Последние месяцы лета. Солнце, клонясь к горизонту, превращает облака в яркие капли розового огня. Скоро Балбес и Бывалый смогут уйти домой. Хотя, кого потянет в столь славный летний вечерок сидеть дома?
Скоро лето закончится и отпустит их всех по каким-то новым делам, в более важные вехи жизни. Они будут учиться, вертеться в погоне за собственным хвостом, огорчаться по мелочам и радоваться тому, чему радоваться не стоит. Балбесу не хочется, чтобы это время наступило. Ему хочется сидеть и смотреть, как Бывалый чинит этот свой гроб с музыкой.
На самом деле, конечно, Бывалого зовут не Бывалый. И гроб с музыкой – это совсем не гроб, а электрофон комбинированный «325-стерео». Но этим летом многое приводило Балбеса в замешательство. Например, имена. И названия – тоже. В конце концов, гроб с музыкой реально похож на гроб. А Бывалый действительно выглядит бывалым. У него старые глаза на молодом лице, он всегда сосредоточен и серьезен, собран и готов дать бой любой трудности. У него тело спортсмена, ум стратега и характер кобры. А Балбес – сущий Балбес. Он несобранный, растрепанный и податливый. Он нещадно ленится. Может, он еще и немного Трус, ведь ему всегда неспокойно рядом с Бывалым. Хотя тот, в сущности, такой же – особо ничем не примечательный парень.
- Получается? – спрашивает Балбес, вставая и прохаживаясь по пустому читальному залу, чувствуя легкое головокружение.
- М-гм, – неопределенно отвечает Бывалый, копаясь в недрах электрофона жалом отвертки. Это может значить что угодно.
Дверь распахивается, и входит Нина. Балбес так и не смог придумать ей новое имя в это странное лето. Но с ней и так все ясно. Девочка, которая ходила в музыкальную школу не из-под палки, лучше всех выступавшая на концертах – вот она, аккуратная репрезентация архетипа. Она дружелюбная, собранная и всем нравится. Когда Балбес на нее глядит, ему на ум идут слова вроде «сольфеджио» и «мамочка»; слова, крепко подшитые к чему-то фрейдистскому, о чем с ходу и не догадаться.
- Товарищ Саахова наконец-то ушла! – объявляет Нина жизнерадостно, и Балбес улыбается ей невольно. Генерал уполз в свой лабиринт, бедные рядовые в его тени могут спокойно вздохнуть! – Ну как, думаете, сегодня еще кто-то придет?
- Нет, – сказал Балбес, приобнимая Нину, когда она присаживается на подоконник рядом с ним. – Никто не ходит летом в библиотеки.
Место, где эта троица подрабатывает этим летом, даже библиотекой не назвать. Это простой маленький «интеллект-центр». Что означают эти два слова вместе? Да если бы хоть кто-то из них знал. Ну, здесь есть старые маломощные компьютеры, на которых приходит набираться компьютерной грамотности Товарищ Саахова – требовательная и придирчивая старушонка с замашками генерала. Но они даже ей рады, ведь в это лето никто к ним больше не жалует. В интеллект-центре пока еще нет настольных игр – только книги, но никто не читает их. Ради любопытства Балбес проверял даты в листках сдачи – все они пяти-десятилетней давности; он нашел это немного грустным, но и забавным по-своему. Здесь есть настоящие раритеты – например, списанная из центральной научной библиотеки подшивка копий дореволюционных газет.
- Только послушай, Нина, – забавлялся Балбес однажды, зачитывая текст вслух: – «Молодой человек не должен вступать в связь ни с одной женщиной до брака, а до тех пор, без надобности к продолжению рода, стремиться к высшей радости человеческого общения с другом, который – его идеал, который понимает его, поддерживает его как товарища и обогащает его как человека; и который готов с желанием и любовью, ради его красоты, его характера и его личности, оказать ему все мыслимые услуги». Что на это скажешь?
- И какие же услуги оказывают друзья? – спросила Нина с хитрецой.
- Не знаю, – честно ответил Балбес, украдкой поглядывая на Бывалого. – Бывалый, а на какую услугу ты бы пошел ради друга?
- Я бы пошел на большую услугу для всех, вынеся эти газеты на свалку, – пробурчал тот. – Это ведь детская библиотека.
