще ли убить назойливого дурака прямо здесь и покончить с неприятностями, которые вечно сопровождают его? Едва ли перспектива получить ещё одного мага перевешивала теоретические риски.
Выдвинув челюсть и стиснув зубы, чтобы не стучать ими, я смотрел на силуэт Вероники и ожидал удара или хотя бы резкой отповеди, напоминания, что я не более чем груз, из которого при должной сноровке можно выковать орудие для армии Владыки. А у груза права голоса нет. Как и права требовать что-либо.
— Хорошо, — кивнула Вероника. — Хуже всё равно уже не будет. Только не пожалей сам, что вызвался разделить ношу.
Волна облегчения, нахлынувшая на тело, была так сильна, что на миг потемнело в глазах. Стук крови в ушах оглушал. Следующие пару секунд речь Вероники представлялась то ли писком, то ли назойливым жужжанием, и в себя я пришёл, только когда мне чувствительно врезали под рёбра.
Согнувшись в три погибели, что было своего рода акробатическим достижением для той позы, в которой я до этого лежал, я распахнул рот, как выброшенная на берег рыбёшка, чтобы заглотить холодного воздуха. Рассерженная отсутствием внимания к ней магичка хмурилась, а её ладонь, ребром которой она врезала мне, находилась в опасной близости от моего бока. Одеяло Вероники сползло до середины живота, что девушка преспокойно игнорировала. Вполне в её духе.
***
Зябко передёрнув плечами, я поглубже укутался в видавший виды плащ, купленный у Беладара. Над городом нависало хмурое небо, покрытое опухолями туч. Серые очертания зданий выплывали из полусумрака, как остовы давно мёртвых гигантских животных. Маленький факел, который держала Вероника, едва разгонял темноту, но его хватало, чтобы породить многочисленные тени, роившиеся вокруг нас, как потревоженные пчёлы вокруг медведя, который залез в улей. Иногда среди стоптанной земли улицы Эстидака выплывал островок брусчатки. Копыта ящероконя выбивали из неё звон — чересчур громкий среди царившей тишины, на мой вкус.
За каждым поворотом чудился враг. Угрожающая темнота подворотен скрывала в себе засады церковников. Редкие патрули стражи, казалось, знали, кто мы такие, и многозначительно рассматривали нас. Сердце испуганно сжималось в груди в ожидании их грозного окрика с требованием сложить оружие. Звенящее безмолвие полнилось призраками обнажаемых мечей и предсмертных криков.
Натянутые струной нервы заставили встрепенуться, когда лицо обожгло скользящим прикосновением. Снег, не сразу сообразил я, пошёл снег. Крошечные бесцветные мушки плясали в воздухе, подхватываемые слабым ветром, прежде чем смешаться с уличной грязью или прилечь на крыше какого-нибудь дома, а самые наглые устраивались в лежалом меху, оторачивавшем мой капюшон, или прятались в хитиновой гриве ящероконя.
Вероника сидела за мной, и от неё веяло стужей. Рискнув бросить на неё украдкой взгляд, я сглотнул: маска спокойствия на её лице больше подходила статуе, чем человеку. Её глаза пылали опасностью. Вокруг неё клубилось… нечто, что нельзя было описать, потрогать или увидеть, нечто невыразимо мерзкое и невыносимо чудовищное. От такого соседства тянуло блевать.
Несмотря на тёплую одежду, спину покрывал липкий ледяной пот. Перебирая молитвы всем известным богам, чтобы нас не поймали, я старался отвлечься от ощущения, что в нескольких сантиметрах от меня сгущается смерть.
Рука скользнула в кошелёк, который Вероника дала мне перед тем, как мы покинули трактир. Я уцепился за спасительное воспоминание.
Вот она протягивает кошель.
— Что там?
— Набор человека, который решил побыть полезным.
Развязываю тесёмки. Внутри горка бирем, кремень, огниво, связка лучин, клубок бечёвки, кожаные заплаты, стальные крючки и иглаи другая всячина.
Благодарю её. Ловлю улыбку, насмешливую и немного грустную.
Что-то в этой сцене тревожило меня, но я не мог понять что и в итоге предпочёл пройтись ещё раз по рассказу Вероники о планах — весьма короткому. Я полагал, что она продумала стратегию куда тщательнее, но реальность расставила всё по своим местам: добраться до определённого человека, рассказать ему о ковенах и предположительной опасности со стороны церкви, а дальше действовать по ситуации. Возможно, магичка поведала мне только часть того, что собиралась предпринять. В какой-то степени разумно. Вряд ли я запомнил бы что-то масштабное — уж точно не в текущей ситуации, когда спешка накладывалась на недосып.
У ворот из города мы остановились. Сонный стражник вынырнул из будки и трусцой поспешил к нам, зевая во всю глотку и ничуть этого не стесняясь. Я подавил зевок, рождённый солидарностью.
Вероника швырнула караульному россыпь бирем без единого слова. Он оскорблённо оскалился, готовясь возмутиться неподобающим отношением, но вовремя заметил выражение лица Вероники и захлопнул рот так быстро, что, судя по страдальческому виду, прикусил язык. Стражник собрал монеты и исчез в будке, там поднялось движение, и спустя пару минут мы покинули гостеприимный Эстидак, где никто так и не захотел нас убить.
Снегопад усилился, и ветер, более не сдерживаемый стенами города, разыгрался в полную силу. По левую руку чернильными разводами высился лес, и верхушки его деревьев слегка трепетали, раскачиваясь, как будто стремились достать до свинцового неба и пронзить неуютную громаду облаков.
Я почти поверил, что нам удалось выбраться. Мы проехали метров триста, не больше, когда от лесной тьмы отделились три фигурки и не спеша двинулись нам наперерез.
