Дисклеймер: Националистические группировки Украины признаны экстремистскими и запрещены на территории России. Автор не глорифицирует, оправдывает, пропагандирует идеи расового, социального, интеллектуального и прочего превосходства, но изучает вопрос развития подобной идеологии и её притягательность. Автор подчёркивает, что рассказ идёт с точки зрения героя с незаконной идеологией, поэтому не рекомендует читать текст впечатлительным людям с обострённым чувством справедливости. Все персонажи вымышлены и совпадения случайны.
Часть I
Рождение героя
Алексей, поёживаясь, вышел наружу. Долгая зима вступала в свои права, принося угрюмые холод и темень, но снега ещё не было, мокрая земля чернела вокруг, местами поржавевшая пожухлой травой. Выходить из компьютерного идеального мира вовсе не хотелось, тем более, если опередил соперника в постройке чуда света, но раз мама послала за хлебом, то придётся выполнять данное поручение. Двор был типично восточноевропейски неказист и обшарпан - узкие дороги покрыты растрескавшимся асфальтом, окаймлены кривым бордюром, облицовка домов отваливалась в хаотичном порядке, хаотично уставлены машины, хаотично выбраны оконные ставни и так же хаотично набросаны непристойные образцы панельной живописи. Посреди двора бугрился газон с протёртыми тропинками, которые шли по естественно прямому пути, а сбоку, по муниципальному обыкновению, устроен тротуар, идущий буквой Г в непонятном направлении и оканчивающийся слепо за пару метров до конца газона. Поскольку им никто не пользовался, тротуар был единственным объектом, который сохранился в приемлемом виде. Алексей видел в этом определённую аллегорию на взаимоотношения государства, делающего не то и не там, и общества, не могущего объяснить потребности. А в самом центре двора, стоял обшарпанный жутко гудящий трансформатор, или, как говорят сторонники Советского Союза, когда подразумевают, что без тоталитаризма и автаркии получить базовые удобства решительно невозможно - остаток высокоразвитой цивилизации, но Алексей был рад этому гулу, отключения электричества были нередки.
Он прохлюпал по грязной тропинке и, проходя между домами, окинул взглядом осыпающуюся настенную мозаику, которая из пяти лейтмотивов советской культуры - коммунизм, труд, война, космос, спорт - изображала работу хлеборобов на примитивных тракторах начала индустриализации. Деградация прекрасно подходила панно, делая его примитивизм гораздо красочнее и аутентичнее, что, впрочем, можно применить практически ко всем бытовым артефактам СССР.
Так юноша попал на улицу и мысли о чудах света и артефактах цивилизаций вылетели из головы - он вышел прямо на компашку местного бугая по кличке Лысый, с малых лет начавшего спуск, впрочем, в предложенных условиях скорее подъём по преступной лестнице. Алексей уже несколько раз лишался денег, однажды обменяв наличку на фингал под глазом, и повторять такой опыт, тем более с родительскими деньгами ему вовсе не хотелось. Быстро юркнув назад за угол, он прижался спиной к стене, как напуганный зверёк, надеясь, что его не заметили. Сердце ушло в пятки и стучало откуда-то оттуда.
Надо было бы тикать дальше или хотя бы оглядеться, но его парализовал страх и всё что он смог сделать — это отползти спиной по стенке до ближнего входа. Лёша подёргал дверь - конечно, заперто, ключ есть только у жителей подъезда. Бежать было поздно, он привлёк бы внимание и только бы вызвал губительный азарт, который у любого хищника вызывает бегущая жертва. Мелькнула спасительная мысль, он сошёл с бетонной плиты, сложился втрое на коленях и вжался в небольшую вымоину. Страшно было невероятно, Алексей понимал, что если его заметят, то не просто отберут деньги, а не откажут себе в удовольствии поглумиться над трусливым чмом.
Он услышал приближающийся развязный гогот и опустил голову на руки, словно боясь, что социальные охотники могут почувствовать взгляд. Близкий взрыв смеха заставил обмереть и покрыться отвратительно липким потом. Один-два-три... Шайка удалялась, а Алексей обнаружил, что он забыл дышать и всхлипом втянул в себя воздух. Открыв глаза, он посмотрел перед собой - вокруг валялись бычки, скомканные бумажки, пара рваных пакетов и половина колгот, на земле виднелась пара пятен неприятного цвета. Боязливо он выглянул из-за плиты - в округе было спокойно - вылез из ямы, с отвращением принялся отряхиваться. Пульс неприятно стучал в висках всю дорогу от магазина до дома.
Алексей поднялся по тёмным ступеням и наконец зашёл в тёплый, вкуснопахнущий дом. -Ты где пропадал? - отметила мать долгое отсутствие.
-Да, друзей встретил... - неопределённо ответил юноша, проследовал к себе в комнату и закрыл дверь - можно было перевести дух. Алексей сбросил грязную одежду, горбиком сел на кровать. Ощущение собственной трусости и немощности тошнотворным грузом давило на него и занимало все мысли и чувства. Он тупо уставился на мигающий красный индикатор под выпуклым экраном. Блеск-блеск-блеск. Он начал считать, чтобы успокоиться и сбился на четвёртом десятке. Бесполезно. Дошёл до ванной комнаты, тщательно вымылся, как бы пытаясь смыть позор, вернулся назад.
"Я так никчёмен... Почему? За что? Меня как будто прокляли, заточив в это слабое тело с неказисто простоватым лицом в клоаке мира." - презрительно подумал Лёша и окинул свою небольшую комнату взглядом. Одну стену занимал покосившийся коричневый советский гарнитур, не передвигавшийся, наверное, ещё со времён обретения независимости, с незакрывавшейся дверцей и крошащейся в углу ДСП-плитой. На шкафе были навалены сумки, сломанные приборы, утварь и коробки - хлам, который хранился здесь на всякий случай, хотя его уже давно стоило выкинуть - типичная привычка людей, поживших в советском дефиците. Добрые две трети полок занимали книги, которые никем никогда не читались, но выпускались огромными сериями по плановой разнарядке и потому легко приобретались для заполнения пустоты интерьера, хоть украшение из них было неказистое. Особенно выделялась "Библиотека Дружбы народов", чьё скучнейшее оформление полностью соответствовало содержанию. Оставшуюся треть полок заполняли фантастические произведения, сочащиеся позитивом и в которых добро неизбежно побеждало зло.
Вдоль другой стены располагалась кровать с уже продавленным матрасом и грубоватый стол, обклеенный шпоном, под его ножкой была заткнута свёрнутая газета для выравнивания кривого пола. Иногда в приступе ярости от неудачи в игре Алексей молотил по столу, стол съезжал с бумаги и начинал смешно качаться, словно пытался уплыть из этой невесёлой каморки.
Окно выходило на близкую стену другого дома и было занавешено плотной шторой для сокрытия от чужих взглядов, в комнату редко попадал прямой луч солнца и обычно было темно. На полу и стене находились туркменские абстрактно узорчатые ковры, на столе лежал горизонтальный десктоп, на нём громоздился ламповый монитор - единственные вещи иностранного производства и единственные вещи, которые ему нравились, хоть и были несколько устаревшими для 2007 года.
Впрочем, гарнитур, ковры и сам Алексей тоже были произведены в другом, уже не существовавшем государстве. Эта мысль показалась ему забавной - "Я импортный человек. Я иностранец в своей стране. Или я мигрант без Родины в чужой стране? Уверен только в том, что я не отсюда..."
Он встал, потянулся, открыл дверь шкафа и уставился на себя в зеркало: глубоко посаженные глаза, недоверчивые и сентиментальные одновременно, широкий лоб с завитушками чёрных волос, острый нос, выступающий костлявый подбородок - не особо симпатичный, хоть и не уродливый юноша, обычный, скучный. Всё в его внешности было не то и не так, вроде и высокий, но сутулый, плечи не узки, но угловаты и лишь подчёркивают худобу, а челюсть, хоть и массивна, однако так натягивает кожу, как у Кащея и придаёт взгляду болезненную горячность. Словно его облик
Алексей недовольно закрыл дверь, бесцельно подошёл к книгам, наугад потянул корешок - "Козацькому роду нема переводу", роман, год издания 1985, - фыркнул: - Нема переводу, ну-ну, всё продули. - поставил книжку назад. Потянул одну, другую, третью - "Разные дни войны. Дневник писателя", 1981; "Непокорённые. Донбасс.", 1973.
- Ооо, да боже мой, этот культ войны такой нелепый. Никто в 21 веке уже не воюет! - он закатил глаза, уселся за стол, щёлкнул мышкой, разбудив компьютер. "Цивилизация" уже была запущена, прекрасный мир, где он может что-то сделать и быть кем-то значимым ждал его, а Колосс воздвигнут. Юноша играл до поздней ночи, на следующий день шёл в школу окольными путями, опасливо обходя неприятное место встречи с Лысым, и опоздал к началу занятий.
Второй курс политеха был, как и предыдущие не особо интересен Алексею. Не то, чтобы он был лентяем, но вся окружающая действительность давала понять, что знания не просто никак не способствуют успеху в жизни, а даже наоборот ему мешают. Примитивная жажда наживы и купи-продайные инстинкты владели обществом, востребован был только голый расчёт, а самосознание и разум только мешают.
"В самом деле - думал он - мы переразвили свой мозг, мы забрались слишком далеко от обезьян и слишком далеко в научном развитии. Если раньше, до 20 века мы могли себя обманывать каким-то наличием какого-то Бога, то сейчас научный прогресс явно показал, что никакого Бога или Творца нет, всё это выдумано лишь с одной целью - заслонить экзистенциальный ужас нашей конечности и ограниченности. И эта квазирелигия коммунизма развалилась ещё быстрее при ускорении исторического процесса. Демократия тоже скоро пойдёт вслед за ним, достаточно посмотреть на явные черты вырождения первого мира.
Ради чего стараться? Зачем строить какие-то сложные конструкции выше обычного племени, если всё развалиться, как СССР? Любая идеология нелепа и смешна, всё это усложнения от избытка разума и для затуманивания его же. Опять же раньше развитый ум был действительно нужен для научных открытий, исследований. А сейчас со всей очевидностью ясно, что роботы и компьютеры справятся с этим лучше, они просто быстрее, устойчивее, надёжнее.
Даже самое характерное свойство человека, собственно, названное по его имени - человечность, гуманность - или, так называемое высшее проявление человечности - любовь, всё это мифическая пошлость для романтиков. Человек человеку волк. Выживают только собственники и эгоисты, а жертвенные глупцы гибнут.
Но эгоизм просто смешон. Сохранить своё бренное тело ради чего? Жизнь ради жизни? Быть ради быть?"
В таких бесконечных мыслях он ехал с учёбы и, подъезжая к своему кварталу, почувствовал внезапный приступ отвращения к глубоко обрыдшему рутинному образу жизни, и положил голову на стекло, как будто обессиленный. "Какая разница куда мне ехать, если у меня нет цели и смысла? Все дороги для меня чужие..." Так он и ехал в неизвестном направлении, безразличный к своей судьбе, дышал вонью, чувствовал тошноту, но даже как-то радовался, потому так что хоть что-то чувствовал, как иногда щипал себя за руку, чтобы понять, что ещё жив. Венгерские автобусы были спроектированы так, словно выброс выхлопных газов был специально выведен в пассажирский салон в тонкой мести социалистическим братьям за подавление Будапештского восстания, а с учётом того, как промерзали эти автобусы, месть была не просто холодной, а явно-таки арктической. Впрочем, чего ещё можно ожидать от наземного транспорта, названного по имени разбившегося из-за глупости и нерасчётливости авиатора?
Помимо таких, непосредственно касавшихся его вещей, Алексей никогда не задумывался на тему отношений внутри бывшего соцлагеря или коллективной ответственности. Это были далёкие и даже низкопробные для него темы, идентичные семейным склокам в определении старшинства или делёжки имущества. Жили вместе, теперь врозь, ну да, что-то там было и плохое, и хорошее, это просто неинтересно - копаться в архивных взаимных претензиях или долгах, у него были более серьёзные вопросы вселенского масштаба и интересоваться мелочными хитросплетениями Восточной Европы было незачем. Украинцы не любили русских за навязчивость, русские не любили украинцев за привилегии, белорусы не любили их обоих за размер, эту троицу не любили прибалты, кавказцы и азиаты за преобладание в Союзе, а весь СССР скопом не любили восточноевропейцы за навязанный общественный строй. Банальщина про деньги и власть, а вот зачем мы живём, зачем вообще всё это вот вопрос...
Автобус доехал до конечной остановки и развернулся. Водитель в потёртой дублёнке, растянутой на несколько избыточном животе, и с усами, порыжевшими от курева, вышел из кабины и затянулся сигаретой, оглянул пассажира пристально и не нашёл его подозрительным.
Алексей настороженно ответил на взгляд, как обычный, едва совершеннолетний юноша, опасающийся оценок, суждений и нотаций, но мечтающий быть услышанный и обласканным. "Поговори со мной. Ну спроси хоть, что я здесь забыл. Я просто не могу даже идти. У меня нет сил... Вот ты, трушный работяга, я хочу узнать, что даёт тебе силы жить свой день, зачем ты встаёшь с постели?
Но зачем?.. Что дали тебе эти идеи рабочего братства или социалистического движения? Все потеряно, все разваливается, страна в руинах, а в конце нас ждёт только смерть, и смерть будет лишь избавлением. Зачем я тогда вообще сейчас живу, лишь оттягиваю неизбежное и даже желанное..."
Юноша сидел один в салоне, щемящая пустота корёжила и засасывала его изнутри груди, он смотрел сквозь стекольные морозные вензеля на заходящее солнце в сплетении чёрных ветвей, думая, что, если бы насмерть замёрз сейчас, это было бы избавлением от мучений.
Спустя 10 минут водитель вернулся из депо и автобус тронулся назад, Алексей всё-так же сидел на своём месте, всё также бесцельно, но часовой крюк притупил чувства и дал немного воды жажде странствий, которая так часто терзает молодых людей в философской интоксикации, как будто в других землях можно найти ответы на вопросы, которые сидят глубоко внутри.
Лёша втянулся в войну ацтеков и индийцев за богатый ресурсами кусок земли, и вздрогнул, когда открылась дверь. Зинаида Ивановна грузно и, по своему обыкновению, не стучась, зашла в комнату внука. Появление старшего родителя предвещало только очередные нравоучения да нотации, переходящие в мрачные пророчества и завершающиеся угрозами - чуть ли не по минутам расписанная симфония семейной драмы, случавшаяся с периодичностью кометы и служившая таким же плохим символом. Юноша уныло поставил подбородок на ладонь в ожидании неизбежной головомойки, продолжая кликать и раздавать резко потупевшие указания, его спина напряглась, как в ожидании хлёсткого удара.
-Всё играешь... - она начала издалека, как будто присматриваясь.
"Почему ты не можешь высказать всё сразу? Я выслушаю, какой я плохой внук, послушно покиваю, скажу что-нибудь соглашательское и ты быстро закончишь это. Почему тебе нужно это долгое издевательство с затяжным вступлением и пустопорожними, пространными рассказами? Тебе нравится мучать меня своей нудятиной? Чёрт, откуда тут конница появилась..."
-Выпрямись хоть, совсем ссутулился, горбатым так и останешься. - пружина понемногу закручивалась.
Лёша вытянулся, защёлкал энергичнее.
-Всю жизнь собрался проиграть?
"Да пусть даже и так. Что с того? Это моя жизнь."
-Обернись, когда с тобой разговаривают старшие! - зазвенели, забренчали высокие интонации.
Юноша развернулся с обречённостью арестанта и встал, смотря на двигающийся подбородок - так, чтобы создать видимость контакта, но и не провоцировать агрессию взглядом глаза в глаза, который мог быть сочтён за вызов.
-Неужели ты не понимаешь, что я тебе только добра желаю?! Все эти игрушки делают из тебя идиота! Чем ты собираешься заниматься в жизни? А? Я тебя спрашиваю, чем на хлеб заработаешь? В игре тебе зарплату выдадут?
Допрошаемый знал - всё, что он скажет, будет использовано против него, а любые возражения только продлят взбучку, поэтому просто виновато пожал плечами. Его тактика поведения была отточена уже годами подобных головомоек, к счастью, обходившихся без рукоприкладства. Алексей мельком глянул на висок родителя - вена вздулась, всё, хана.
-А кто мать на старости лет кормить будет? Ладно я, отжила уже своё, довольно, списал меня со счётов. О матери-то подумай. - жестоко заработала тяжёлая артиллерия.
Его кулаки сжались от злости. "Конечно, мои слабые места ты прекрасно знаешь, выучила давно, спасибо, маму впихнула. Сейчас ещё про отца вспомнит."