- Ты так говоришь, как будто никогда не был молодым и не интересовался такими вещами, – легонько поддел его Балбес, наблюдая украдкой за реакцией.
- Мы отняли места у стариков, – сказал Бывалый серьезно. Именно в тот день, когда состоялся этот разговор, он начал чинить электрофон. – И библиотеки – это места стариков. Вам тут не место, молодые люди. – Он ухмыльнулся, глядя исподлобья. – И мне – тоже.
О, этот холодный мальчишка, у которого в наушниках вечно гремит «Mindless Self Indulgence», почему же он так хорош, гадает Балбес, рассеянно улыбаясь своим мыслям. Он такой умильный, с этой своей умудренностью старшеклассника. Он что, мнит себя каким-нибудь современным мыслителем?
Балбес думал, что Бывалый никогда не починит электрофон, но это была не блажь. У Бывалого золотые руки. С довольным видом он откладывает отвертку, сует громоздкий штепсель в розетку. Из своего затертого рюкзака достает маленький виниловый кругляш.
- Ой, да ты чего? – Нина подбегает к нему с сияющими глазами, смотрит на то, что он проделывает, с восторгом. – Я такие только у бабушки видела! Неужто будет работать?
- Будет, – коротко и уверенно бросает Бывалый.
- Где ты добыл пластинку? – спрашивает Балбес, делая вид, что ему неинтересно.
- Купил на рынке. Стоит меньше, чем пачка самых дешевых сигарет. – Конечно же, Бывалый курит, иначе – какой же он Бывалый?
Игла шуршит по винилу, рождает звук. Песенка – какая-то калька с Ливерпульской Четверки из былых времен. Но звучит-то прикольно, думает Балбес. «Не задирай носа… не строй такую мину…»
Нина начинает пританцовывать на месте. Она жутко хорошенькая, когда танцует. Выписав идеальный пируэт, она легонько задевает бедром Бывалого, приглашая составить ей пару. Он хмыкает и отступает к подоконнику, сложив руки на груди. На нем футболка в полоску, с надписью по-английски: «Жизнь слишком коротка, чтобы гонять на Феррари».
Да кем он себя возомнил, а? Отвергать Нину? Да о такой девчонке можно только мечтать всяким прохвостам вроде него. Вот о чем думает Балбес, немедленно вскакивая со своего места и хватая ее за руки. И плевать на то, что голова кружится – здесь и сейчас эти двое, мальчик и девочка, смеясь, отжигают в пустом и никому не нужном читальном зале, в медном свете летнего вечера. Бывалый смотрит на них, чуть нахохлившись.
---
Балбес смутно понимает, что из-за раскованности в общении многие – и Бывалый не исключение – считают, что он с Ниной в отношениях. Наверняка кто-то завидует ему на пустом месте. Но завидовать нечему, они друзья. Да, давнишние – с музыкальной школы, куда Балбеса отдали в шесть лет, против его воли. Но – только друзья.
Они однажды целовались, впрочем. Целовались, сидя под большим раскидистым деревом, что одиноко росло в одном из дворов, неподалеку от детской площадки. Потом Балбес прижимался к ее груди щекой и думал, какая она мягкая, теплая и классная, как уютно и умиротворяюще лежать вот так. Тогда Нина, засмеявшись, сказала:
- Если будешь продолжать в том же духе, нам придется обручиться до исхода дней.
- Одумайся, любовь моя, – ответил Балбес, понимая, что любой другой многое отдал бы, чтобы услышать от нее эти слова. – Я тебя совсем не заслуживаю.
Нина взъерошила примятые вихры Балбеса.
- Почему же? – спросила она.
- Ну… – Балбес всерьез задумался. – Я похож на… ощипанную курицу. И еще… еще у меня прыщи. – Они оба покатились со смеху.
- И кто же меня заслуживает? – уточнила Нина.
- Какой-нибудь… высокий подтянутый красавчик… – Балбес зевнул. Прикрыл глаза, представляя. – У него волосы светло-каштанового тона – не особо короткие, но и не прямо длинные. Глаза у самых зрачков карие, а ближе к краю радужки – перетекают в зеленые. Это красиво, Нина, согласись.
Она пожала плечами.