— Доброе утро, госпожа Вероника, Такуми, — сказал Олис, одарив её щербатой ухмылкой и подмигнув мне. В его облике по-прежнему не удавалось выделить ничего примечательного — осунувшийся, взъерошенный вид, поношенная кожаная куртка из тех, какие носили не обделённые достатком путники, — за исключением обнажённого меча, по острию которого бегали ослепительно яркие в предрассветной тьме искры. За картёжником стояли двое совершенно обычных мужчин, легко затерявшихся бы в любой толпе. Каждый держал в руке меч, источавший свет.
— Словами не передать, как я обрадовался, когда подтвердилось, что придётся иметь дело не с обычными тёмными магами. Они, к несчастью, категорически лишены склонности к сотрудничеству, впрочем, это следует из того, как с ними обходятся. И я безмерно благодарен, что вы выбрали именно этот выезд. Другой охраняют братья, ещё не успевшие отличиться боевыми достижениями и, стыдно признать, совершенно лишённые обходительности. Взрывное сочетание, не находите? — Олис хихикнул, но его колючие, безжалостные глаза ни на мгновение не отрывались от Вероники. Левая ладонь мага сложилась лодочкой, и в ней возникло сияние. — А теперь я бы настоятельно рекомендовал обойтись без сцены…
Твёрдая рука буквально вдавила меня в гриву ящероконя. Над головой промелькнула тень, оставившая после себя кислый привкус во рту и взрывной ужас, от которого сердце ушло в пятки. В следующий миг реальность перестала быть реальной: белый встретился с чёрным, а верх и низ поменялись местами в болезненной вспышке. Раздался вопль, усиленный до гротеска, переходивший в визг. Он звучал со всех сторон, грозился проникнуть под череп и превратить мозги в жидкую кашицу. Я с изумлением осознал, что не способен пошевелиться; мышцы просто отказывались повиноваться. Нервы настойчиво бомбардировали разум предупреждениями, что я вот-вот упаду — то есть взлечу в небо, в развернувшуюся там жадную пустоту. Позади наметилось скольжение: что-то живое, дышащее, пышущее потусторонним, обсидиановой угрозой, угольно-чёрным обещанием, соскочило с коня.
— Остановите эту шлюху! — крикнул, кажется, Олис. Его призыв звучал глухо, словно смягчённый стеной тумана. Уши наполнил сухой треск рвущейся материи — и злобный лязг железа, встретившегося с железом.
— Скачи! — Захлёбывающаяся паника в голосе Вероники пугала едва ли не больше, чем творившаяся вокруг чертовщина. Ящероконь рванул с места. Я прижался к его шее, обхватив её со всей силой, которую сумел выжать из содрогающегося тела. Правда ли, что у меня откуда-то взялась решимость обернуться? Правда ли, что я увидел катавшегося по земле человека, зажимавшего обрубок руки, из которого хлестала белёсая кровь, пока в его ноги вгрызался клубок нитевидных змей, высасывавших любой цвет из пространства поблизости?
Разумеется, нет. На это требовалась храбрость. Храбрости у меня не было.
Сказать наверняка, сколько прошло времени, было невозможно. Немилосердная тряска несколько раз чуть не выбрасывала меня из седла. Я умолял коня остановиться, то ли для того, чтобы повернуть его на выручку Веронике, то ли потому, что меня мутило, — и под страхом смерти не определился бы, о чём думал в тот момент. Наконец меня вырвало прямо на гриву, и ящероконь замер, точно наткнулся на невидимую стену. Инерция вышвырнула меня из седла в лужу грязи. Затылок взорвался болью, и я потерял сознание — но почти сразу очнулся, как раз для того, чтобы увидеть поднятое над лицом копыто. Беспомощность уступила место равнодушию, а с ним пришло бесстрашие.
— Давай, раздави меня! — захохотал я, захлёбываясь приступом истерического смеха.
Тварь всхрапнула и убрала ногу, после чего галопом поскакала в сторону, откуда мы с такой поспешностью удирали. Сумки с припасами, висевшие на её боках, задорно подскакивали при каждом прыжке. Я остался один.
Снегопад утих. Снежинки, попавшие на лицо, превратились во влагу. Она назойливо лезла в глаза — с носа, щёк, лба. Натекла целая запруда, вынуждая часто моргать. От холода заложило нос. Я осторожно поднялся, превозмогая головокружение и раскаты боли, гремящие в голове. Спину скрутило спазмом, ноги подкашивались от попыток стоять ровно, а руки едва слушались — но всё-таки слушались. Обошлось без переломов.
Свобода. Безграничная свобода идти куда угодно. Свобода попасться в руки любому двуногому или четвероногому хищнику, которые водились в этих краях, и бесславно сдохнуть.
Грязевая топь полей справа, в которой легко увязнуть и на которой заметить человека сумеет даже близорукий. Ровная стрела дороги по центру, зазывавшая близостью цивилизации. Патрулю не придётся лезть в слякоть, чтобы схватить беглеца. Таинственная мрачность деревьев слева. Какой безумец попрётся туда?
Я кое-как счистил блевоту с одежды и умылся снегом. Проверил, выходит ли кинжал из ножен. Повезло, что не напоролся на него, когда падал, — мысль возникала с разочаровывавшей частотой. Нащупал кошелёк, в котором лежало почти всё для выживания в одиночку — за исключением содержимого седельных сумок, навсегда для меня потерянного.
— Вот как…
Снова захотелось рассмеяться. Надеяться на такого жалкого и ненадёжного человека, как я, не стал бы даже я сам. Нелепое предположение.
Край небосвода тронула тусклая стрела света. Занимался рассвет.
Я захромал к лесу.
Разве оставался выбор?