-Хочешь быть на Стасика-беглеца быть похожим?! Таким же безответственным и ненадёжным вырасти?
Неожиданно для самого Алексея, гнев, который обычно сдерживался внутри, прорвался наружу: -Я бы на его месте из этого дома тоже ушёл. Даже раньше бы чем он!
Зинаида Ивановна ошарашенно заморгала круглыми глазами, но быстро справилась и ответила: -Отличный мужской поступок! Замолчи!
-А ты сама в жизни что сделала?
-Ты меня поучать собрался? Я всю жизнь на заводе от звонка до звонка отработала без продыху.
-И где теперь твой завод? Всё у Ахметова в кармане! Нелегко понимать, что труд жизни впустую, конечно. Но мне ты мозг не компостируй за это. Я не виноват, что вы всё профукали. Всё моё поколение будет за вами гору эту разгребать. - юноша зло рубил фразами с безрассудностью отчаявшегося.
-Глупости! Мы в светлое будущее верили и стремились, наивно, но честно! Самоотверженно! Если бы ты знал, с каким людьми я работала! С какими идеями!
-Знаю, знаю, грабь награбленное, ври обманутым.
-Да что ты понимаешь!.. - у женщины закончились слова от неожиданного бунта.
-Тебя обдурили по полной, а ты мне ту же дурь вешаешь, чтобы не было обидно. Уйди. Выйди из моей комнаты.
Зинаида Ивановна открыла рот, чтобы что-то сказать, осеклась, посмотрела пронзительно влажными глазами и вышла, в этот раз не хлопнув дверью, но аккуратно, слишком тщательно притворив. Алексей поморщился, гадкое чувство удовлетворения растекалось по груди. "Жалко её, конечно... Но в конце концов, за что я должен без конца это выслушивать, сколько можно меня тюкать?" Отрешённо он уставился на монитор, бесцельно потыкал мышкой туда-сюда, нашёл отрывок, где можно получше продвинуть юнит, сделал действие. Тоска не отпускала: "Вот чем я отличаюсь от этого куска кода? Тем что у меня есть свобода воли? Смешно... Я так же живу в прописанных чужих правилах по чужим стандартам и, пожалуй, в чужом теле... Я чужой даже для самого себя..."
Юноша продолжил свою очередную эскапистскую сессию, вскоре забывшись.
Отец Алексея рано ушёл из семьи и не появлялся в его жизни, он почти не помнил его. Бабушка, как старший член семьи, пыталась брать на себя несвойственные функции воспитания, искренне пытаясь помочь внуку, но чаще всего у неё получалось невпопад: там, где надо было дать свободу, позволить изучать жизнь, она давила нравоучениями и запретами, где надо было наказать - жалела и потакала, игнорировать же его подростковые всплески Зинаида Ивановна и вовсе не умела, будучи тесно связанной с ним эмоционально. В результате он был замкнут и недоверчив, в то же время манипулятивен, зная, что, играя на эмоциях можно добиться своего.
Когда Алексей устал от монитора, он хлопнул дверью и с мерзостным настроением ушёл шататься по улице, отключив телефон - маленькая месть, пусть не ведают, что с ним происходит и переживают, будут сговорчивее в следующий раз.
Он бродил и бродил по улицам, ненавидя всех встречающихся, смотрел им в лицо и, читая мелочные заботы, ненавидя ещё сильнее. Он никак не мог понять, как они могут жить без цели, без смысла, без идеи.
Алексей часто приходил в начатую при Союзе и заброшенную многоэтажку на окраине. Ему было спокойнее находится одному, не видя и не разговаривая ни с кем, просто думать о своём и смотреть в никуда. Так и сейчас он пролез через известное только некоторым лаз, поскольку основной вход был заварен арматурой после падения - случайного или умышленного? кто знает? - подростка в прошлом году.
Лёша понуро посидел возле выхода вентиляционной шахты, отдохнул и прошёлся по крыше. С торца была расположена шахта лифта, которая по периметру была обнесена кирпичной стеной, но сейчас часть кирпичей обвалилась и открыла темноту. Алексей встал на самый край, носки вровень с воздухом, и уставился в провал.
"Может быть всё окончить сейчас? Так почему же я всё ещё жив? Зачем я тяну это мучительное существование, ожидая, пока прекрасная дама в чёрном по имени Смерть не избавит меня от страданий и не заберёт в свои тихие чертоги? Может быть я просто трус? Может быть моё животное неразумное тело цепляется за эту жизнь просто инстинктивно, а разумом я понимаю, что конечен и потому бесцелен, а значит, мне надо просто переступить через себя и через край. Смерть — это абсолютный конец, а значит и финальная цель."
Тьма манила его, тьма, пустота, небытие, бесчувственность, покой. Желанный покой... Голова закружилась и отяжелела, внезапно он понял, что его тянет вниз, не просто прыгнуть, а как магнитом притягивает свалиться в провал кверху ногами. Алексей в страхе попытался отойти, но прилип к краю и в оцепенении не мог пошевелиться, даже отвести глаза. Он задрожал, застучал зубами, глаза расширились, тело выгнулось дугой назад, пытаясь спастись. Неверной рукой он нащупал край кирпича и с силой оттолкнулся от него в сторону, отшатнулся и упал, отполз назад и убежал, как будто за ним гнались черти.
Алексей надолго забыл идею забираться в недостройку, но слоняться по улицам осталось его любимым занятием. Спустя пару недель после едва не случившейся трагедии он добрался до центрального района, который уже обрёл лоск рыночной экономики. Обычно проходил мимо попрошаек на улице, словно это пустое место, но эта сгорбленная фигурка привлекла его внимание. Прижавшись спиной к стене, старушка в сером драповом пальто стояла, вытянув руку с белой эмалированной кружкой, над которой виднелись плотно сжатые тонкие губы со скорбными кисетными морщинами. В её лице не было ни капли укора, лишь смирение и покорность, но весь её невзрачный образ был как кричащий немой упрёк бегущим мимо озабоченным людям, несущимся машинам, зданиям, отделанным на новый лад, богатой и сытой жизни высшего класса - да всему этому миру за сломанную судьбу.
Алексей без труда увидел её историю - работа всю жизнь на государство мелкой служащей, учительницей, библиотекарем, надежды на светлое будущее, скромная, но чистая жизнь, потом крах всего, потеря работы, может быть, тяжёлая болезнь или потеря близких, ничтожные выплаты, ощущение полной ненужности. И неважно, стояла ли она сама так сама, или, что гораздо вероятнее, её поставили работать нищенкой, оставляя некоторый процент - итог один, все труды нескольких поколений потеряны, и не просто потеряны, они изначально были не нужны.
Учительница... Ведь так же могла стоять с протянутой рукой его собственная мать, родись она на тридцать лет раньше! Она бы точно так же стояла, выпрашивая подаяние, с точно таким же смирением, стыдом, опустив глаза, с извиняющейся неловкостью от того, что мешает другим своей некрасивостью. Жар разлился по груди Алексея - "Никогда, никогда моя мать не будет стоять с просящей рукой!".
Он шагнул к нищей и высыпал какие-то монеты из кармана в кружку, сумма была небольшой, но металлический ком звякнул увесисто. Бабушка с приязнью кивнула юноше: -Спаси тебя Бог!
Алексей несколько сконфуженно улыбнулся, как человек развитой цивилизации, которому приходится разбивать наивные представления крестьянина: -Да нет Бога, бабуль.
Нищенка вгляделась в его открытое лицо выцветшими глазами и закачала головой с затаённой радостью: -Есть, есть, увидишь когда-нибудь!
Алексей не стал спорить, лишь улыбаясь продолжал смотреть на неё, чувствуя эту радость и великую силу воли, которая держала её в живых несмотря ни на что. Юноша улыбнулся ещё шире и двинулся дальше, надеясь, что она поняла - милостыня дана от чистого сердца, а не для того, чтобы получить мелкую индульгенцию, мысль о которой была даже оскорбительна. "Впрочем, с чего я так решил? Разве я не сделал этот небольшой акт помощи чтобы почувствовать себя лучше? Чтобы в некотором моменте разбить эту ужасную картину моей мамы-нищенки? Сколько таких ненужных людей ещё стоит по всей Украине? И разве я хоть что-то изменил?! Ведь в лице этой нищенки я саму Украину на паперти и увидел, ей самой милостыню и дал. Ничего тут не исправить. Ничем тут не помочь."
В скверных мыслях он шагал по улицам, не имея точки назначения, и вышел на аллею возле областной администрации. Вдоль неё дул тёплый весенний ветер с таким многообещающим запахом, каковой бывает только в начале весны; вдалеке играла музыка, прохожие были редки. Юноша остановился и закрыл глаза. Противный клубок неопределённости крутился внутри груди, терзая и кусая, но одновременно будоража, подстёгивая, он чувствовал что-то рядом, очень близко, но одновременно не с ним и эта близость лишь оттеняла его одиночество.
"Сколько раз я могу задавать себе этот вопрос? Всё потеряно и всё бессмысленно. Я такой же ненужный человек, как и та бедняга, может быть поэтому между нами промелькнула искра понимания. Но у меня хотя бы есть преимущество в том, что мне не промыли мозги с детства и я изначально понимаю одну очень простую вещь - все труды бессмысленны и тщетны, в конце нас ждёт погибель и одинаковое вечное забвение. Но я почему-то всё ещё жив, я не смог убить себя, словно надеясь на какое-то божественное вмешательство, как будто мне, как в каком-то избитом сюжете встретится странствующий старец и подарит смысл. Например, расскажет, что я тайный агент инопланетян, похищенный сын короля, секретный эксперимент правительства или случайный супер-мутант. Всё это ерунда, никакого волшебства или чуда не будет. Смыслы не даются, смыслы создаются."
Алексей открыл глаза. Веющий на ветру флаг трепетал в такт с сердцем, он начал рассматривать полотно из эстетического удовольствия. "Вот флаг. Какой смысл в этом устаревшей концепции государства или гражданства, если уже сейчас для людей из развитых стран национальность означает только цвет паспорта? Я могу понять преданность флагу США или Франции, но Украины... Задворки второго мира?.."
Он прошёлся вперёд-назад, тщательно рассматривая плитку под ногами, размышляя и споря сам с собой.
"Легко любить страну, когда она сильна и богата. Но как любить её, если она разворована, порвана, унижена?" Он наклонил голову, покусывая губу. Образ, просящий подаяние, возник перед ним со всей возможной силой воображения. "Но ведь я любил бы свою мать, даже если бы она была грязной и больной! И если я был рад помочь нищей старушке, почувствовал хоть какой-то проблеск эмоции в своей мёртвой душе, то разве не стоит ли, разве не обязан я помочь так всем обделённым, всем нуждающимся, всей... Украине..."
Юноша с запрокинутой головой стоял и смотрел, на реющий флаг, синющее небо, бетонный монолит администрации и физически чувствовал, как его душа восторженно рвётся наружу, ввысь, в эту лазурь, в это величие и красоту.
-Родина...- прошептал Алексей.
Что может поднять из пучины уныния, что может уберечь от гниения человека изнутри, сохранить его суть, душу, возвысить над бренным миром и указать высшее предназначение? Любовь - самое сильное чувство, доступное человеку. Страстная, могучая, властная - любовь всё побеждает и всё исправляет. Но есть высшая степень любви, безотчётная и самоотверженная, не требующая и не себячная - Любовь к Родине. И эта любовь спасла потерянную душу.
Жажда действия Алексей подошёл к невзрачному офисному зданию, очевидно, когда—то бывшему призаводским, где располагалось отделение "Партии регионалов", нерешительно помялся перед входом, порассматривал вызывающе роскошные чёрные автомобили в изобилии стоявшие в округе, собравшись с духом, потянул тяжёлую дверь и оказался в полуосвещённом коридоре с проёмами лакированных дверей, обозначенных цифрами. Он походил по коридору в поисках нужной двери, вдоволь потёрся в закоулках, наконец, за каким—то из поворотов увидел табличку "Приёмная", деликатно постучал. Ответа не последовало и оставалось лишь узнать, что внутри.
За скучным столом, уставленным кипами бумаг и увенчанным видавшим виды компьютером, сидела полная дама, чёрные локоны её были завиты геометрически строго и зафиксированы лаком с монументальной обстоятельностью. Она стучала по клавишам бойко и деловито, стаккато наполняло комнату, как цех машинного производства непрерывного цикла. Алексей приблизился, и замялся возле бумажного барьера, не зная, с чего начать, как оторвать от работы, а барышня со всей своей явно отображаемой ценимостью времени не тратила его попусту.
—Здрасьте. — искатель робко улыбнулся.
Секретарь — хотя, возможно это была и не секретарь, но Алексей про себя назвал её так, — буквально не разжимая губ ответила: — Поставь на комод у стены.
Алексей повернулся с недоумением и увидел загромождение ящиков с документацией, покрывшее мебель.
—Я не курьер. Я хочу вступить в партию.
Дама повернула голову и посмотрела на него поверх вычурных очков, претендующих, по её мнению, на изысканность, но только подчёркивающих безнадёжную региональность: — Вам нужно ознакомиться с Уставом партии, стать её сторонником и после испытательного срока на общем голосовании вас примут.
—Чем я буду заниматься?
—Раздавать листовки, участвовать в массовках, агитировать вступать в партию.
—А посерьёзнее? – пожал плечами
—У нас много работы с документами, как видите, нужна помощь.
—Но как это поможет Украине? Может есть какие—то реальные задачи?
—Мы иногда проводим занятия для школьников по истории парламентаризма. Подарки детским домам и ветеранам раздаём – секретарь наконец отвернулась от компьютера и скрестила руки на груди в неодобрительном жесте.
Алексей со всей отчётливостью представил себе унылые занятия, которые ему предписывали – вот он фотографируется с даримой коробкой лежалых макарон приторно улыбаясь, вот глуповато машет флажком на митинге, вот нелепо красит в цвета государственного флага заборы, а вот в неудержимом порыве они с партийцами выстраиваются в буквы ПР на дне города – и скуксился, как от съеденного махом лимона. «Я лучше уж в Цивке буду зависать, чем так время сжигать.»
—Это хорошее дело, но... Не совсем полезное... Можно я буду делать что—то настоящее?
—Молодой человек, давайте вы определитесь чего хотите, потом придёте. Только голову морочите мне! – секретарь внезапно взорвалась, её голос звенел с детства знакомым учительским металлом.
Алексей растерянно посмотрел на неё, неожиданно зацепившись взглядом за отпечаток пальца на краю стекла очков, перевёл фокус на локон, на тёмный, кипящий раздражением зрачок.
—Так и будем в гляделки играть?!
—И... извините... — выдавил парень и развернулся.
—Ну чудной. — донеслось ему вслед.
Алексей удручённо доплёлся домой, по пути рассеянно пиная камешки. «Ладно, хорошо, номенклатурная партия, старый образ жизни, обветшалые люди… Попробую что-нибудь прогрессивнее.»
—Добрый день, вы позвонили в офис Партии Европейский выбор — раздался в трубке милый девичий голос.
—Здравствуйте. Я хочу вступить в партию.
—Пожалуйста, приходите, заполняйте заявление, после периода апробации мы введём вас в состав.
—А чем вы предлагаете заниматься?
—У нас есть самые разные активности, вовлекающие все слои населения! Агитация, социальные контакты, проработка дорожных карт разви…
—Понятно. У вас есть программы волонтёрства? – перебил Алексей.
—Безусловно, мы помогаем сиротам, престарелым, приютам.
—Запишите меня туда, пожалуйста, я с удовольствием поучаствую.
Он тщательно продиктовал свои данные и начал ждать ответного звонка. Разумеется, ему не перезвонили. Приняли его за шутника, или может быть за поехавшего крышей одержимца? Свинцовым грузом на него вновь давила уверенность, что он просто не нужен и не интересен. Как и всегда. Лишний человек забытого поколения в ненужной стране.
"Напыщенные политические шоу или бесплатные тупые работы — что же выбрать, дайте подумать... С таким же успехом я мог бы раздавать леденцы на улице и надеяться, что это что—то изменит. Мне просто некуда себя приложить! Мотор на холостом ходу, без привода и колёс, хожу только и чадю без толку! Бессмысленно!"
Даже играть не хотелось. Алексей с тоской посмотрел на экран, бесцельно загуглил «патриоты украины». На экране высветилась угловатая и колючая эмблема — соединение чёрных N и I на жёлтом фоне. "Ідея нації" — прочитал расшифровку юноша, откинулся на спинку и задумчиво вперил взгляд в монограмму. "Идея… Я так жадно искал идею и вот она, идея... вселенная даёт мне ответ... Что это, как не знак свыше?! Неужели мои мечты исполнятся..." Он сгрёб куртку и рывком двинулся к цели.