- Главное – не рыжий. У рыжих парней нет бровей, и это кошмарно. – Она высунула язык. – А вообще, ты зря думаешь, что в тебе ничего нет. Что-то же есть, раз я с тобой до сих пор вожусь. – Она сграбастала Балбеса, притянула к себе. – Так что лучше подумай. Я сегодня в хорошем настроении.
И вот тогда-то впервые за все время Балбес сказал чьей-то живой душе:
- Знаешь, Нина, я не уверен, что смогу обручиться с девушкой.
- Хм? – Она прижала его к себе плотнее, и Балбес, трепеща, пояснил:
- Возможно, мне нравятся парни. – Он замолчал. – Возможно.
- Ты шутишь? – Нина встряхнула его за плечи, хихикая. – Да ну! – И вдруг – и она замолчала. И задумалась о чем-то хорошенько. – Нет, не шутишь, – сказала она наконец. – Ну да. Я почти догадалась сама.
- Я тебе отвратителен? – спросил Балбес, подтягивая ноги к подбородку и обнимая их. Да, подумал он, пожалуй, стоило молчать.
- С чего ты взял? – Она развернула Балбеса к себе, встряхнула хорошенько еще раз. Ей это легко удавалось; Балбес – те еще живые мощи. – Даже не думай… думать о таком, понял? Да… пф-ф. Да мне плевать, кто там тебе нравится! Я ведь знаю, что вообще-то тебе нравлюсь я. – Она поняла, что сама немного запуталась в этом всем, и смущенно осеклась. Балбес протянул худую руку и убрал прядь светлых волос ей за ухо.
- Я ведь понимаю, что это ненормально, – тихо сказал он. – Даже я это понимаю.
- Никто не знает, что на самом деле нормально, – ответила она. – Не забивай голову ерундой, мой дорогой Балбес. – Незрелое чувственное напряжение между ними ушло; она уже больше жалеет его, чем желает. Достаточно переставить всего две буквы, чтобы одно превратилось в другое. Достаточно переставить всего две буквы – а Балбес уже совершенно растерян и сбит с толку. Он так мало знает о себе, бедное пропащее дитя четверга. Но тот поцелуй и тот проблеск искренности все равно драгоценны.
---
В тот летний вечер они идут от библиотеки все вместе.
- Угадайте, что у меня есть, – вдруг говорит Нина, подбрасывая в воздух маленькую связку – два обычных ключа и один электронный, который Балбес моментально узнает.
- Ты же должна отдать ключи заведующей, – укоряет ее Бывалый.
- Я и отдала, – сообщает Нина непринужденно. – Это копия. Я вчера ее сделала.
- И зачем она тебе? – интересуется Балбес. – Ты что, хочешь украсть все эти бедные нечитанные книги?
- Хочу закатить нам прощальную летнюю вечеринку, – говорит она – так, словно это вполне обыденная вещь. – В пустой библиотеке. Ночью. Ты, Балбес, можешь сказать, что остался на ночевку у друга. А Бывалый… ему, думаю, не надо ни перед кем отчитываться.
- Если кто-нибудь узнает – нас вышвырнут, – говорит Бывалый, но по глазам видно, что идея ему скорее нравится. Он давно ждет шанса набедокурить, иначе – какой же он Бывалый.
- И что? – Нина смеется. – Во-первых, лето почти закончилось. Во-вторых, нам уже заплатили за этот месяц. В-третьих… как нас осудят, если от нас не будет вреда? Не будет же? Я выброшу эту связку на следующий же день. Это такой подарок. От меня – нам.
- И что мы будем делать? – спрашивает Балбес, внутренне восхищаясь Ниной, этой ее безрассудной выдумкой. Все-таки правду говорят – девчонки бывают гораздо отважнее парней. И еще они гораздо быстрее растут. – Ну, когда соберемся. Будет темно, – вдруг соображает он. – Мы же не станем включать верхний свет в библиотеке ночью!
- Я как-то посещал театральный кружок, – замечает Бывалый. – Всегда думал, каково это – оказаться в пустом театре после закрытия. В темноте, в пустом огромном зале. Это ведь как мир, который еще не родился.
Что бы это ни значило, думает Балбес восхищенно. Голова кружится.
- Да, что-то вроде лампы с очень длинным шнуром подойдет, – говорит Нина. – Так, чтоб можно было в центр зала поставить. С улицы никто и не поймет.