Офис находился не так уж и далеко, но от накатывающего волнения дорога показалась долгой. Буквально на входе Алексей столкнулся с бритым наголо крепким парнем, натянувшим чёрную куртку. Он был не высок, но широк в плечах, в нём чувствовалась притягательная гневливая сила, никогда не уступающая и ничего не боящаяся, такая резкая, жёсткая сила, которая не предаст и не уступит.
—Михась — спортсмен улыбнулся живой, настоящей улыбкой и протянул руку.
—Алексей — он слишком резко сжал ладонь, чтобы не показаться слабым.
—Что привело тебя сюда, друже?
—Ну... — Лёша замялся — Вы, наверное, не поверите. Любовь к Родине.
Михась ехидно прищурился, всмотрелся в лицо, но не нашёл в нём подвоха и протяжно ответил: —Как же не поверю... Мы все любим Украину. А ты знаешь, что такое Украина?
—Эм... — Алексей сделал неопределённый жест рукой. — Это страна, государственные структуры, население, природа...
Михась искренне засмеялся: — Вот жертва либеральной пропаганды. Украина – это её народ. Но не те, кто просто по случайности живут здесь, а те, кто носит в сердце её козацкий дух и козацкую волю. Ты себя кем считаешь?
Алексей от неожиданного вопроса хлопнул глазами: — Я не думал особо, украинец, конечно.
Лысый лектор приглашающе махнул вдоль улицы и начал рассказ: — Значит, слушай сюда. Помнишь, был такой СССР? Это был леваческий проект, в котором из кучи народов делали безликих существ, эдаких серых мышек без духа и достоинства. Естественно, он рухнул, потому что тюрьма всегда рушится. Но до сих его гнилое наследие отравляет людей, и справные украинцы живут, не зная, кто они. А всё величие СССР на Украине и было построено, все соки из житницы вытянули.
Я тебе так скажу, если бы не эти москали, мы бы холодную войну, если уж бы не выиграли, то вничью свели. Смогли же США с Китаем замириться. А эти нюни московские все сдали, все профукали и понадеялись на добрую волю победителей. Ну и получили горе побежденным, естественно. Неее, брат, в этом мире понимают только силу. Правил бы казак настоящий в Кремле, а не это чучело пятнистое, так нам бы до сих пор платили за то, что с Гермашки войска вывели. Тут дело нехитрое, дух только надо иметь, а не сопли жевать. Да и есть ли у русаков дух—то? Империи уж сто лет скоро, как нет. А в советской тюрьме народов уж только мы да беларусы волю к жизни сохранили. Москали просто нанесли нам удар в спину! Просто сдались!
Вот такая вот, брат, диалектика. Сами все продули, ничего устроить не могут, так ещё к нам лезут со своей как бы дружбой. Хах, видели мы эту дружбу — полезай в стойло, казак, а мы твои труды партнёрам за бесценок отдадим, а вашу самобытность запретим. Спасибо, не надо, сидите в своем северном углу и радуйтесь, что нефть пока есть. А потом и ее у вас мы со всем миром заберём, потому что за советскую оккупацию ещё не выплатили должок, а терпилы должны платить.
Тебе надо понять правду, которую усиленно заговаривают, но она прорывается то тут, то там и неизбежно прорвётся. Она предельно проста: всё, что было хорошего в Империи или Союзе – всё было от козаков, всё, что плохо – от москалей. Ты был обманут и оболган, но время пришло, и наша украинская нация займёт, если надо, завоюет своё подобающее место в мире! Ты живёшь в великое время великих свершений! Готов ли ты стать великим человеком, достойным сыном великой нации?
Алексей наклонил голову, рассматривая трещины асфальта: — А что я буду делать?
Михась вновь засмеялся и сильно ткнул кулаком в плечо кандидата в патриоты: — Настоящее дело. Кстати, у тебя есть кличка? Нет? Тогда нарекаю тебя Чернышом!
Три месяца тренировок и вот их группа стоит у ворот рынка, забитого чужаками, отнимающими рабочие места у тех, кому они принадлежат по праву рождения. Миха глянул на Алексея вполоборота, одобряюще подмигнув: "Ты готов?"
Тот кивнул, резким движением выдав волнение, и, поняв это, насупившись упрямо посмотрел прямо в зрачки друга. Тот даже заулыбался от такой ребяческой непосредственности и с ухмылкой крикнул соратникам: "Вперёд, друзі!"
Они вошли дружной ватагой через центральные ворота рынка и растянулись цепью по ряду — чётко, организованно, как стая волков на охоте — связанные одной целью, одним позывом. Среднеазиат недоумевающе уставился на них раскосыми глазами из—за развала с пёстрой россыпью овощей, ботинок мощно впечатался в край стола с весами и опрокинул его на продавца, карикатурно рухнувшего на продукты, он попытался подняться, но два бойца схватились за низ развала и перевернули на него, полностью засыпав.
В это время Михаил с другой стороны ряда схватил одной рукой за грудки и одним мощным движением выкинул его под ноги, тут же пнув по голове. Алексей замешкался на секунду, стоя за лидером, широкая спина мешала ему, разозлившись на себя за неуклюжесть, он прыжком оказался сбоку и судорожно принялся запинывать тело тычками — не носком, а пяткой, как его научили, — компенсируя неумелость силой. Кровь пролилась.
Забивать человека толпой оказалось неожиданно легко. Возможно, если бы он был один, то почувствовал неловкость ситуации, ощутил мягкость туловища, хрупкость рёбер, но правильная стая действует одним целым, мощным, неукротимым существом с звериными желаниями и он восторженно погружал тяжёлые ботинки в тело.
В поднявшемся крике посетители, сталкиваясь, бежали прочь, торговцы выскакивали в проходы, кто—то, смешиваясь с толпой, кто—то, схватив палку или коробку и задержавшись, надеясь спасти товары. Разгорячённый Алексей схватил коробку с томатами и с размаху швырнул её через палатки, перевернул прилавок и сломал ножку, запрыгал на весах, разбивая стекло. Исступлённое возбуждение охватывало его, можно было делать что угодно и ему ничего за это не будет, к чёрту правила, ограничения, законы, регламенты! К чёрту всё, он хочет быть свободным и могучим!
Как бы со стороны он с восхищением наблюдал за отлаженной работой своей команды. Как он и они тормошили продавцов, как он и они переворачивали прилавки, как он и они встали фалангой, приняли удар, на обратном движении сбили разрозненных охранников, как он и они пробивали им рты, клетки, черепа, как он и они крушили, корёжили, ломали.
Перед ним упал человек. В странно застывшем моменте он увидел желтушные глаза с кровавыми прожилками, распахнутые в животном страхе, и увидел всю его нелёгкую жизнь с постоянными разъездами, непрерывной торговлей, и вечную толчею, скученность и такую же перенаселённость в месте рождения, откуда он с таким трудом вырвался. Внезапно Алексею стало жалко человека и, почувствовав внутри свои колебания, он с ещё большей ненавистью пнул в эти глаза берцем, отсекая неуместное сочувствие.
Нет места сентиментальностям, нет места любым сомнениям, ведь разве может он показать неуверенность, неопределённость перед своими друзьями? Однозначно, это будет понято, как боязливость, трусость даже. Нет, нет, новичок должен доказать себя, быть сильнее, смелее других!
Товарищ рядом мощно пропнул прямой с ноги, но удар пришёлся вскользь, и он широко шагнул вперёд, тут же получив удар сбоку и свалившись. Между ним и Алексеем стоял злой крупный южанин, которого бы раньше он обошёл далёкой стороной, но сейчас, в новой форме, Алексей рванулся вперёд, закрыв голову руками, пробивая дорогу к упавшему. Противник пошатнулся, вцепился в руку бойца и другой начал наносить удары куда—то в голову, не разбирая цели, пока один из ударов не попал между рук и не сбил на землю рядом с побитым.
Он зажался в позу эмбриона, закрывая живот и голову под ударами, и с земли он увидел, как Миша умело и жёстко пробивает двоечку прямо в челюсть южанину и тот падает навзничь. Раздался выстрел и один из бойцов загнулся, в стрелявшего полетели коробки, яблоки, дыни. Тут же послышалась сирены.
"Менты приехали, шухер!" — зычно крикнул вожак. Алексей и другой подхватили раненого под плечи и побежали к боковому выходу. Уже снаружи он бросил взгляд назад и увидел патрульные машины с включёнными сигналами, стоящих поодаль милиционеров в выжидающих позах, явно не стремящихся заходить на рынок.
Адреналин отступал и где—то глубоко внутри он ощутил новую, нечувствованную эмоцию, что, постепенно разгораясь, трепещущим, ещё робким огоньком заполняла пустоты и лакуны его израненной души, — души несомненно честной, души верной, — но никому не нужной, никем не востребованной и потому полностью отчаявшейся и разочаровавшейся, прежде всего отчаявшейся и разочаровавшейся в самой себе, в своём существовании, а потом и во всём громадном безразличном мире; но это новое яростное чувство излечивало и поднимало из безнадёги, давая путь, смысл и цель — тончайшая линия его судьбы вплеталась в могучую людскую реку и он, став сопричастным к огромному и могучему, внезапно осознал чувство общности и счастливо улыбнулся разбитыми губами, подумав: "Я не один".
Они залегли на дно на время, не встречаясь и не тренируясь, хотя это было излишней предосторожностью — никто их не разыскивал, никто не допрашивал, и так он понял ещё один важный урок — будь сильным и договаривайся с тем, кто главный и тебе всё сойдёт с рук.
Найдя своё предназначение, Алексей с трепетом и даже с некоторым восторгом погрузился в изучение истории своей страны — славной Украины. В мыслях мелькали нотки стыда за то, что он раньше не разглядел свой путь, который столь явственно лежал перед ним, но разве в современном глобальном обществе и модерновой интернет—культуре есть место для устаревших концептов вроде любви к Родине? Границы размываются, стены падают под напором нового времени и технологий, и какой—то человек из Каталонии может быть ему ближе, чем сосед по этажу. Но всё—таки, думал Алексей в свою защиту, он и не парень из дремучей деревни, который грубо любит свою землю только по причине, что никакой другой земли не видел, поэтому свою любовь к Родине Алексей считал искренней и представляющей свободный выбор, а не обязательство по рождению.
Слава древних украинцев, подвиги отважных казаков, многовековая европейская традиция — с какой радостью, с каким сладким потрясением юноша погружался в новый, чудный мир патриотизма! Рассказы про ОУН, УПА, герои незалежности Коновалец, Бандера, Шухевич, Петлюра и другие достойнейшие сыны Украины, на которых надо равняться. Битва при Конотопе, Бой под Крутами. Голодомор, Террор и Угнетение Советским Союзом. Чистая, идеологически нетронутая натура с невероятной жадностью неофита впитывала новую информацию, которая быстро, слишком быстро заполняла лакуны души, но как радостно чувствовать себя востребованным, кому—то нужным. Зов предков был услышан Алексеем и мучительные дни бесцельности остались позади. Ах, если Голова Алексея странно гудела, будто пустой сосуд, гнетущая пелена спадала с ума и он, освобожденный от оков, впервые мог свободно дышать.
И самое главное, он чувствовал, как организм накачивается кипящей энергией, и в нём взращивается жажда действия; как беспомощность уходит прочь, — эта самая беспомощность, воспитанная годами непрерывной пропагандной долбежки о том, в какой ничтожной нищей стране он живёт, как жалок и негоден его народ, как кровава, бессмысленна, нелепа его история, и что людям, слепленным из этой грязно—красной смеси, не стоит совать свое рыло в цивилизованный ряд и даже мечтать о чем—то высоко—прекрасном, как не стоит барану смотреть на звёзды. Родился, подобывал ресурсы или зерно для развитых стран, умер — отличная программа действий для ненужного народа, а способные пусть занимаются наукой, творчеством, прогрессом, и в этом будет даже его заслуга, его участие, в роли кормовой базы. И ничего плохого в этом нет, просто развитые страны пользуются неразвитыми странами для блага всего человечества.
Но, когда Алексей узнал добрую весть, наложенное в детстве злое проклятие, что всегда отвращало от любого дела, развеялось, как туман под ярким солнцем. Патриот Украины знал, что его – нет, их! — ждут тяжёлые испытания, долгие, кровавые схватки и злые враги. Он дерзко засмеялся в лицо будущим трудностям: «Вам не сломить меня, потому что сердце уже приняло правду про великую и могучую Украину, моё честное, прямое сердце, которое не может лгать! И я убью любого, кто посмеет посягнуть на мою правду!»
Часть II
Ночь перед рассветом
"Сила даёт свободу. Только сильный человек может быть достойным Украины. Слабый упадет и будет забыт, а сильный сквозь трудности и лишения, сцепив зубы, прорвётся и будет награждён победой. И тогда, подняв буйную голову, он увидит, что направляло его все годы и что утраивало его решимость на крутом пути.
Украина. Мать героев. Земля сильных. Родина великих. Настолько великих и могучих, что самой судьбой указано воевать и повелевать. В бесконечных битвах отстояли они право свое на свободу и независимость. Но враг свободы не оставил своих дурных попыток и будет ненавистно наползать на Нэньку. Будет ещё оспаривать её европейский выбор в бессильной злобе к козацькому роду.
Поэтому учитесь и тренируйтесь, и готовьтесь к новым битвам. Не жалейте себя и не жалейте других. Не слушайте тех, кто говорит о мире и предлагает лживые компромиссы, потому что предлагают они забыть украинский дух.
Украине не нужны слабаки и нюни. Не нужны люди, моралью оправдывающие своё безволие или бездействие. Падающего толкни. Сомневающегося отсеки. Великой Украине нужны великие люди. Сильные, могучие, гидные. Со стальной волей, без капли робости, ведь робость основана не на размышлениях о выборе, а на колебаниях хилого духа. Поэтому не позволяйте сомнениям зарождаться в своём сердце, потому что прорастут они в трусость.
Будьте же сильны. Верьте в себя. Будьте достойны своей Родины. Слава Украине!"
Алексей смотрел на чистые лица детей и его сердце радовалось, что ему ничего не мешает вложить им украинскую правду и любовь, никакие лживые российские посылы, никакие либерастичные сказочки не успели попасть к мальцам в несмышлёные умы. Студенты уже начинают задавать свои неуместные вопросы, оспаривать лектора, а дети так непосредственно и мило-восторженно впитывают слова! Патриот Украины ласково посмотрел каждому в глаза: "Как же много вас ждёт впереди, я даже завидую. Как бы я хотел, чтобы мне в свое время рассказали про Великую Украину, и я бы с школьных лет шёл по нужной дороге! Удачи, сыны Украины!"
Окрылённый детским вниманием, их непосредственным любопытством и восторгом, Черныш покинул семинар по истории Украины для юного поколения и решил прогуляться по осеннему Харькову 2013 года. Всем сердцем и душой свободные люди сделали европейский выбор. Цивилизация и процветание, казалось, пропитывали воздух, наполняли лёгкие и дурманили голову, растворяясь в быстро бегущей крови. Оживлённее сновали машины по осенним улочкам, не сходили с лиц улыбки, веселей шутили друзья - всё ждало прихода царства порядка и закона, где все будут равны и привечаемы. Европейская цивилизация стучалась в дверь Украины, чтобы восхититься её величием и влить в себя, получив обильные ресурсы и свежую кровь для нового рывка!
И пусть не все на востоке страны понимали этой радости, но им ничего не останется, как смириться с большинством, ведь так и работает демократия. Перспективы Родины были колоссальны, даже самые безудержные мечты казались приземлёнными! 45 миллионная страна с трудолюбивым и талантливым населением, огромными площадями и ресурсами, длинным, тёплым побережьем, мощнейшей армией, богатой культурой, развитой наукой и промышленностью. И даже наследие проклятого тоталитаризма было послужило бы на благо Украины, у рачительного хозяина всё в доме пригодится, тем более оно было заслужено, выстрадано и оплачено десятками лет жизни в тюрьме народов. За что, кстати, москали ещё долго будут ресурсами расплачиваться, пусть скажут спасибо, что без репараций обошлись.
Так он и ходил, ходил по длинным улицам, наконец, потеряв узнать время и обнаружил пять пропущенных вызовов от Михася - телефон всё ещё был на беззвучном режиме после занятия. Встревоженный он тут же перезвонил, но линия была занята. Спустя пару минут ему вновь позвонили и новости были ошеломляющи - соглашение об Евроассоциации отменено, объявляется общий сбор и выезд в Киев.
Алексей собирался быстро, даже как-то скомкано, машинально скидывая вещи в сумку. В дверях появилась встревоженная матушка, запахивающая лацканы халата на груди в защитном жесте: -Что случилось?