- У меня есть такая лампа, – отзывается Балбес.
- Ну вот и отлично. Приноси. Вообще, я хочу, чтобы мы все принесли что-то важное для нас на эту вечеринку. Что-то особенное, с чем мы сможем связать это лето и запомнить надолго…
- Ты просто жертва магического мышления, – говорит Бывалый, ухмыляясь.
- Ну да! Я даже хотела сказать – «крестраж»! – Нина ослепительно улыбается ему в ответ. Ее ничуть не задели его слова. – Давай, тебе же несложно. Я знаю, ты у нас тот еще любитель оберегов.
- Ничего вы двое обо мне не знаете. Я не так много рассказал о себе, – говорит он с видом коменданта неприступной крепости. И это правда. Бывалый – мальчик-загадка.
- Может, поэтому ты и приглашен? – говорит ему Нина.
- Разумно. – Он поднимает миролюбиво руки: комендант сдается, или делает вид. – Хорошо, я приду. Выбирай день. Только сама-то – не передумаешь?
- Я сделаю так, что не смогу передумать, – заверяет его Нина. – Эй, Балбес, лови. – И она бросает ему связку ключей. Ее глаза задорно блестят – и ключи тоже блестят в алых лучах заката. Он инстинктивно отвечает на этот призыв, ловит. Ключи хранят тепло от ее пальцев, и это успокаивает.
- И это – твои гарантии? – Бывалый присвистывает – но не прямо-таки с насмешкой, скорее – с удивлением. Подобное доверие между столь непохожими людьми, между яркой энергичной Ниной и бледным, мечтательным Балбесом – нечто совершенно необъяснимое.
- Да, – говорит Нина серьезно. – Это – мои гарантии.
- Я непременно приду, – говорит Балбес, не кривя душой. Этот восхитительный, крошащий скуку повседневности план в его голове уже разросся до небывалых масштабов, до чего-то великолепного. Может, это лишь робкие мечты, надежды на несбыточное. Так или иначе, остаток пути они обсуждают день, в который им стоит собраться – и выбирают последнюю субботу лета.
---
Балбес ускользает из дома тихой мышью в ночь. Нина хорошо знает его, но все же – ошибается: в последние месяцы ему не нужно никуда отпрашиваться. Полная свобода – где же ты раньше была, когда так нужна? Впрочем, смысл жалеть о том, что было раньше. Балбесу вполне по душе и то, что происходит сейчас.
Он пробегает темную аллею, замирает ненадолго – послушать, как шумят листья. Он медлит перед металлической дверью, оглядывает ее. Он входил сюда за это лето много раз; что остановит его сейчас, в ночь? Нину бы точно ничего не остановило. Он снимает охрану – гаснет чуткий алый глаз, – и проворачивает ключ в замке. Запирает за собой – ребята условились стучать по приходу в окно в главном зале.
И все-таки ночью здесь все другое. Тишина загадочна, стеллажи с книгами – темные башни, подпирающие потолок, а не просто какие-то шкафы. Интересно, можно ли за жизнь прочесть все это? Балбес уверен, что нет.
Он достает из своего рюкзака складную лампу. У лампы – и впрямь такой длинный шнур, что без проблем достает из середины зала до той сдвоенной розетки, куда Бывалый включал электрофон. Балбес ставит ее на пол, нажимает на кнопку – свет расползается по углам, тени такие большие. Нет, все-таки этого мало. На свой страх и риск он зажигает те два маленьких настенных светильника, что обрамляют с двух сторон ряд шкафов. Да, так гораздо лучше. Уютнее – уж точно. Он достает небольшой поднос, взятый с кухни, на него ставит три бумажных стаканчика, заполняет их чаем из маленького термоска. Бывалый наверняка додумается принести что-то покрепче, но Балбесу нравится чай с мятой. Приятный аромат расползается в стороны, напоминая о чем-то давнишнем.
Балбес садится на подоконник, приникает приятно пылающим лбом к холодному стеклу. Он ждет. Тени на улице сплетаются и расплетаются, будто танцуя. Ему кажется, что прошло не меньше получаса – он вообще легко теряет счет времени, – прежде чем легкий перестук выводит его из дремотной него. Это Бывалый – узловатая фигура, волосы треплет гуляющий снаружи ветерок.
- Хочешь сказать, ее до сих пор нет? – спрашивает он вместо приветствия, когда Балбес впускает его внутрь.
- Да. Как видишь. – Понятное дело, вопрос – о Нине.
- У нее ветер в голове, – пренебрежительно фыркает Бывалый. – Так и знал, не стоило даже приходить.
- И все же, – замечает Балбес с улыбкой, – ты пришел.
- Ну… – Бывалый смущается, хоть и прячет это очень старательно. – Ну, все-таки… она их тебе передала.
- Кого? – не понимает Балбес.
- Ключи.
- А.
Ужасно неловко, но этим – и ценно. Балбес любил когда-то наблюдать со стороны за разговаривающими людьми. Все совсем не так, как в кино. Многие из тех, кто общаются друг с другом, прячут глаза, выдают какие-то словечки на автомате, без смысла кивают или качают головой. Можно подумать, что, в самом деле, людям некомфортно общаться. Но как же так? Человек – социальное животное.
- Ну и как? – спрашивает Балбес, когда они проходят в купающийся в мягком свете зал.
- Что – как? – спрашивает Бывалый настороженно.
- Похоже на мир, который еще не родился?
Бывалый смотрит на Балбеса удивленно. Он явно не думал, что тот запомнит.
- Н-нет. – Он недовольно отводит взгляд за окно. – Это же, ну, не театр.
- Расскажи про театральный кружок, – просит Балбес, занимая свое облюбованное место у окна.
- Вот так вот – с ходу? – Бывалый недовольно поводит плечами. – Может, домой лучше пойти? – Он упирает руки в бока. – Может, она над нами так подшутить решила, ты не думал? Может, она вообще настучит на то, что мы здесь собрались, и…
- Вон там – чай, – перебивает Бывалого Балбес, указывая на один из столиков, где отсутствующим читателям предлагалось, собственно, читать. – И печенье, но если ты его не любишь… придется все равно есть, больше ничего нет. Нина никогда не стала бы нас никому сдавать, Бывалый. Почему бы тебе просто не верить людям хоть иногда?
- Потому что… а, ладно. – Он подходит к столику, берет стаканчик.
- Нет-нет, говори.
- Давай лучше про театральный кружок.
- Тоже сойдет. Ты ведь ушел из него? Ты сказал – «когда-то посещал».
- У тебя всегда такая хорошая память на слова?
- Нет, – тихо отвечает Балбес, – с недавних пор. – И это – чистая правда.
- Ну да, ушел. – Бывалый пригубил немного чая, облизнул губы. – Меня никто там не хватился, так что…
- Но почему? Не понравилось?
- Это очень скучная история.
- Я никуда не тороплюсь, – говорит Балбес и жмурится, точно ленивый кот, чтобы унять это приятное головокружение, настигающее его в обществе Бывалого с завидной частотой.
- Хорошо, там нет никакой истории. Я просто туда не вписывался, хотя очень хотел. Ну, был там один парень… он сказал, что очень хочет видеть меня в этом кружке. Но у них заправляла эта его несносная подружка, и когда я…
Бывалый говорит. Балбес следит за движениями его губ. Ну вот, снова она снизошла на него, эта глупая расслабленная нега. Бывалый попутно ест печенье, будто заедая лишние слова своей истории – те, которые не хочет выдавать сразу, но которые легко угадываются, – и как-то умудряется ни крошки не обронить. И его губы чисты. Нет этих пошлых прилипших крошек, которые герои книжек, которые порой тайком читал Балбес, мечтают слизнуть, но все никак не решаются. История проста и по-подростковому эгоцентрична: всепоглощающая харизма Бывалого привела к тому, что во главе кружка многие захотели видеть именно его, а не девушку его друга, и он открыто бросил ей вызов, и друг, который вроде как намерен был поддержать его кандидатуру, внезапно не поддержал. Первым делом все же оказались девушки, а уж потом – «Самолеты», мрачноватая мизантропическая пьеска, которую очень хотел поставить в кружке Бывалый. Простым ренегатством не ограничилось – Бывалому еще и напакостили под конец, да так, что никакие театральные кружки ему уже не светили. И вот он здесь.