-Сволочи Евроассоциацию отменили!
Светлана помолчала, но было видно, что её тревога нарастает: -А ты тут при чём?
Черныш буквально простонал: -Мама, ну как при чём?! Ты не помнишь, что я обязался украинскую идею защищать?!
-Да, но...
-Нет никаких но! Мы все едем! - безапелляционно заявил Алексей и вышел из комнаты в прихожую.
-Лёша, но ведь ты не милиционер, не политик... - голос матери ломался.
-Я не слизняк какой-то и не буду терпеть! Да и что эти военные - все тупицы, любой приказ политика выполнят. А все политиканы лжецы по природе. Нет, никак нельзя им право давать решать за нас!
-
-Как ты не понимаешь! Мы должны бороться за свою свободу! - он ударил кулаком по ладони.
-Ничего не изменить. Пусть сами решают, не лезь в это дело. - Светлана ответила таким приторно-мягким, поучающим тоном, как несмышлёнышу объясняют про горячую печку или острые предметы.
Алексей исподлобья уставился на неё, на такую родную, дорогую матушку, в её чертах, в немного расставленных глазах, смотрящих с такой заботой, остреньком кончике носа, пухловато-чувственных от природы губах, он увидел себя и увидел откуда пошла его романтичная эмоциональность и восприимчивость к другим людям, к их тревогам, его меланхоличность и покорность, и какая-то вежливая кротость, которой он так часто подавлял свой дух, желая быть удобным для всех. Алексей задрожал в ненависти, испустил что-то нечленораздельное сквозь сжатые губы схватил вазу и швырнул в дверное зеркало, рассыпавшееся на тысячи осколков: -ХВАТИТ! Я всё смогу! Не вешай на меня СВОИ страхи! Ты никогда не сражалась за своё, ни за страну, ни за работу! Ты даже не пыталась удержать папу, когда он уходил! Только приспосабливаешься ко всем! Я не буду как ты! Я СИЛЬНЫЙ!
Мать осеклась и приоткрыла рот в таком болезном выражении лица, что Алексей более не смог смотреть на неё и стремительным, отрезающим рывком покинул отчий дом.
Черныш в буквальном соответствии с кличкой натянул на себя чёрную балаклаву и чёрную кожанку, на рукав нацепил жёлтую повязку с эмблемой Патриота Украины, всё больше напоминающую колючую проволоку, взял в руки увесистую цепь и пришёл на Банковую. Три людских цепи боязливо прижавшихся друг к другу милиционеров перегородили улицу телами, не имея ни заграждений, ни щитов, ни дубинок. Их одинаковые шлемы, сжавшиеся в ожидании удара фигуры, недвижная без приказа - приказа, который далеко не всегда поступает - формация охранителей воров являли собой мрачный символ старого мира, с другой стороны же стояли врозь независимые воины мира нового, великого, храброго. "Цепь свободы против цепей олигархии - ну что, посмотрим кто кого?!" - прорычал герой и двинулся навстречу битве.
Дорогу ему перегородили какие-то разноцветные тела явно гражданского вида.
-Что встали? Вражина перед нами! - возгласил патриот.
-Так они просто военные, призывники! - кто прокричал ему.
-Какая к чёрту разница, кто они, если стоят на нашем пути! Они защищают злочинную владу! Они наши враги и их надо снести! - заорал Алексей.
-Ты провокатор! У нас мирный протест! - огласил какой-то плотноватый мужчина в пуховичке со столь неуместными здесь кудрями по контуру холёного лица.
Патриот в замешательстве посмотрел на него, как внезапно проснувшийся в незнакомом месте человек. Перед ним стояли лавочники, менеджеры, строители, таксисты, учителя, пенсионеры, электрики - все слои общества, желающего сытой и довольной жизни под властью закона. И в каждом обращённом к нему лице он видел только одно - немощь, немощь, немощь... Бессилие духа, влекущее за собой всё остальное - трусость, бездействие, раболепие, смирение судьбе и вот эту мерзкую малохольную демагогию о том, что надо идти на гнилой компромисс, надо решать всё мирно, надо быть учтивым ко всем. Он со всей отчётливостью, каковая возникает в редкие судьбоносные моменты жизни, понял, что кинь им сейчас пачку банкнот и они успокоятся, и вновь подчинятся даже самым подлым ворам, лишь бы те вовремя выдавали паёк и всё будет как прежде, никакой революции не состоится, ничего не изменится. Он понял, что страна находится на распутье и выбор дороги в руках восставших. Гордый дух украинского патриота взбунтовался, готовый беспощадно уничтожить всех и вся, даже самого себя и своих товарищей, лишь бы никогда никому не подчиняться и не покоряться.
Провокатор?! - Алексей зло ощерился - Да, я провокатор! Я провоцирую вас на честь и достоинство! Я призываю вас к силе и доблести! Я прошу вас быть достойными козацкого роду! У нас нет ничего, кроме нации! Только мы, украинцы, сможем спасти нашу страну! Потому что Украина — это не земля и не реки, Украина, это мы! Украина — это нация, сплочённая кровью и железом! И наша нация подняла бунт! Вы говорите, что худой мир лучше хорошей войны! А я говорю, что ужасный конец лучше бесконечного ужаса! И наша нация рождена в битве и для битвы! Чего же вы боитесь? Борьбой мы обретём свободу!
Конечно, они не ответили на его призыв, но нашлись и другие, такие же как он, патриоты, и присоединившиеся к ним мальчишки в шарфах футбольных фанатов, деды в гражданских серых пальто и фуражках УПА с галицийским акцентом. Била цепь, летели камни, обрушались дубины и гнулись, гнулись раболепные враги достоинства!
Козацкая удаль, молодецкий кураж, людская воля - всё сплелось в восстании на многострадальной площади Майдана. Народная масса, кипучая и великая, явно утвердила свой выбор и готов была за него стоять до конца. Алексей в огромной людской массе чувствовал себя, как щепка, увлечённая водоворотом в бурю, его словно влекла неодолимая сила исторических событий, неожиданных, но необходных и давно желанных всей нацией. Лишь немного проклятых псов режима, нелепо нарёкших себя именем гордой птицы, держали строй, забрасываемые булыжниками, обжигаемые горючкой, обстреливаемые поджигой и ненавидимые, ненавидимые всем народом, которому они дали клятву.
-Почему они стоят, это ведь глупо, мы их всё равно сильнее и нас больше.
-А зачем Герасим утопил Муму? - скорбновато усмехнулся Тарас, седовласый отставник с кустистыми бровями.
Алексей непонимающе посмотрел на него, подняв брови.
-Ну, Муму, собаку. А, чёрт, долго объяснять, двинули за бутылями.
Они пошли скорым шагом дальше вдоль кричащей людской стены, а Алексей отметил про себя, что это очень странное коровье имя для собаки.
Как всё чётко соединено, как дивно сложено! Разве что галушки не прыгали сами в рот! В остальном уровень самобытной организации являлся высочайшим и почти безукоризненным, буквально магическим, чудесным! Как по волшебству возникали запасы еды, воды, лекарств, громоздились кучи дров, раздавались тёплые вещи, оказывалась медпомощь, заправлялись примусы, мелькали нет-нет, да горилка! И даже с печеньками был полный порядок!
Временами бродя среди бесчисленных палаток, заборов и баррикад Черныш в сочетанном движении защитников майдана, в отлаженных маршрутах снабжения ясно чуял какую-то невидимую руку украинского народа, его непоколебимую волю к переменам, строгую решимость на пути к европейскому богатству. И как этот дух народа выражался в гiднiйших сотниках и атаманах майдана! Патриот Украины всей душой восхищался их мужеством и готовностью брать на себя тяжёлые решения, влекущие суровые последствия, но направляемые незримой, однако явной волей народа, вожаки восстания не могли отступить ни на йоту от выбранного пути, иначе бы они были моментально растерзаны. Можно было лишь надеяться, что труды их будут по достоинству оценены после победы революции и заслуженные награда и богатство не минуют их.
Одним вечером он увидел знакомую фигуру, ставшую ещё объёмнее, с неприятным чувством подошёл к ней - Лысый возился с каким-то мешком, осматривая и перекладывая скарб. Черныш недоверчиво уставился на него, озарённого неровным светом костров. "Что тут делает этот жулик? На Майдане собрались достойнейшие люди, честнейшие украинцы! Как он мог затесаться меж них?". Лысый отвлёкся от занятия и не узнал бывшего соседа: -Шо хотел?
Алексей мотнул головой и пошёл дальше, объясняя себе, что даже в тёмной душе может загореться искра сознательности, свидомости и под влиянием достойнейшей нации бывший гопстопник станет честным членом общества.
Столкновения продолжались, майдан стоял и разрастался, и где-то в этом целеустремлённом хаосе Алексей видел отблески чего-то ещё более высокого - логически обоснованную смену политического строя ли, торжество справедливости и свободы ли, неизбежную эволюцию страны или само божественное вмешательство - какая разница? Двух мнений быть не могло - с одной стороны тьма и орки, с другой стороны свет и рыцари добра. Патриот не позволял себе никаких сомнений и колебаний, великий сын Великой Украины, и требовал этого от других.
Наступил февраль. Восстанию было предначертано снести прогнивший государственный строй, и оно его разрушило. Черныш вспомнил примерные строки из песни, которую, бывало, в детстве пела ему бабушка и негромко пропел: "Вихри враждебные веют над нами, тёмные силы злобно гнетут, в бой роковой мы вступили с врагами, нас ещё судьбы геройские ждут! Может быть бабушка была и не была так неправа... Надо позвонить ей."
Майдан гудел, боролся, побеждал, эта площадь, обожжённая и окровавленная, стала олицетворением нового начала новой страны. Лица украинцев, облитые слезами радости и облегчения, отражали теперь для Алексея безграничную гордость и силу. Звуки труб и барабанов, воплей и радостных криков подтверждали - воля к свободе преодолела все препятствия и герои свободы, попирающие павшую тиранию, брали бразды правления в свои руки.
Во всепоглощающем восторге патриот ходил по грязным - но свободным! - улицам Киева и думал: "Никак не могу понять, почему же не все рады этой победе? Почему какие-то враги свободы и цивилизации посмели посягнуть на завоевания Майдана? Да, новый порядок установлен силовым путём - и что? Как иначе бороться с тиранией? Цель оправдывает средства, а громадная цель оправдывает всё. Может ли хоть сколь-нибудь разумный человек сепарироваться от своей Родины? Сепаратист Великой Украины — это однозначно идиот, подлец и сволочь! И может ли он вообще называться человеком, идя на столь гнусный поступок, предавая идеалы свободы и достоинства? Или это ещё недоразвитый дикарь, не особо отличимый от животного?"
Скачок от революции к гражданской войне был стремителен, но неизбежен - а разве когда-то было иначе? Через несколько коротких месяцев Патриот Украины, Социал-национальная ассамблея, майдановцы сформировали полк Азов, а Черныш обнаружил себя стоящим перед пухлым баулом, забитым снарягой, и автоматом, ещё лоснящимся от смазки. Он насухо вытер оружие, положил руку на гладкое цевье, другой рукой взял рукоять, вскинул автомат - да, он был рождён для битвы, он настоящий воин; чувство направленности, уверенности, злости - открыло новые горизонты внутри него и смешанное с ненавистью к врагам Нэньки дало волшебный результат.
Алексей зарядил автомат и отстрелял магазин короткими очередями в банки, стоящие на доске, и сбил три из десяти - неплохой результат, учитывая, что инструкторов не хватало, он прочитал только небольшое наставление по стрельбе в интернете. Даже едва научившись стрелять он как будто получил магический навык - нажимаешь тут, а разрушение возникает там, вот бы применить сверхспособность в деле против недругов свободы!
Солдат выпустил ещё несколько магазинов, отложил автомат, раскрыл молнию и вытряхнул баул со снаряжением на землю. Груда частей защитного цвета каким-то образом должна была превратиться в обмундирование. Он потянул за одну из выступающих частей и с интересом повертел в руках подсумок, спереди липучка, сзади стропа на кнопке. "Ну и как это прицепить? Скобки какие-то должны быть, чтобы стропу с ячейкой застегнуть, наверное, а эта кнопка для быстрого отсоединения. Может некомплект? Непонятно..." Он зашёл в поисковик и спустя пять минут восхитился решением задачи. "Получается, как челнок в ткацком станке переплетает нити, так я должен переплести стропы, и я могу вешать, менять место, снимать по своему желанию сколько угодно раз, гениально!"
Харьковскую Народную Республику в родном городе задавили быстро, достаточно было лишь пообещать администрации города больше, чем русские. Алексей презрительно относился к регионалам и не ожидал другого итога. Были какие-то ещё противники свободы в Одессе, тех просто сожгли, по установившимся меркам допустимого насилия это было уже привычно и обыденно, Черныш особо не отметил этот момент в череде антимайданов Юго-Востока, как говорится, лес рубят - щепки летят. Новая Великая Украина, любимая Нэнька, оправдывала все средства.
Оставались только бодания на самой восточной оконечности страны, проклятая Москва, вечный противник вольности и гiднiсти, помогал своим недоразвитым единоверцам - донбурасцам, лугандонам и вообще колорадам, как он называл их вслед за своими соратниками, окончательно решив, что человек, отказавшийся от Цивилизации уже не человек.
Мариуполь освободили быстро, он даже не успел туда доехать, его сразу направили под Донецк.
Взволнованный юнец 18 лет, рядом с которым даже Алексей чувствовал себя зрелым, с ярким, не проходящем румянцем, как бы всегда смущённый, и ещё больше смущённый своим румянцем, и одетый в большемерную куртку с подвёрнутыми рукавами, подпрыгивал рядом: — Черныш, ты представляешь, скоро начнется битва. Придет наша очередь показать, на что мы способны!
—Да, Саша, это будет знаменательный день и наше время. - солдат пытался отвечать строго, соответствуя старшинству, но улыбка пробивалась в уголках губ.
—Представляешь, мы станем героями... - он запнулся и округлил глаза. - То есть, я имел, имел в виду, я стану героем, а ты, ты уже герой майдана! Я бы так хотел там быть, но не смог приехать, родители деньги забрали! Но когда АТО началась, я нашёл у них заначку и сбежал!
Герой кивнул успокаивающе: -У тебя будет шанс проявить себя. Война не будет такой уж короткой, даже после того, как очистим Донбасс, вернём Крым, у нас будет много работы по всей Украине. Знал бы ты, сколько подлецов, ждущих москалей осталось.
-Правда? А я вот боюсь, ну не боюсь, я же не трус, просто думаю, а успеем мы вообще повоевать? Наши воины идут так быстро. Пара недель и всё, мы можем даже никого не встретим. Но ты меня успокоил. — Саша помолчал, потеребил свой фанатский шарф, завязанный на удачу, и выпалил: -Можно я буду держаться рядом? Я хочу быть, как ты! Научи меня!
Алексей даже растерялся от такого прямого заявления, попытался ответить без ехидства: -Конечно, можно. Мы же из Азова, должны вместе держаться.
-Как здорово! Спасибо! Черныш, а можно тебя, пожалуйста, ещё попросить, я не очень люблю, когда меня называют Саша. Это по-москальски звучит. Лучше Сашко, ладно? Хочешь кукурузу? Мне такую вкусную мама с собой дала, я с утра отварил, солью посыпал. Вот держи пакет. Я одну съел, у меня ещё три початка осталось. Нравится? Правда же вкусная? А тебе уже удалось пострелять? Ты покажешь мне, как правильно? Мне автомат дали и пять патронов на стрельбище. У тебя есть гранаты? Где ты будешь жить после войны? Как ты думаешь, мы Кубань вернём? Посмотри, я жилет правильно надел? А когда мы увидим командира? Хочешь ещё кукурузу? - Саша тараторил быстро и часто, его речь и вся жестикуляция указывали на скоро возникшую, но глубокую привязанность к отважному герою нации.
В полдень боевая задача была ясно донесена отряду - выдвинуться к опушке, занять точку и следовать во фланге атакующей группы. Солдаты вышли на исходную позицию, Алексей повернулся с одобряющими словами к Сашко и что-то тёплое, сильное дунуло ему в щёку, играючи подняло его в воздух, веселясь кувырнуло пару раз и положило спиной на землю, оставив свист в ушах и показав на высокое, неправдоподобно голубое небо, в которое он уставился, как будто не узнавая. Потом в непонятной тишине он почувствовал чужие ноги и руки, странным образом ему подчинявшиеся, поднял их к небу и попытался неудачно пойти, вспомнил, что надо ходить по земле, сел и тупым взглядом огляделся. Спустя неизвестно какое время он вспомнил, как его зовут, потом, где он находится, почему-то ему всё казалось, что он набегался и уснул у бабушки в деревенском саду, в таком беззаботном детстве, но он был на Донбассе, они должны были захватить Иловайск, его зовут Алексей, и он герой нации в составе нацбата Азов, и он любит Великую Украину, и он исполнит свой долг, он очистит свою страну от людских отбросов.