- Знаешь, – добавляет Бывалый под конец, – а я на него не сержусь. Я бы все равно завалил постановку. В «Самолетах» – много танцевальных номеров, а я... я в этом деле вообще плох. Но мне нужна была главная роль. Или так, или никак.
- И в чем же мораль этой истории?
- Иногда полезно сдаваться. – Подумав, Бывалый добавляет: – Плохому танцору не только ноги мешают.
- Танцевать – просто, – замечает Балбес, чувствуя внезапный прилив вдохновения. – На самом деле, этому любой научится при желании. Даже у меня выходит сносно. А я очень зажатый.
- Я заметил, – произнес Бывалый. – Поначалу, когда мы только-только собрались здесь работать… я думал, ты совсем забитый, из тебя было слова не вытянуть. Это тебя так отношения с Ниной изменили?
- Что? Нет-нет, что ты. – Балбес смеется, увлеченно копаясь в рюкзаке. Он достал не все. – Мы с Ниной давно друг друга знаем, а танцевать я научился совсем недавно. Кстати, спасибо за наводку. Никогда бы не подумал, что на рынке столько всего интересного. – Он достает на свет божий виниловую пластинку в потрепанном конверте, спрыгивает, идет к электрофону – гробу с музыкой, этому здешнему крестражу. Он никогда не пользовался такими штуками, зато хорошо запомнил, как обращался с починенным реликтом Бывалый. Включить в розетку. Приподнять «лапку» с иглой. Пластинка встает на круглый постамент. Опустить на одну из дорожек, нажать на кнопку пуска. Не забыть подкрутить обороты, не то скорость воспроизведения даст промашку.
В деревянных колонках – двух маленьких мавзолеях при гробе, – тихое шуршание. Балбес оборачивается к Бывалому с улыбкой. У него получилось! И Бывалый смотрит на него так, будто он, Балбес, чего-то да стоит! О чем еще просить в этот странную ночь.
Первые такты разносятся по пустующему залу. Вот удивятся жильцы сверху, если до их ушей долетит эта музыка!
- Слушал такое когда-нибудь? – спрашивает Балбес, упирая руки в бока, пружиня с пятки на носок.
- Ни разу, – бросает Бывалый. – Ты бы звук убавил, что ли.
- Это «Оинго Боинго». Знаешь таких?
- Э… нет.
- Это классика. – Балбес показывает Бывалому обложку пластинки, с пареньком солдатского вида, шагающем на фоне голубых небес. Этот паренек чем-то похож на Балбеса – этакая карикатура от какого-нибудь одаренного друга: беззлобно выпячивает недостатки и топит достоинства в чистом гротеске. – Я только на плеере их слушал. Интересно, как они пойдут сейчас, на этой твоей штуке…
- Она не моя. Это собственность библиотеки.
- Ты ее починил.
- И только.
- Где ты научился?
- Слушай, я…
- Ладно, не хочешь – не говори.
Если что-то в Балбесе и изящно, если что-то и делает его чем-то большим, нежели просто Балбес... это именно та легкость, с которой он двигается в танце. В любом. Хоть бы и в импровизированном. И вот сейчас, когда песенка про одного несносного паренька по имени Джонни, который был совершенно неисправим, набирает обороты, раскрывается по-новому и Балбес – к вящему удивлению Бывалого.
- Johnny was bad, even as a child everybody could tell…
Под эти слова он выставляет руки перед собой и делает такие движения, будто сматывает леску удочки – качая из стороны в сторону узкими бедрами.
- Everyone said if you don't get straight you'll surely go to hell...
Под эти – резко поворачивается на пятках. Опускает голову, одну руку выпрямляет в сторону и вверх, а с другой проделывает то же самое, но в локте. «Зеркалит» этот жест играючи, разворачивается снова, сокращая дистанцию между собой и Бывалым.
- Видишь? Все просто. Давай, присоединяйся.
- Даже не подумаю. – Поза Бывалого становится чуть ли не оборонительной. Прячась за скептической миной, он подается вперед, стиснув кулаки, и это забавно. Балбес зеркалит и это – и своими костяшками стукается о костяшки Бывалого, протянув руки. При этом он не сбивается с ритма – каждое его движение вписано в музыку. Ему легко.
- Да давай. Это классика, говорю же. Чего ты боишься?
- Да твою ж… а, черт с тобой. – С видом «хуже уже не будет» Бывалый сползает с подоконника. Сперва он скорее пытается передразнить несносного Балбеса – но внезапно для него это становится чем-то большим, нежели ребячество. Он принимает вызов – закусив губу, пытается попасть в такт. У него получается ужасно плохо, он двигается деревянными рывками. Говорят, люди, которые хорошо танцуют, успешны во всяких любовных делах. Мысль веселит Балбеса.
- Ладно, – говорит он, шустро юркает к электрофону, возвращает иглу в самое начало трека. – Сейчас объясню подробнее.
- Послушай, – смущается Бывалый (хотя можно подумать, что он сердится), – я не хочу…
- Разведи руки в стороны, – велит Балбес.
И Бывалый нехотя подчиняется. Балбес встает перед ним лицом к лицу – они чуть ли не носами касаются теперь, – и кладет руку Бывалому на плечо. Тот прямо вздрагивает. В его глазах недовольство мешается с недоверием, и даже это – мило.
- Давай тоже так.
- Тоже – что? Как?
- Положи руку мне на плечо. Отражай.
- Э-э-э…
Балбес объясняет, что делать с ногами. Шаг вперед – левой, потом правой, при этом оба шага – как бы наискосок, пружинисто. Ноги всегда готовы к повороту. Но тело ничуть не должно быть напряжено.
- Слушай музыку. Считай. Давай! Раз-и-два-три, иф ю донт гет стрейт…
Задорный трек. Под который – только отжигать. Балбес считает, Бывалый пытается отмерять шаги. Бедный мальчишка, он так страдает. Теперь даже и Бывалым не назвать. Он весь – из острых углов, у него худые руки и колючие локотки. А пол под ногами – ровный и гладкий. Музыка – она не такая уж и громкая, на самом деле, – разносится по залу – он не так уж и ярко освещен, – и весело отдается в нишах, где писатели, на чью мертвость двое танцующих юношей сетовали каждый по-своему, прибиты к страницам буквами-гвоздями. Писатели немы. Тимоти Лири. Огюстен Барроуз. Несчастный Фицджеральд и бодрящийся Герард Реве. Всем им нечего делать в детской библиотеке. Но в книги никто не удосужился заглянуть. Их не читали, не прочли ни единой странички, вот они и стоят здесь – никого не совратили, никому не навредили. Пусть мир в целом продвигается вперед, молодежи раз за разом приходится начинать сначала. И они открывают – пусть Бывалый этого и не хочет, а Балбес понимает, что ступает по тонкому льду. Раз, два, три, вперед и назад – неумелыми шажками-прыжками Бывалого и почти потусторонними в своей легкости движениями Балбеса. Оторвать пятки от пола, и – поворот. Еще поворот. И еще. «Джонни был плох…»
Наконец Бывалый запыхался. И до него, кажется, начинает доходить вся степень манипуляции. Он сердито разворачивается к электрофону – говорил же, в глупые игры я не играю! – и снимает иглу, музыка смолкает…
Балбес подкрадывается сзади и заключает его в объятия. Прислоняется к крепкой, прямой как палка спине. О, голова так кружится – вот-вот взорвется. И плевать, что будет. Плевать, пусть Бывалый выбьет ему все зубы и оставит его здесь, на полу, в крови – так поступают крутые мальчишки, верно? В конце концов, Балбес примет любые меры. И даже полумеры. Он не станет двигать стрелку ни вперед, ни назад, ему хватит и этого мига, ему хватит…
- Ну и что, скажи мне, ты делаешь? – ворчит Бывалый, поводя плечами. Он как-то слишком спокоен. Его не гневит эта выходка.
- Прости, Бывалый, я оступился, – выдыхает Балбес, и сам немного уморенный, и позволяет себе хриплый смешок. – Хорошая ты опора. Надежная.
Бывалый хмыкает недовольно, как бы говоря «ну-ну».
- И долго ты так собираешься… опираться?
- Еще немного. Погоди. Голова кружится – и пройдет.
- Не такой уж ты и хороший танцор, значит.
- Да, не такой уж. Я же сказал. Я совсем недавно научился.
- Прямо уроки брал?
- Да нет… как-то само.