Алексей прервал свой хрип - оказалось, что всё это время он тихо хрипел, пытаясь что-то сказать, и, пошатываясь, встал. Разрыв был близок, воронка была метрах в десяти, все осколки принял на себя его юный товарищ, лежавший располовиненный, спиной на ногах с невиданной, поразительной бледностью в лице и без смущавшего румянца, а из туловища изливались жидкости разных цветов и плотностей.
Солдат покачался взад-вперёд и попытался мысленно придать одухотворенности, некой осмысленности переломанному трупу перед ним, как на когда-то виденной агитационной картине с трогательно и возвышенно умирающим солдатом, но получалось вяло, он чувствовал подспудную радость, что погиб другой, а не он и этой радости стыдился, особенно перед этим телом.
"Ведь не зря идут на это, не просто так мучаются, значит, я просто не вижу скрытой красы. Я шокирован картиной и дивность геройского подвига закрыта от меня пеленой. Мне всего лишь надо смотреть глубже, дальше. Разве его жертва стала меньше от их неэстетичности? Наша победа только будет громаднее! Ведь мы пройдём через грязь, мерзость и кровь к сияющим вершинам свободного духа! Через тернии к звёздам!" Алексей сцепил зубы и заставил себя посмотреть на вывороченную человеческую требуху.: "Сашко! Ты умер ради великой цели - Великой Украины! Твоя смерть, это смерть воина, козака! Ты погиб достойно, как положено, и... и..." Алексей с некоторой оторопью увидел истекающую кишечную кашицу, в которой желтели непереваренные зёрна той вкусной кукурузы, которую они ели с утра. Почему-то он вспомнил странное блюдо - овечий желудок набивался рубленными потрохами с кашей и варился в котле. И этот запах, кисло-металлический запах коктейля химуса и крови с оттеняющим лёгким горьковатым ароматом желчи, наложенный на прочный и грубый вкус пороха вперемешку с землёй, который оседал на отбитых губах. Черныша буквально вывернуло наизнанку рядом с развороченным телом, он едва успел отвернуться, чтобы его блевота не смешалась с лужами соков трупа.
В одном азовец был прав - война не оказалась короткой.
Посреди спокойного дня раздался резкий телефонный звонок. Михась.
-Есть разговор.
-Да, слушаю. - Алексей внутренне напрягся, тон голоса собеседника не предвещал ничего хорошего.
-Среди нас обнаружился предатель. Продался колорадам, сливал им наши передвижения за капусту. Мы прознали недавно, он почуял запах жареного и хочет слиться, заодно часть кассы прихватил. Будем разбираться.
-Кто это?
-Брабус.
-Стась?! Но... - Алексей был шокирован, услышав позывной Станислава Брабича, он давно был с ними и националистом являлся рьяным, заведуя в полку бухгалтерией.
-Зрадника спалили. Будь готов через полчаса.
Сборы были нехитрыми - джинсы, кожанка, кастет, нож, перцовка. Машина подъехала чётко через полчаса, Олексiй всегда удивлялся, как при такой внешней грубоватости, доходящей до расхлябанности, Михась имел пунктуальность, педантизм и природную логичность, как какой-то юрист или счетовод. А настоящий счетовод поджидал автомобиль в офисе, не имея и тени подозрения, что эта поездка ему сулит, занятый сведением приходов и расходов. Главную калькуляцию своей жизни он провёл несколько раньше и теперь она выводила, что в расход уходил он сам. Были ли виной тому неправильные личные способности или неверно выбранная формула из-за низкого уровня культуры? Вероятнее, тут была некая смесь этих факторов, наложившаяся на лихие времена и злую волю чужих стран, хотя в любые времена и при самых добрых соседях очевидно, что, связывая жизнь с убийцами, стоит ожидать её внезапную кончину.
По пути они подобрали ещё одного коллегу - славного малого с кривой ухмылкой и плечами на разном уровне, а поскольку он очень любил деньги, погремуха его была предопределена - Косарь. Алексей откровенно недолюбливал его за безжалостность и звериную жестокость, но ради блага Украины заставлял себя принимать ласково, предполагая, что благо страны вернётся в ответе и сделает из чудовища достойного человека, ведь великая цель делает великим.
"Ну, погнали, садись в тачилу." - улыбнулся Михась своей широкой улыбкой, которая могла обезоружить взвод беркутовцев, будь хоть на секунду рассмотрено тогда мирное решение. Брабус без промедления уселся на боковое сиденье и хотел закрыть дверь, но Олексiй придержал её: "Я с вами поеду, мне пораньше выйти надо, посылку забрать." Соратник, стремительно приобретающий ауру арестанта, странно посмотрел на него, как будто что-то подспудно предчувствуя, но сдвинулся на середину, теперь стеснённый плечами ещё друзей.
Они ехали двадцать минут и свернули с проспекта, Станислав нервозно проследил глазами за поворотом: -Миха, мне кажется, мы едем не туда.
-Туда, Стасик, туда. - всё так же тепло улыбнулся Михась.
-Я не понимаю... - его голос ощутимо истончился, он был умным человеком и сразу всё понял.
-Да есть дело. Не волнуйся. Это недолго. - ещё рано было подсекать рыбу, возня в автомобиле была бы утомительной.
Ещё десять минут, и они повернули к неприметному дому в частном секторе, с одной стороны располагалась оживлённая трасса, шум которой скрывал разговоры определённого рода, с другой тянулись линии полузаброшенных гаражей, - прекрасное место для уединения и общения друзей.
Станислав с неровно сжатой челюстью, которую Олексiй видел у зомби в фильмах ужасов, умоляюще-жалостливо сверлил его взглядом. "Ну давай же, борись, ударь его, заори, привлеки внимание, может удастся сбежать или убьют сразу! Всё лучше, чем мучаться!": прошипел про себя невольный конвоир.
-Ну, пошёл, чё сидишь?! - Михась грубо вытащил обвиняемого за плечо и ударил наотмашь, не давая мига для раздумий и появления решимости, волю надо ломать быстро и сразу, Олексiй уже выучил это.
Ноги Брабича подкашивались, в лице была обречённость, но, как у всех незаслуженно обречённых, даже за секунду до казни была надежда, что вот сейчас прокричат, позвонят, подбегут - и отменят приговор, мы и вот эта надежда умножает страдания многократно. Алексей сочувственно следил за арестантом, тот всё ещё был однополчанином для него, когда-нибудь он научится по указу лидера вычёркивать из друзей сразу, но эта милая способность приходит не сразу. Брабус как-то кротко и с выражением "я все понимаю и не виню тебя" глянул через плечо и бросил долгий прощальный взгляд вдоль аллеи, прерванный снова грубым ударом в спину - "Двигай!". Черныш рефлекторно посмотрел туда же - по краям грунтовки косматыми кляксами рос орешник, над ним расчерчивались ольха и тополь, радостная природа отходила ото сна и соки бежали по ветвям, набухали почки и уже кое-где прорезались кончики листьев, а трава зеленела вовсю. Промеж крон деревьев над дорогой мчали словно вырезанные фигуры облаков, над головой же небо было затянуто серой тканью беспросветно, Алексей с тоской понял, что Станислав прощался с миром и хотел увидеть хоть кусочек чистого неба в прорехе, но тщетно. На входе в дом он заартачился из телесного всплеска инстинкта самосохранения, намертво вцепился в косяк, забился и Михась от души врезал пару раз, схватив за ворот.
Косарь недовольно закричал: - Ну тихо, тихо, не выруби его.
Брабуса примотали к креслу веревками и воткнули кляп, конечно, им была бы нужна пыточная камера в подвале, но этот дом приобрели недавно и не успели обустроить, забавно, что заключённый лично оформлял дополнительное финансирование на расширение географии. Палач обошел вокруг, как художник осматривающий холст и уже наметивший первые мазки, уже предвкушающий радость творчества, его величайшей и, вполне вероятно, единственной страсти. Он медленно разложил инструменты и предоставил возможность понаблюдать за ними как соучастникам, так и жертве, в моменте предвкушения.
-Ну шо, начнём. - Косарь вытащил кляп. -Где деньги, Стасик?
-Я не знаю про какие... - Бам, палач ударил тыльной стороной ладони, не вкладывая энергию, но унизительно, пока это унижение ещё могло сработать.
-Ещё раз, где деньги?
У Стасика потекла кровь из уголка рта: -Ещё раз, я не знаю ни...
Косарь воткнул кляп и с оттяжкой пробил грудину, он бил снова и снова, как ребёнок в барабан, восхищённый тем, что он может извлекать такой громкий и неожиданный звук. Потом он отдышался и вытащил кляп: -Где деньги?
Допрошаемый закашлялся и захрипел: -Миха, МИХА, послушай, какие деньги?! Ты же меня знаешь пять лет, я... - его снова заглушил кляп.
Михась сильно пнул по коленке и повернулся: -Черныш, втащи ему, он не понимает, куда попал.
Алексей сморщил щёку, показывая своё нежелание, но наставник настойчиво показал головой на испытуемого, в не принимающем возражений жесте. Азовец быстро подошёл и не глядя врезал по скуле.
-Ну кто так бьёт, Лёха?! - Михаил возмутился не столько из-за бесполезного действия, сколько из-за негармоничного, плохо исполненного удара. - Нормально сделай! Только не вырубай.
Черныш поджал губы и хлёстко влепил боковым ударом, носочек на противника, пяточка поднята, рука расслаблена. Под кулаком что-то хрустнуло.
-О, эт норм было. Ну шо, послушаем, шо скажет! - воскликнул Косарь.
-Я не знаю про деньги, клянусь, пожал... - заверещал Брабус.
Палач жёстко замотал отливающим серебром скотчем его кисти, покрутил молотком и перешёл к основной части своей программы, начав загонять иголки под ногти.
-Где деньги?
Потом он сломал пальцы.
-Где деньги?
Потом он выломал зуб.
-Где деньги?
Потом он срезал соски.
-Где деньги?
Палач спрашивал про деньги безучастно, буквально в качестве ритуала, живой интерес в нем явно возникал, когда он слышал рвущиеся стоном уверения в невиновности, эти наивные моления остановится, ласкающие чувство собственного величия вопли живого существа, ставшее таким ничтожным по его воле, с которым можно сделать что угодно и ничего за это не будет.
-Где деньги? - Косарь с силой опустил молоток на стопы.
Алексей с такой завороженностью смотрел на разбитые ноги с торчащими осколками костей, как у любого неопытного человека возникает нейронная проекция внутри себя при созерцании развороченной плоти. Он перешагнул с ноги на ногу, беспокойно подвигал пальцами ног. Картина трепала нервы, но чувства от его собственных конечностей были полностью адекватны и этот контраст был таким пикантно приятным, таким магнетическим. Он даже подумал почему-то, а интересно, его кровь на вкус такая же металлическая, как моя? Наверняка ведь у людей разный вкус, в зависимости от питания и жизни. А помнишь, как в детстве нравилось отрывать крылья капустницам? Они так легонечко похрустывали и тянули за собой жёлтые кишки, тут тоже самое, только веселее, организм сложнее. Тут он вздрогнул от своих мыслей, но успокоил себя, ведь это просто мысли, мало ли что я могу думать.
Косарь тут же отхватил палец и затолкал его в нос Стасику, хихикая.
-Где деньги? Ты этим пальцем бабосы тырил? Был средний, зараз выступающий палец. Чё, чуешь им чёнить? Например, денюжки наши?
Алексею стало нехорошо, он отошёл к окну и уткнулся лбом в стекло. Низкопробный ужастик откровенно затягивался, а на улице весна, свежий воздух и шум ветра по проспектам...
-Черныш, открой окно, наш герой обосрался! - в подтверждение весёлому возгласу Михася к запаху пота, наполнявшему дом, примешалась вонь мочи и кала.
-Я всю створку открою?
-Да, открывай, он уже оторался.
Алесей распахнул окно и высунулся наружу в яблоневый садочек, до цветения было ещё далеко, но какой сладкий аромат был у простого воздуха на контрасте с миазмами внутри! Когда ещё можно ощутить эту сладость, эту прелесть вкуса, как, не вырвавшись из пыточной камеры! На этом контрасте, на некой разности потенциалов и крутится социальный двигатель гордыни, толкающий людей на унижения и преступления для повышения планки. Но ведь есть ещё и другой, гораздо интереснее путь, можно стать великим человеком, даже сверхчеловеком в контрасте с другим человеком, только для этого другого растоптать, унизить донельзя, превратить в нелепую точку, на фоне которой даже средний...
-Черныш, иди сюда, он раскололся! - позвал Миха.
Азовец вернулся и увидел полураспавшееся месиво органов и тканей, в котором едва угадывался Брабус, в том жутком состоянии, когда человек уже согласен признаться в чём угодно, лишь бы прекратить страдания.
-Та я украл, Та...
-С кем ты сробил? С Мыколой?
-Та... Та...
-Где деньги?
-Не жнаю... Ради Фриста не знаю... Фсё у него, навер...
Косарь посмотрел на Михася, тот удовлетворённо кивнул. Исполнитель отрезал ухо в качестве своеобразной вишенки на торте, накинул на шею провод и со всей силой потянул со спины, упёршись коленом, довольно полуприкрыв глаза и чуть ли не мурлыкая. Две минуты спустя он отпустил хватку.
Черныш неприязненно рассматривал обезображенный труп, впившийся в шею провод, нависающие на него отёчные складки, и налитые тёмной кровью белки глаз, один из которых растёкся киселём. В лице мертвеца не было ни оскорблённости, ни упрёка, ни недоумения, не было даже страха, только мерзкая, отвратительная гримаса распада, в которой при желании можно было рассмотреть разве что тупую покорность судьбе. Косарь усмехнулся Алексею: -Не куксись, натюрморт, конечно, отстойный, но дело нужное. Кому-то приходится пачкать руки, без чистки никак.
Черныш промолчал, не желая дискуссий, но Косарь не мог оставить даже нотку неодобрения незаглаженной: -Одной падлой меньше, чи ни радость?
Алексей скупо ответил: - Ясно за что убили, собака заслужила, но зачем возились столько? Он ведь не знал, где деньги. Пулю в лоб и закончили дело.
Косарь ощерился: - А в чём тут пример иным? Умер легко и стало никак — это, почитай, шо наказания избежал. Ни, братец, просто тик згинуть ему николи нельзя. А так шо справедливость установлена, то душа радуется!
Алексей покивал головой, чтобы от него отвязались, вопросительно посмотрел на Миху, - "Можешь идти, мы с телом сами разберёмся." - и ушёл даже немного неприлично быстро. На улице Черныш быстрым шагом ушёл на километр прочь, ему казалось, что на него смотрят, как будто над головой висит огромный мигающий восклицательный знак, привлекающий внимание всего города. Он не выдержал и со злым вызовом повертел головой по сторонам - никого не было, лишь вдалеке прохожий пересекал аллею.
Азовец осмотрел себя и обнаруженное на штанине пятно заставило его вздрогнуть, как нашкодившего ребёнка, но это оказалась всего лишь грязь, легко оттёршаяся. Он выпрямился, отряхнул руки и уставился на них в заторможенном недоумении, словно это ему ломали пальцы и вырывали ногти. Во рту стоял мерзкий вкус мяса и желчи, в глазах дрожали кровавые пятна, но хуже всего было параноидальное чувство пристального наблюдения, такого присутствия жуткого смотрящего, который видит всю его жизнь, все переписки, все мысли, всю подноготную до самой пульсации аорты и всё фиксирует с нечеловеческой тщательностью.
Боец пошёл вдаль с неестественной прямотой спины, явно показывая всем, и, в первую очередь, самому себе, что он ничего не боится и ни о чём не сожалеет, хотя настойчиво загонял под моральную шконку своё стыдливое презрение к участию в пытке. Оправдывать неприятные дела высокими целями и великой Украиной он научился давно, но никогда ему ещё не встречалось такое явное противоречие методов и цели, и ему было страшно не то, что подумать, даже склониться мыслью в сторону того, что эти мучения имели своей главной целью сладострастное удовольствие палача.
Алексей помотал головой, глубоко вдохнул-выдохнул, сжал-разжал кулаки, судорога пробежала по спине - морок памятного кошмара постепенно сходил с него. До чего же приятно жить и жить здоровым!