- М-гм. – Это может значить что угодно. В этом и прелесть. Сердце Балбеса стучит восторженно, и он будто бы слышит биение – более уверенное, спокойное, здоровое – в груди у Бывалого. – Ладно, слезай давай. Слушай, это все круто, но раз Нины здесь нет – я предлагаю пойти. Серьезно, если нас застукают – мало не покажется.
- Ага. – Теперь Балбес согласен на что угодно.
- Кому-то придется многое объяснить. – Повисает неловкая пауза. – Ты, это… ты не против, если я возьму пластинку? Музыка-то неплохая.
- Конечно. Я тебе ее и взял. – Балбес приваливается к подоконнику. – Дешевле, чем самые дешевые сигареты.
- Так и будешь повторять за мной? – с горькой иронией интересуется Бывалый.
- Ну…
- Ладно. Я не против. В конце концов, хоть кто-то считает меня… – Эту фразу он не заканчивает почему-то. И пусть.
- Кстати, – вспоминает Балбес. – Ты принес что-нибудь от себя? Ну, Нина просила…
- Не-а. – Бывалый выглядит виноватым. – Только сам пришел. – Он будто хочет добавить «и зря», но слова эти остаются несказанными – потому что уже не имеют былой силы. Как и сам Бывалый. Вместо самоуверенности в его глазах мягкая просьба – нечто вроде «отпусти меня, пожалуйста». Конечно, он ведь еще юн. Глупый новичок Бывалый. – Знаешь, я ведь не против собраться нормально, и пусть Нина тоже приходит, но вот это вот сейчас…
- Ничего страшного, – тихо произносит Балбес. – Спасибо, что пришел.
---
Привет. Я надеюсь, вы хорошо провели время и узнали друг друга получше. Я бы только мешала – но не знала, как создать повод. Если вышло неуклюже – прости.
Я люблю тебя, дорогой Балбес, и хочу, чтобы ты был хоть иногда счастлив.
Твоя Н.
Это написано красным фломастером на листе бумаги, который аккуратно приклеен на две полоски скотча на металлическую дверь библиотеки – текстом вовнутрь. Бывалый не увидел это послание – он не стал дожидаться Балбеса, убежал раньше. Балбес еще какое-то время просидел в библиотеке. Вернее, пролежал на полу. Классный все-таки опыт. Так темно и тихо. А потом будет еще тише, наверное.
Он сгибает этот листок пополам. Оглядывается по сторонам. Нет, Нины не видать. Наверное, она увидела их в окно и ушла. Он знает ее достаточно хорошо, чтобы счесть – так она и поступила. Вздохнув, Балбес запускает руку в карман.
У него есть еще один крестраж, и его-то он и достает сейчас.
Это – сложенная бумажка с его диагнозом. Она ничего хорошего не сулит ему; было бы смешно, если бы опухоль головного мозга хоть что-то сулила. Он показал бы ее, если бы пришли и Бывалый, и Нина, но пока… пока пусть еще побудет секретом. Может быть, в следующее лето. В следующий причудливый август вроде этого, если такой настанет для него. Может быть, когда-нибудь еще. Неважно.
Балбес рад, что хотя бы пока может позволить себе эту маленькую блажь.
В конце концов, так даже лучше. Поцелуи Нины. Мягкость в голосе Бывалого, эта прощающая незлобивая ирония – ну и что, скажи мне, ты делаешь? – и податливость. Все это хорошо само по себе. Балбес вряд ли смог бы просить о большем. Но если помнить о том, что время наступает тебе на пятки – даже это кажется таким драгоценным. В конце концов, Балбес просто неопытный юноша, и он любит своих друзей, и не знает – возможно, никогда не узнает, – как им об этом правильно сказать. И опыт долгих человеческих дней, опыт бесконечных книг, никем не прочтенных – все это подсказывает, что никто так и не дал ответ на подобные вопросы. Забавно, люди так много знают, и вместе с тем – так мало.
Конечно, он ничего не решит. Он даже надеется, что не успеет решить. Так будет лучше, и любовь – мягкая, дремотная, незапятнанная – останется с ним до конца.
А пока есть только это лето на исходе, эта теплая летняя августовская ночь; Балбес молод, жив и счастлив. Улыбаясь своим мыслям, он идет по темной улице прочь, слушая, как шуршат деревья, думая о приятных вещах, тихонько напевая под нос песенку о Джонни, который был совершенно неисправим.