В полку никогда не поощрялось, а скорее, даже не одобрялось армейское единообразие, как признак зашоренности или некой шаблонности мысли, все стремились выразить свою индивидуальность с вольнолюбием через разнообразные стрижки и причёски с невероятными сочетаниями сложно выбритых, окрашенных, заплетённых, отпущенных волос. Но больше всего полёт мысли самопроявления выразился в нательных рисунках, носивших самый причудливый и изощрённый характер: руны, мандалы, ведические узоры, черепа, демоны, тризубы, цветы, колючая проволока, и, конечно, кресты, статичные кресты, сочетанные кресты, вращающиеся кресты, кресты всех форм и подобий, словно на вступлении в отряд супрематистского толка, человек обязан был поставить на себе крест, как бы возвышающий над другими. Говорить о едином стандарте обмундирования или камуфляжа было бы и вовсе странно.
Черныш с любопытством, являвшейся неотменной чертой его запутанного характера (в чём он не признавался себе, считая, что у него намечен прямой и ровный путь к великому человеку великой страны), рассматривал своих товарищей, разбросанных по залу аэропорта Борисполь в ожидании рейса. Разномастной группой, которая больше походила на отряд викингов-культистов, вкусивших даров цивилизации, они погрузились в транспорт, заняв добрую половину задней части Аэробуса. Спустя три часа лёта самолёт легко коснулся шинами посадочной полосы во Франкфурте, а Алексей, в сильном волнении напрасно пытавшийся поспать в пути, вскочил ещё до остановки. Сосед заулыбался и потянул за угол рукава вниз: "Всё равно, пока все не выйдут, не уедем!". Волнение было легко объяснимо, наконец-то герой попал в обетованную страну мечты, про которую так много слышал, и жизнь которой так часто была посулена. Увы, он не смог выйти в город, двое в штатском встретили группу встретили сразу по выходе в зал и проводили до высоколобого автобуса, так что волшебное царство Черныш увидеть не смог. В сопровождении полицейской машины, яркой и заглядной, как игрушка, они выехали на автобан.
В начале прохода встал кряжистый силуэт командира роты, что был одним из немногих кадровых военных ещё полусоветской закалки, но был принят из-за опыта и усердия, всё-таки даже козацкой вольнице нужно подобие скелета уставов и предписаний. Естественно, что Тихонюк скептически относился к этим идеологическим дискурсам, как ему казалось, скрытно, считая их молодёжной дурью, но дело своё знал хорошо и ему подчинялись, опять же за глаза подшучивая с оттенком высокомерия нового поколения над старым.
Командирское вечно насупленное лицо подобралось ещё больше: "Братцы, я хочу сказать простую вещь. Знаю, что мы все тут - из разных уголков нашей большой и свободной страны. Некоторые размовляют на украинском, другие говорят на русском, есть даже те, кто могёт сказать по-английски." Он остановился и обвёл буравящим взглядом всех присутствующих. "Но вот что хочу вам сказать - мы здесь, в этой военной части должны показать себя единой нацией с одним языком. Я не хочу слышать разговоры на русском, мы должны показать, что мы украинцы! С этого момента размовляем только державною!
И еще одно - татуировки. Мужики, кто-то записал на коже свое прошлое, кто-то знаки, напоминающие о том, кто мы есть. Но здесь и сейчас, в этом месте, они могут стать причиной проблем. Военные символы прошлой Германии запрещены. Ходим только в майках, тело не оголяем, если рукава забитые, кофты носим обязательно! Всем ясно?!" Возражений не было.
Ещё два часа езды и шлагбаум поднялся, отряд очутился на базе НАТО, в немецкой стороне. Автобус тихо урчал, медленно двигаясь по идеально гладкой главной дороге, от которой под строгими углами ответвлялись пути с аккуратными указателями. Серые махины ангаров техники висели вдали, и куда-то в ту сторону уходил путь на полигон. Они проехали мимо стадиона с чудесной гладкой травой, окружённым дорожками, на которых, несмотря на рабочее время, мотали круги бегуны. "Чтоб наши вояки бегали, да разве что им заплатят и то, за откат зачёт купят" - с грустью подумалось ему. Компанию стадиону с одной стороны составляла гребёнка теннисных площадок, а с другой комплекс соединённых зданий с оформлением из крупной плитки, прерываемой огромными полосами панорамных окон. Россыпь домиков с черепичной кровлей по одну сторону дороги близь парка с ухоженными деревьями и прямоугольного пруда обозначала офицерское жильё, а ряды трёхэтажных бараков солдатскую обитель. Даже бараки с тщательно подровненной травой, филигранными дорожками, пастельными персиково-бежевыми стенами тут выглядели уютно и приглашали комфортно провести время военной службы без каких-то тягостей и лишений, неразлучных спутников безответственности и несобранности.
"Мать честная, вот живут красиво" - подумал Алексей, вертя головой в окне автобуса.
Автобус вскоре притормозил возле одного из зданий, и командир роты ещё раз поднялся возле водителя: "Ще раз нагадую, строго розмовляємо солов'їної! Порушникам погано буде!"
К ним забрался розовощёкий, немного упитанный немец и приветливо улыбаясь - слишком приветливо для искренности, - поприветствовал их: "Добридень" и предложил следовать за ним. Шумная толпа пришла в движение, а Алексей на выходе из автобуса обернулся с озорной улыбкой и крикнул: "Remember - no Russian!" и показал движение сумкой, как будто стреляя из автомата. Дружный согласный хохот был ему ответом.
Черныш предполагал увидеть огромный аскетичный зал с рядами двухэтажных металлических кроватей и общей санитарной комнатой, но, к большому удивлению внутри был длинный общажный коридор с деревянными дверями по бокам. В одной из двуместных комнат их и заселили с Франтом, днепропетровским парнем, чей каноничный оселедец мог сразу быть взят в палату мер и весов. Он кинул свой скарб на постель с порога и по-хозяйски небрежно оставил куртку на стуле, Алексей же в сомнении застыл на пороге.
Франт с удивлением глянул на него: -Шо ты?
-Как ты думаешь, нам придётся за это платить?
-Нет, канеш, это же бесплатно.
-Именно. Ты вот что ожидаешь от бесплатного? Я настраивался на задрипанная общагу, просроченную еду, дырки в белье. Здесь слишком дорого всё для благотворительности, нам даже билеты оплатили.
-Ты наивняк. Это же США спонсирует. Шо им эти мелкие пара лямов.
-Угу, а практичность американцев — это выдумка.
Франт засмеялся, как взрослый над милым дитём: -Да расслабься ты, где украинец прошёл, еврею или даже американцу делать нечего, пропетляем как-нибудь, спишем расходы на какую-нибудь миссию "Укрепление европейской безопасности" или "Установление надёжных рубежей" или вообще "Парящий орёл могуче шевелит гордыми крыльями на защите фридома и демокраси". Им лишь бы москалям в пику сделать, а мы тут свой гешефтик и поимеем.
Алексей замялся в неуверенности, вспомнилась одна из немногих вещей, которую он запомнил от отца: "Бесплатный сыр, Лёша, бывает только в мышеловке". Он вспомнил сколько денег есть в заначке, прикинул, что может продать, где занять - ну на десять тысяч евро можно было наскрести, если предъявят счёт, было бы хамством заряжать больше, всё-таки европейцы культурные люди, правила знают. Хитрый украинец по соседству уже раскидал вещи по комнате и, завалившись на кровать с перекрещенными ногами в кроссовках, что-то жевал и тыкал кнопки на пульте телевизора в явном стремлении копировать голливудский типаж. Черныш пожал плечами, всё равно уже приехали, назад смысла идти нет, и принялся разбирать сумки.
В комнате также был отдельный санузел, отделанный мелким белым кафелем без изысков и изъянов, как больничное помещение. На обед они собрались в столовой комнате, общей для нескольких комнат, и хотя бы тут у Алексея отлегло от сердца, он увидел следы жира возле печки, царапины на столешницах, местами ободранные ножки стульев - словом, обычные следы использования, и даже смеситель немного шатался при включении. "Ну хоть в чём-то они похожи на людей!" - обрадовался курсант с приутихшим чувством неполноценности. После долгой поездки и сытного обеда солдаты расслабились и заговорили в весёлых тонах.
-Хлопцы, а шо треба если хочу в город выйти?
-Гарно, если также кормить всегда будут.
-А я бы скорее потренил, нам треба дело делать, а не байдики бить. Ми ж команда!
-Взял кто иголку с ниткой?
-А немец-то как будто баловень, стоит лыбится, йа-йа. Чё лыбится, коли не понимает? Как дал бы промеж рогов.
-Франт, дивись, шо я себе сделал, думаешь, немец оценит? - Валик задрал футболку и показал на груди свеженабитую свастику, сплетающуюся из колючей проволоки, ей шипы чудесным образом рифмовались с шипами увядающей розы. Увядание было и в лице Валентина, и его короткая ухоженная борода на фоне бледности лишь придавала болезности вместо брутальности, правда никто не упоминал об этом, поскольку не подходящие к лицу, а лишь сигналящие о компенсации неуверенности бороды были у доброй трети добровольцев.
-Валик, ну ты дебил, конечно. Тут запрещены свастоны, командир же говорил! - вскинулся Франт, даже для него такое пренебрежение законом было слишком.
-Классно же выглядит! Та ладна, знаем мы эти запреты, 90% втихую щастливы, что Европку нагнули. Просто им амеры запретили, но все чуэм, у половины иконка Адольфыча под кроватью. - непринужденно ответил тот, оправляясь.
-Як нагнули, так и разогнули. - с удовольствием вставил шпильку Франт.
-Не напал бы на Украину, так бачишь и сохранилась бы Гермашка.
Алексей строгим голосом вмешался в разговор: -Сказано нельзя, значит нельзя. Валентин, дисциплину надо соблюдать.
-Черныш, це просто свобода самовыражения. - Валик развёл руки в примирительном, но не сдающемся жесте.
-Выражения чего? Что один цвет кожи лучше другого? А воля, ум, талант не важны?
-Ну просто... Как одно с другим разделити...
-А если не немец встретится, а американец увидит, что ты на Рейх дрочишь? Ты нас всех подставить хочешь? - Алексей подошёл к нему и внушительно навис над столом, как бы добавляя центнер веса своим доводам.
-Да, но... Слухай, мне нравится военная техника, чудовная тактика Германии, я всю эту хрень по расам не подтримаю и особо не знаю за неё. Я чую, нам трэба быть как Германия в войсках, а остальное ни. Холокост - преступление. - Валентин ощутимо пытался соскользнуть с темы.
-Пойми, главное в человеке — это дух и воля, а всё остальное - гены, кровь, расы - просто материя и оправдания. Мы все патриоты Великой Украины и она делает нас великими. - Алексей не испытывал особого удовольствия от этой беседы, поэтому сделал вид, что его одолела стремительная жажда и отошёл в другой угол комнаты за водой.
Чтобы заполнить неловкую тишину, Франт достал сигарету и затянулся, дым прозрачной струйкой поднялся к потолку, затрещал неприятно звонок, перемежающийся строгой немецкой речью. Следующие полчаса были заняты разборками с комендантом, и без того кругловатым, как с рекламы какого-нибудь заведения "Пиво и сосиски", а сейчас и вовсе раздутым от бешенства в рыбу-фугу, на тему курения, пожаробезопасности и нарушения распорядка.
Тем не менее, затронутая Валиком тема всё равно одолевала Алексея, и если ранее он как-то обходил её стороной, подобно Тихонюку, то в этот день вопрос по соединению со сторонниками превосходства белой расы встал перед ним слишком крупным, необходным знаком.
Один из прадедов Алексея воевал в последние года войны и даже где-то сохранились его медали, выданные по разнарядке к юбилеям, а другой прадед умер в самом начале и ничего не оставил, про двух других он даже и не знал. Конечно, он гордился своими предками, как героями, но война была так давно, что все идеологические мотивы давно уже канули бы в Лету, если бы не пропаганда, и лучше всего про это просто забыть.
Азовец удобно раскинулся на кровати, заложив руки за голову и зевнул. Какое же отторжение у него вызывали с юношества все эти бесцельные поиски глубинных смыслов, размышлений о вечном, переливаний своего времени из пустых значений в порожние данные, тщетных блужданий с фонарём какой-то истины в двух соснах! Даже простое перечисление уже навевает тоску и что-то схожее с зубной болью. Великий человек тем и отличается от обычного человека, что он делает дело, вот просто берёт и делает, без сусоленья, без пространных рассуждений или бесконечных логических построений, которые всё равно закончатся тем, что кто сильнее, тот и прав, тот и диктует свою волю, того и нужно уважать, и ему подражать.
"Кто у нас сейчас главный в мире? Ясно, кто, тут двух мнений быть не может. Как там поступают с ультраправыми? Если не нарушаешь закон, пожалуйста, будь собой. Ведь что такое нацизм? Это просто несдержанный патриотизм, раздражённый ущемлением своих прав. Дайте ему желаемое, и он успокоиться. Разве это про бесчинства? Отнюдь, это про причастность и уважение к своей стране, к своему народу. Стоит ли этому препятствовать? Надо направлять и поощрять, как ветер, дующий в паруса, как топливо для наших моторов! И как когда-то в Германии мы используем этот всплеск энергии для рывка и объединения, для сохранения и упрочнения украинской идентичности.
А настоящий нацизм, это в России, где якобы с фашизмом борются, да под этим предлогом всех немного в правую сторону спектра да запрессовали, собственно, всё отличающееся от линии партии запрещено да подавлено - все правые, левые, феминистки, ЛГБТшники, оппозиционеры. Разве что анимешники остались, да и те под вопросом со своими разноцветными волосами. В общем, осталась там одна серая безликая забитая масса, как им Путин скажет, так и будет.
Поэтому наши расписанные пусть и сомнительными татухами ребята — это плюрализм и разномыслие, а их одинаковые болванчики — это нацизм и тоталитаризм." Довольный собой Алексей уснул сладким полуденным сном человека с чистой совестью.
Вечером в каптёрке им раздали пакеты с формой и большие увесистые сумки со снаряжением. Первым делом вернувшись в номер Черныш вынул китель, штаны расцветки флектарн и залюбовался прецизионными стежками нитей, какими-то ювелирными молнией и пуговицами. Тут же он надел на себя форму и восхитился тому, какая она и удобная, и мягкая, и продуманная, она буквально обнимала, передавая от производителя заботу о солдате. Значительный контраст с тем твёрдым и непроницаемым "дубком"! Солдат бы может и не снимал камуфляж на ночь, будь такая возможность.
Алексей проснулся даже раньше будильника и повалялся в кровати с удовольствием разминая затёкшие мышцы и предвкушая день. Вскоре прозвенел будильник и для него это был гимн жизни, которая ждала его впереди - жестокой, строгой, подчинённой одной цели. Это был зов долга.
Солдат встал, откинув тяжелое теплое одеяло, его униформа уже была аккуратно подготовлена с вечера в углу комнаты, быстро умылся и выбежал одним из первых учеников на церемониальное построение возле поднятых флагов Украины, США, СК, Германии и НАТО. Какая гордость была в его сердце за свою страну, принятую равной среди великих держав, увенчанную почётом и наконец-то получившую достойное ей место в чудесном саду, который Украина столь рьяно охраняет от азиатских восточных орд! Когда же заиграл государственный гимн, его сердце заколыхалось, а глаза увлажнились слезами, что невозможно было бы сдержать и не нужно было сдерживать, ведь они показывали не слабость, а силу, силу любви к Родине, к нации! "Нет, не вмерли, не вмерли! Всем ещё покажем!.."
Алексей с экзальтическим восхищением рассматривал директора учебного цикла. "Посмотрите на его выправку, спортивную фигуру, тщательно подобранную и выглаженную униформу, идеально выбритое, интеллигентное лицо, на котором словно нарисованы три столетия непрерывной военной традиции, пять поколений офицеров и два высших образования со знанием трёх иностранных языков! Настоящий джентльмен с твёрдой верхней губой, честнейшими мотивами и горделивым взглядом! С чувством собственного достоинства и уважения, излучающий уверенность и строгость. Могу ли я представить его отстёгивающим наверх процент от волонтёрских сборов? Сливающим часть топлива на сторону? Бросающим своих солдат или выходящим из подчинения командиру?
Его облик как бы уходит в глубину времён, в прошлое, полное героизма и чести, отваги и верности. Так чопорно он смотрит на наш нестройный отряд, как на индийских чучмеков в загаженных трущобах. Весь его образ преисполнен бременем белого человека, дисциплинированного, развитого и высокоинтеллектуального, несущего свет просвещения недоразвитым и обделённым народам. Добавить только пробковый шлем и отличить станет невозможно. Мне невероятно повезло попасть в эту группу с его обучение, под руководство настоящего, примерного военного, даже не просто военного, но скорее рыцаря с кодексом чести и порядка!
Какие тонкие, высокие чувства едва-едва прорисовываются на его благородном лице! Вежливое любопытство, целеустремлённая забота, некоторое разочарование от негодного людского материала, который потребует много работы и чуточку, совсем капельку презрения, но презрения тщательно скрытого за толстой маской невозмутимости, но презрения не опускающего, не унижающего, а презрения мотивирующего, подталкивающего к свершениям и подвигам! Ох, он приближается! Он посмотрел на меня!!!"
Британец, проходя мимо, ободряюще кивнул вытянувшемуся по струнке Алексею: "Welcome aboard, lad". Тот аж покраснел от удовольствия и преданно следил за инструктором неморгающими глазами. "Я буду лучшим учеником!" - вдохновенно пообещал он себе.
Вскоре они прибыли на стрельбище и получили тюнингованные АК со всем джентельменским набором - рельсы пикатини, телескопический приклад, передняя рукоятка, анатомическая рукоятка управления, широкий ремень, коллиматор. Алексей взглянул в прицел - перед ним висела яркая, красная точка, чётко выделяющаяся на фоне мишени. Он поводил автоматом по сторонам - точка не искажалась, не смещалась, всегда проецируясь в одно место относительно ствола, аккуратная и точная, так легко позволяла делать перенос огня. Конечно, в играх он встречал коллиматорные прицелы, но всё было отображено пикселями, в объёмной же реальности, с разной фактурой объектов, этот красный луч, светивший ему в глаз точкой, чувствовался чистым и незамутнённым позывом к выстрелу. Алексей оглянулся - инструктор что-то объяснял ученику, изображая рукой дугу - и быстро перевёл прицел на дальнего соседа. Точка идеально наложилась на тело, солдат представил, как дважды жмёт на крючок, как тут же на груди взмываются фонтанчики крови; потом перевёл точку на голову и добавил мысленно контрольный выстрел, голова дёргается и растекается тёмно-красной кашицей. Черныш убрал автомат и погладил его холодную сталь. Великолепно. Это очень похоже на магию, нажимаешь тут, а там возникает разрушение, солдат жаждал стать таким сверхчеловеком.
Черныш и Франт в паре пересекали полосу препятствий, для блезиру нацепив плитоносцы, и пожалели об этом уже после первой трети.
-Ну тяни же! - пропыхтел коллега.
-Да тяну же! - прорычал Алексей, его хват сорвался, а Франт упал вниз и смешно свалился на задницу.
-Дрыщ-Черныш! - выпалил Франт, потирая ушиб. — Вот чорт, фляху раздавил! Пойду сменяю!
-Франт-Пережрант! - захохотал Алексей, слез с забора и уселся рядом, вытирая пот.
-Бійця, що відпочиваємо, що сидимо, де твій напарник? - строгий голос прервал отдых. Рядом нарисовался из воздуха старший лейтенант Вышийчук, уроженец Ивано-Франковска, с узким лицом и зажатой под мышкой папкой.
-Пан офицер ин отошёл до склада. Скоро вернётся. - от неожиданности солдат забыл украинские фразы и без того малознакомые.
-Що сталося з ним?
-Ин упав на забире, ограже, плетене... - Алексей запутался в словах, мучительно краснея. - Я прошу прощиня, я вырос на сходи Украини, у нас там больши говорять російською.
Франковец с таким презрением посмотрел на него, словно к нему из грязевой ванны выбежала свинья и предложила побрататься: -Москальська мова татарами створена і монголи ще допомогли! Він підходить тільки для спілкування з примітивними племенами! Ти що, до дикунів приїхав? Улю-лю? Розмовляй по-європейськи!
-Так, буду!
-Цей мерзенний російську мову, подарований негроїдом. Ти повинен знати, що Пушкін нащадок арапчонка з Африки! А нам ці пам'ятники по всій неньці понаставили, зносити втомимося. Як ти можеш бути справжнім українцем і не знати своєї рідної мови?
-Выправлюсь! - солдат вытянулся во фрунт, чтобы показать "не имейте сомнений, мои слова, пусть и на неказистом украинском повлекут за собой дело".
-Наша мова-це не тільки засіб спілкування, а й наша культурна цінність. Коли ти будеш говорити українською мовою, ти повністю вбереш дух нашої нації! Наш дорогоцінний скарб і наша ідея - все збережено в солов'їній. Яка прекрасна і співуча наша мова! У дні поневірянь і турбот про долі нашої Батьківщини, одна наша підтримка і опора. Не можна вірити, щоб така мова не була дана великому народу! - офицер так быстро и чётко вдалбливал пропагандистские гвозди, что было сразу понятно, он заучивал фразы долго и применял неоднократно.
-Так!
-Коли ще раз цю промову почую, твій москворітую пику буду з милом мити! - франковец брезгливо оттягивал губу книзу при разговоре, так, что челюсть отходила кпереди и он становился очень похож на спесивого хамелеона, особенно когда выпучивал глаза.
Алексей взбесился: "Ну куда уж настолько-то! Пересоливаешь! Я итак стараюсь!" но поскрипел зубами и запечатал всплеск злости, ведь критик был прав, новую Украину на старом коде не построить.
-Так! Будэ зроблено!
-Добре. Іди працюй на благо України.
Алексей в смешанных чувствах широким шагом пошёл прочь, периодически вздрагивая и матюгаясь, такую унизительную выволочку он не помнил со времён школы. "Чтож, сам виноват" - сказал он себе. - "Надо больше любить Украину!"
Черныш с наслаждением растянулся на кровати, попытавшись отвлечься от гогочущих в казарме солдат - получалось с трудом. "Каким всё-таки замшелым советским духом отдаёт от всего этого ЗСУшного коллектива!" - скривился Алексей. "Вот эти глуповатые рожи, торчащие животы, неопрятная одежда вразнобой, грубые, колхозанские руки, дублёная, тёмная от злоупотребления табаком и алкоголем кожа. И как они идут? Ссутулившись, вразвалочку, пошаркивая, как замученное стадо! Они ничего не поймут и ничему не научатся со своими девятью классами школы, с туповатым выражением лиц покорно пойдут на бойню, как быки и смогут только своими телами ненадолго задержать врага. Благородное дело войны никогда не было предназначено для крестьян, а уж современная война хайтека тем более." Он не мог сдержать накатывающую волну отвращения к этой массе людей, которые, как ему казалось, не могут даже правильно стоять.
"А эти шароварники со своим селянским примитивнейшим национализмом, который по сути ничем не отличается от хуторянства, да хуторянство в большом масштабе и есть? Что они знают про идею нации, про долг патриота, про величие европейской цивилизации? Про угрозу, нависающую с востока криворылой монгольской гримасой? Про размывание козацкой доблестной идентичности торгашами и вшивыми интеллигентами? Про заселение Европы грязными мигрантами и потерю самой себя? Заговори я об этом с ними, они даже не поймут о чём я веду речь! Весь их нациоцентризм состоит только в том, чтобы урвать себе побольше и ни с кем не делиться!"
Алексею стало унизительно стыдно за свою группу курсантов, он нервно затеребил пальцами по сукну штанины. "Неужели я в его глазах выгляжу таким же неотёсанным увальнем?! Неужели я для него такой же недоразвитый русский голодранец, как любой безликий представитель людского стада к востоку от Днепра? Между нами бездна, просто бездна."
"Я чувствую гораздо больше родства с нашими инструкторами, чем с ними." - с неприятным замиранием сердца осознал Алексей. "Конечно, я слишком требователен к ним, сначала холопами веками ходили у царя, потом мимолётная свобода и худший век под пятой у сатрапа. Мне стоит смотреть в их корень, в корень их страны. Родина моя в сути своей гораздо больше схожа с Англией, чем с восточной Ордой, и была только грубой силой и массой загнана в рабское русское стойло. Родина там, где мечты, а мечты наши на крайнем западе Европы."
Приободрённый он в восторженном возбуждении зашагал по казарме. "И что же мне теперь с этим делать? Я должен сильно измениться, чтобы соответствовать показанному мне уровню, чтобы он похвалил меня.
Каким дремучим, замшелым запахом веет от этого недотравленного русского мира. Я даже чувствую, что мне противно своё имя, какое-то неславянское, обмоскаленное. Что это такое Ааалексеееей? И это имя - Алексей... АААААЛЬЭЭЭЭКСЬЭЭЭЭЭЭЙ. Как будто кто-то орёт спьяну в трещащую трубку "Алёооооо, ну чо там?!". Противное имя, какое-то грубое, обмоскаленное, неприятное языку, которому приходится дёргаться туда-сюда во рту - несуразно, неотёсанно.
А по-английски звучит-то как складно, европейски - Ольэксий, с таким нежным, вежливым О, превосходно дополненным мягким Л, деликатно продолжающимся в спокойный КС и идеально завершающимся деликатным ИЙ. Язык плавно скользит по нёбу, словно прецизионно выточенная деталь, не встречая сопротивления, мягко. Так красиво, выверенно и аккуратно, цивилизованно! Правильно! Да, именно это слово - правильно!
Вся моя жизнь была неправильной и жалкой попыткой построить правильную жизнь на гнилом фундаменте! Я ненавижу себя, ненавижу свою насильственно навязанную Неродину, эту её мерзкую, кровавую историю, отвратительный кондовый стиль жизни, и моё имя, которое связывает меня с ней. И всё довершает этот ублюдочный дворовой позывной? Черныш?! Серьёзно, ещё бы Шарик на погоняло назначили. Как у бездомной, побитой собаки... Я и чувствую себя такой дворняжкой, побитой и ненужной, валяющейся в грязи и боящейся взглянуть на прохожего, чтобы не получить пинок! А высшая степень моих мечт - ласковый взгляд от старушки-инвалида да брошенная кость с ошмётками хрящей. Омерзительно, омерзительно! Я герой Украины и я не могу носить такое варварское имя! Всё начинается со слова, с имени, как и сказано в Писании.
Да. Решено. Отныне моё имя Олексiй. Славянское, европейское имя, подчёркивающее модернизацию Украины и разрыв с загнивающей Россией. С позывным ещё проще, само просится на язык - Блэк. Только послушайте, как это звучит - Олексiй Блэк Чернышко! (произнёс он вслух) Блэк. Олексiй Блэк. Кратко, ясно, прямо."
Олексiй улыбнулся счастливо и умиротворённо: "Словно свалился камень с души моей. Нет больше никакой связи с мерзким прошлым, никакой вины... Я как будто перерождаюсь на самой западной части Европы, выдавливаю из себя эту варварщину, этого русского раба. У какого-то же украинца я встречал эту фразу, кажется? Как же бодро она звучит, какой могучий порыв заложен в этой фразе! Никогда бы никакой русский не смог почувствовать этот дух степей и раздолья Украины!"
Остальные дни проходили под копирку: подъём и быстрый душ с прохладной водой, уносящей сон. Тренировочный день стартовал в семь утра. Сначала рутина физических упражнений - пробежка, подтягивания, отжимания, затем завтрак - каша, яйца, сосиски, кофе. Первая фаза открывалась стрельбами на полигоне. Стойка, прицеливание, определение дистанции, перенос огня, перезарядка - его оружие становилось ближайшим другом и каждый выстрел укреплял эту связь, как бы прирастая к духу.
Горячий обед и буквального немного свободного времени для восстановления сил, а после полудня тщательное изучение тактики в теории и примерах, затем учебные занятия по различным аспектам военной службы от минирования до тактической медицины. И наконец обязательный час пропаганды - ОУН, УПА, Коновалец, Бандера, Шухевич, Петлюра, Конотоп, Круты, Голодомор, Террор...
Тренировочный день заканчивался ужином и коротким личным временем, а дальше отбой и всё по новой. Так и проходило обучение Блэка в течение всех трёх недель и без всяких сомнений можно было сказать, что назад он вернулся другим человеком даже с другим именем.
Позорные минские соглашения не дали толком применить себя в деле, но хотя бы позволили нарастить силу и мощь полка. Настал самый короткий день в году и для братьев по оружию он означал великий праздник — в самую длинную ночь поминали воинов ушедших в Вальгаллу.
Побудка была ранней, день тяжёлым, но вечером ждал пир и зрелище. Они шли с факелами по улицам. Олексiй не понимал какое сейчас год, какой сейчас месяц, длится ли ещё день, или уже пришла ночь. Разум, перегруженный звуковыми и зрительным ярчайшими образами, интоксицированный вербально, истощённый бессонницей и упорным трудом, отказывался воспринимать окружающее. Вся толпа двигалась с ним, как людское море.
В кольце факелов на холме стоял деревянный драккар. Высоко во тьме зажглись огни ракет и шары повисли на дымовых столбах, трепещущим светом озаряя мутные лица.
Драккар уверенно занялся от поднесённого факела и вскоре запылал ярчайшим огнём так же, как из одной идеи возгорится всеземный пожар, который уничтожит дрянной мир и слабых людей. И Олексiй с замиранием сердца понимал, что он и есть этот факел. И он был счастлив стать им, счастлив отдать всего себя, всю свою суть, ведь это его путь, его смысл, его предназначение – служить Родине, сделать нацию сильной.
Огонь корабля мёртвых пылал ярко, выхватывая из темноты фигуры людей, а тени их падали искажёнными силуэтами с тонкими, кривыми конечностями на узловатых сочленениях.
Вождь встал перед ними мощной фигурой, закричал твёрдым, могучим голосом и сотни глоток заорали вслед за ним:
Вийдемо ж на захист Батьківщини!
Нехай москалi згинуть в огне!
Та пасти міста їх!
Та зникне рід їх з лиця землі!
Бо велика і могутня наша нація!
Сотни кулаков ударили в грудь и распрямились вперёд.
Украiно! Свята Мати Героiв!
Зiйди до серця мого!
За Твою славу! За Твоi Святi Iдеi!
"Слабость запретна. Жалость запрещена. Жалость для рабов." – твердил про себя Олексiй.
Нехай душа моя у тобi вiдродиться!
Славою твоэю опромiниться!
Страху нехай не знаэ!
"Нет выше верности, чем верность нации! Нет выше чести, чем служить ей!” – восхищённо вторил про себя азовец.
Не знаю, що таке вагання!
Скрiпи мiй дух! Загартуй волю!
Все чувства сливаются в единый блок и превращаются в чистую, злую ярость.
Щоб смiло йшов я в бiй!
Щоб вiра моя була гранiтною!
Щоб зросла завзяття, мiць!
Свята, Могутня, Соборна!
Душа Олексiя дрожала: "Мой род, моя страна! Я весь твой, весь, до конца!"
Слава Украiнi! Героям слава!
Слава нацii! Смерть ворогам!
Счастье, счастье! Ослепительное, жгучее! Неимоверное, невыражаемое! Счастье разлито по земле!
УКРАIНА ПОНАД УСЕ!!!
УКРАIНА ПОНАД УСЕ!!!
Часть III
Тихий зов
Война пришла оглушительным громом, слепящей вспышкой, столбенящей бурей. Все предполагали войну, но никто не ожидал её в реальности, поэтому она оказалась внезапной и эхо её прокатилось по всему земному шару. В душе они надеялись, что русские в очередной раз блефуют и уйдут от конфликта под угрозой столкновения с величием объединённого первого мира. И никто не ожидал такого масштабного начала, но тем хуже москали сделали себе, заранее вычеркнув себя из цивилизованных стран. Оставалось только немного потерпеть, пока вся сила и мощь НАТО не покажут себя. Совсем скоро натовские войска придут на допомогу...
Олексiй Чернышко держал оборону западной стороны. Дни слились в один бесконечной чередой выстрелов, шипения рации, забивания магазинов и коротких моментов сна, который больше походил на кратковременные выключения сознания. В один из коротких моментов затишья он вышел наружу, просто посмотреть вокруг.
Здание напротив было разбомблено недавно. Из окон вырывались струи пламени, тянущиеся вверх по закопчённым стенам, ласкающие бетон в смертельной любовной игре. Огненные глазницы умирающего дома обречённо смотрели в никуда, словно у отходящего в это никуда человека. Олексiй поймал этот взгляд и завороженно застыл в созерцании красно—жёлтых переливов огня, огромная, жестокая громада вздымалась в нём, силой расширяла грудь, вливалась в жаждущие действа мышцы — что—то невероятное, могучее, властное. Лицо неприятно трогал жар, солдат злобно оскалился, не отводя глаз от огня и не моргая, его сознание отзеркалило огонь, его разум стал огнём. Он обращался в неумолимую машину убийств и его мысли, сомнения уходили куда—то далеко—далеко, всё о чём он мог думать, это только уничтожение и гибель ненавистного врага, который наконец—то ответил на вызов и вышел на поле брани.
"Мы уничтожили вас на Майдане, мы сожгли вас в Одессе, мы забили вас в Харькове, мы пристрелили в Мариуполе и везде там ваша погань оставила нашу землю в покое. Только сила и мощь могут дать нам свободу, только ярость и гнев приведут нас к достоинству. Как символично, что вновь мы встретились в этом городе у моря, где мы уже победили вас, и победим ещё раз, но сейчас уже вам не удастся отсидеться за ядерным щитом, весь мир придёт нам на подмогу, эта война закончится оккупацией и разрушением жалкого полугосударства с безвольным недонародом. Вы ничтожества, ублюдочные свиньи, мерзкая азиатчина, которая грязной волной прёт на цивилизацию и лишь по нашей европейской доброте вы ещё оставались живы, но сейчас, сейчас всё будет по—другому. Никакие навязанные соглашения, никакие гнилые полумиры не остановят нашу поступь. Никаких полумер и компромиссов. Только война до конца, только уничтожение. Только победа, только смерть. Посмотрите на этот огонь, русские собаки, это будет последнее, что вы увидите — очищающий, могучий огонь войны, который избавит землю от вашей падали. Услышьте наш клич, потому что убийство началось. Почувствуйте нашу поступь, ибо мы идём за вами. Мы убьём вас всех." Олексiй сжал автомат и двинулся на пост и всё закружилось снова. Мечты фанатика нации начали сбываться, великая нация начала закаляться в великой войне.
—Блэк, где тоби черти носят, тащи нлоу!
—С запада, с запада!
—Под окном пригнись, снайпер работает.
—Да, нормально. Три рожка ещё.
—Сколько до темноты?
—Аккум есть?
—Нас, походу, в кольцо взяли, как с перешейка-то доехали?
—Ничё, сейчас Америка впишется, грамотно москалей развели!
—Приморский отдали.
—Допомога скоро будет? Где деблокада?
Он переметнулся по низу к другому углу окна и перехватил автомат для стрельбы со слабой руки. С механического прицела он так стрелять не научился, но коллиматор другое дело. Враг снова высунулся из-за угла и накрыл огнем, щелчки пуль раздались возле прошлого укрытия, а внизу замелькала вереница пятен промеж зданий. Олексiй дал очередь в пол магазина и два маленьких человечка упало, один на карачках дополз дальше, а другой неотчетливо замелькал, к нему подбежал ещё один и потащил, Олексiй пострелял одиночными, но не попал.
"Один минус, второй может ранен" - порадовался боец с приятным онемением в груди. Бои быстро превратились в мешанину таких вот маленьких пятен, иногда освещаемых огнем с прилетающими иглами, и если на уровне рефлексов и механических действий Блэк действовал разумно, то психика его трещала по всем направлениям и наверное для него лучше было бы сойти с ума, заменить свою личность другой, которая бы ломалась и страдала, а потом, когда все закончится, хотя бы на какое-то время, снова вернуть себя.
Отстрел магазина, выстрел с гранатомёта, смена позиции, следующий этаж, отстрел магазина, смена позиции, перескакиваем через труп, следующий подъезд, вскрываем дверь, два магазина, обстрел, перекат, отход на перезарядку, другой подъезд. Вокруг дым, верный автомат даёт силу и уверенность, братья сражаются рядом, чувство плеча неизменно, подводит только тело, но каптагон помогает, как у дедов.
Подъём повыше, наводка артиллерии, выстрел с гранатомёта, ещё один магазин отлетает махом — боже, какая же мощь в моих руках! — смена позиции, ух, это было совсем рядом, не попал москаляка! Отстрел магазина, вон перебегают человечки, тактическая перезарядка, выстрел, выстрел — есть! Фигура падает на землю, сейчас прилетит граната, надо перейти в соседнюю квартиру, силуэт в дверях мешает, перечеркнуть очередью, заходим в квартиру, высаживаем ещё магазин, надо снова сменить локацию.
Олексiй начал движение, но остановился, в комнате был кто—то ещё. Забившись в угол и сдавив уши, женщина в платье с цветастым принтом смотрела на холодеющий труп. Солдат машинально перевёл на неё ствол и, если бы она хоть немного пошевелилась, спустил бы курок, но её закаменело горе. Постояв так пару долгих секунд, он выбежал из квартиры в гущу битвы.
Бои продолжались, линия фронта откатывалась от окраин к центру, орков было не сдержать, а помощь от НАТО заключалась только в поставках оружия и пожеланиях удачи в бою. Постоянные поражения и употребление психоактивных веществ окончательно разбалансировали психику Олексiя. Блэк сидел на кровати и тупо смотрел в никуда, перед глазами бегали кровавые мультики разрывов и дымящихся кишок. Просидев в ступоре полчаса он пошевелился, снял куртку и вздрогнул от неожиданного холода — тело было пропитано липким потом. Жевательные мышцы начали быстро и резко дрожать, словно он хотел что—то прожевать или выговорить. Неожиданно он понял, что животно, истерически, безумно боится. Чувство страха было забыто давным—давно, но погребённое под чередой побед и доминаций, в столкновении с превосходящим противником всплыло снова. Он спустился в подвал, вытащил пленного в коридор: "Ты мне ответишь за каждый разрушенный дом, за каждого убитого!"
"Пожалуйста, не надо!"
Но как же сладостно снова ощутить себя великим и могучим, особенно на фоне этого скулящего комочка плоти, такого жалкого, ничтожного. Этого мерзкого орка, недочеловека, гадину, которая стоит на пути любимой нэньки к европейскому процветанию и благополучию!!! Я должен уничтожить его! Эту мразь! МРАЗЬ!!!
Солдат рывком воткнул лезвие в глаз военнопленного, тот пронзительно завизжал и вцепился в руки, подёргиваясь. Нож застрял в орбите на середине, задев мозг кончиком. Oлексiй вдавил рукоятку, но она не поддавалась, только вопль усилился, перейдя на высокие ноты, не прекращаясь, как у зажатой струны. Тогда он ударил по основанию рукоятки, вбивая орудие вглубь, сквозь глазницу — раз, два, три, — ещё сантиметр мозга, ещё, ещё. Пленный затих и обмяк. Но Олексiй вонзал нож снова и снова: «Кто великий, а?! Кто, сука, могучий?! Кто?! Говори же! Кто сильный?!»
Дело было сделано. Только настоящему воину знакомо это сладостное чувство, когда твой враг падает навзничь, изувеченный, и дёргается в мелких последних конвульсиях, говорящих, что смерть уже накрывает чёрным полотном тело.
Олексiй стоял над трепыхающимся существом оскалив зубы дикой, ликующей ухмылкой и глубоко дышал с громкими хрипами ярости. По телу пробегали судорогой волны восторга, начинающиеся из разгорячённого сердца и катящиеся до зажатых кулаков, скрюченных стоп.
Он внезапно замер, как будто врезавшись с бегу на стену, выпрямился, посмотрел по сторонам, на свои окровавленные руки, почувствовал царапины на кистях и лице, с глуповатым недоумением уставился на изувеченный труп. "Чего это я... Напачкал тут... Убирать теперь. Надо было по—тихому пристрелить". Бешено вращающийся ротор в груди разлетелся на тысячи осколков, пробивших тысячу дыр, через которые выходил его гнев.
С лестницы послышался топот ботинок. Солдат нёс коробку с сухпаем в камеру и мельком взглянул на тело: "А, порешил—таки. Ну тащи в отвал." Лязгнул засов двери и азовец спиной почувствовал, как из—за неё пахнуло могильными ужасом и холодом. Обернувшись, он увидел, как в камеру из коридора падал косой сумрачный свет, в дальнем углу угадывалась куча сбившихся тел и только белки распахнутых диких глаз, устремлённых на него, поблёскивали во тьме. Резко пришло понимание, что они всё слышали, всё, до последнего всхлипа.
Oлексiй дёрнул щекой. "Я воин света. Я защищаю свою родину." — сказал он себе, и потащил труп на свалку, оставляя за собой дорожку крови.
Лёжа на крыше панельки Oлексiй выискивал танки орков. Каптагон закончил действие и накатила жуткая усталость, он спал шесть часов, но не восстановился ни на йоту. Обнаружив танк в секторе, он выстрелил с опозданием и попал в землю рядом с бронемашиной. Надо было сменить позицию, но сил не было, его накрыли с миномёта. Разрыв мины был в пяти метрах сбоку—сзади, и большая часть осколков прошла мимо, но пара фрагментов вошла глубоко в стопу.
Эвакуация затянулась из-за обстрела, в Азовсталь он попал только под вечер, осколки извлекли быстро, но через пару дней нога начала гнить. Врач сказал, что стопу надо отнимать, потому что антибиотики не действуют на этот штамм, но командиром была обещана экстракция из осады и Олексiй решил подождать.
Действие дефицитных обезболивающих заканчивалось, и тупая боль вновь начала глодать распухшую, уже пованивающую фиолетово-чёрную ногу.
"И знову, нет зновь, прiходишь, гиспижа... господиня... пани? А, к чёрту, сейчас я могу позволить себе говорить языком простолюдинов, меньше мозг грузить.
И вновь ты приходишь ко мне, госпожа Боль. Приходишь мучать меня, терзать моё тело, потрошить меня словно рыбу, выброшенную на берег. Моя Ночная Гостья. Моя Радость. Моё странное утешение. Мой гимн доблести. Моё томление, моя мучительница, моя страсть, моя радостная весть, что я ещё жив. Да! Я жив! И я силён! Я воин! Я боец!
Скоро ты покинешь меня, скоро моя нога подживет, и я пойду снова убивать этих мерзких тварей. Аааах, как больно! Я буду решать этих сук, душить их, как щенков, выдавливать им глаза, вешать на фонарях!"
Олексiй укусил себя за руку, чтобы не застонать и странным образом боль из ноги частью перетекла в руку. Боевик быстро пошарил в кармане боевых брюк, извлёк складной нож, раскрыл с третьей попытки срывающимся ногтем и резанул себя по предплечью. Это помогло.
"Так легче, легче... Так повелеваю своей волей, я господарь своей судьбы..."
Скорчившийся человек произвёл ещё один обезболивающий и потому неожиданно приятный порез, как повар, который готовит острое, обжигающее, но вкусное блюдо.
"Сладкая, сладкая боль, помогает мне жить дальше. Боль — это жизнь, боль — это смысл жизни, разве не через боль мы узнаем, что правильно, а что ошибочно? Разве не боль даёт нам стимул к жизни? Разве не на боли основано моё существование и мой порыв, мой патриотизм? Ведь боль за родину дала мне силу, а сила дала свободу. Боль — это моя суть. "
Он сделал медленный надрез с неровным нажимом, так, чтобы больше рвать свою немощную плоть, чтобы дух превозмогал бестолковое тело, мешающее участвовать в похвальной долгожданной бойне.
"Вот я режу себя и мне становится приятно. Потом я буду резать русню и мне будет счастливо. Потому что боль — это знак от мира и тела, что надо исправить себя и Землю. И уж я поправлю, поправлю! Не сомневайтесь!
Аааргх, как же болит! Можно сказать, что боль — это мой ресурс, моя основа, как моя ненависть. Она направляет меня, а я управляю ей. Я клубок ненависти и боли и силы. И я все могу, все сделаю. И в этом круговороте мне все подвластно!
Все враги Украины сдохнут, все кто покусился на её землю, скончаются в мучениях! Я ненавижу, НЕНАВИЖУ этих тварей, сволочей, подлецов, ублюдков, убийц, мародёров, насильников, садистов, палачей и нелюдей! Все русские, коммунисты, олигархи, румыны, татары, воры, либералы - все будут убиты!
Все умрут! Все! Больно! БОЛЬНО!"
Олексiй грубо полоснул себя по руке, ударил остриём ножа и в ярости вцепился зубами в открытую рану. Он почувствовал, что вновь стонет и скрыл звуки за чревным рычанием, чтобы никто из соседей не услышал его слабости, хотя в подвале было достаточно стонущих людей, но он знал, что стоит выше их, настоящий нордический воин чистой расы.
"И на этой земле, очищенной от всякой погани, мы построим новую Украину, могучую, чистую, незапятнанную. Со справжніми сынами правильной нации и правильной идеи.
Это ничего, я через всё это пройду, переживу, прорвусь! Я выйду отсюда только мощнее и злее. Что не убивает, делает сильнее! Да! Девиз моей судьбы!
Всю жизнь я чувствую боль, и всю жизнь, я становлюсь только сильнее, год от года! Таков мой путь. Моя дорога. Дорога боли."
Лезвие тупо прошлось по коже, оставив тёмную дорожку, едва видимую в призрачном свете. Утомлённый Олексiй перевернулся в сотый раз и глянул на часы.
"Уже четыре часа ночи... Боль стихает... Я так устал... Больше не могу колошматить..." Задымлённый разум отторг мелькающие обрывочно фрески насилия и спасительно представил его сидящим в тиши на берегу пруда, в таком нетревожимом, отрадно-спокойном месте, в такое тёплое и ласковое время года, в такую чудесную погоду, каковая идиллическая картина есть в сердце каждого человека. "Кажется, я засыпаю... Какая прелестная, дивная картина... Я полулежу у корней ивы, опёршись на ствол спиной, доброе солнышко поблёскивает сквозь листья и играет на моём лице, руки трогают шёлковую траву, неподалёку журчит ручей... Хотя мне и не надлежит мечтать о такой деревенской жизни, ведь я воин."
Он в некотором стыде повертелся на матраце. "Да, я воин, я солдат, моя воля железна, но даже воинам дозволено отдыхать. Голова кружится, я наконец-то, кажется, засыпаю, проваливаюсь в невесомость... Такая радость, скромная, тихая, но странно неодолимая окружает меня. Я парю над землей, в прелестной синьке... то есть, синеве, и боль уходит... Уже не чувствую своих рук и ног, не тревожусь за бои.
Эта трава, тропинка, ручей, эта земля, почему мне все это так знакомо? Как будто я был здесь уже... Вспомнил. Это тот пруд возле села у бабушки, где я иногда отдыхал в раннем детстве, только немного другой пруд. Но это ощущение радости оно то же самое.
Такой первозданной детской радости... Я уже забыл, что когда-то мог быть так радостен, беззаботно да искренне. Не заботясь о выживании, обороне, войне. Не волнуясь о гідністи, силе, успехе. Разве возможно? В этом мире добро встречают только победителей, только за дух и мощь триумфаторов. Только тех, кто стоит на костях врага. Важна только сила. Все остальное ложь.
Но вот... Почему мне так спокойно, если я думками ухожу в то село? Это детские флешбеки в лихорадке? Хатка, огородец, кринка, жинка. Я закохал селюковщину? Я прописался в шароварники, съехав с глузду после месячной боёвки? Или это просто подсознательная защита психики, возвращающая меня в те дни, когда я был счастлив без условий?
Мне не стоит смягчаться сейчас, я отдохнул достаточно в тёплых воспоминаниях. Впереди ждут только бои и война, бесконечная война в мрачном будущем..."
Олексiй остатками воли представил, как на пасторальный пейзаж из облаков падают безголовые тела коней и из огромных уродливых обрубков шей хлещут брандспойтные, комиксно-гротескные струи алой крови, и как струи взмывают вверх и заливают всё красным дождём, как зелень, синева, белизна становятся оттенками красного и, в конце концов, солнце, могучее солнце, дольше всех сопротивлявшееся потокам гибели, испаряющее их жаром и светом, наконец зашипело, замутнелось грязной пеной и обратилось в багряный глаз, ненавистно взирающий на обречённый поднебесный мир.
"Вот смотри, что тебя ждёт. Никаких соплей. Никаких сентиментальностей. Только война. И в конце тебя ждёт Перемога. И триумф. Триумф воли переможника." Блэк выдохнул пару раз воздух с металлическим привкусом и наконец-то отключился.
День, два, неделя — экстракции не было и воспаление дошло до колена, тело сотрясала лихорадка, а истощённые синапсы отказывались работать. Ногу отняли на середине бедра.
Время тянулось тягучей, однообразной лентой тревожных снов и кошмарных дней.
"—Когда нас деблокируют, капитан?
—Скоро, буквально 2—3 дня, Америка с нами, оружие скоро дойдёт до фронта, орки дюже гарно горят! Потерпи немного."
Олексiй чистил автоматы и набивал магазины, чтобы не чувствовать себя обузой. Отстегнуть магазин, передёрнуть затвор, спустить крючок, задрав автомат вверх, снять крышку, вынуть раму... В монотонных, однообразных движениях он забывался и горькое уныние смягчалось до щемящей тоски по воле и дому.
Нога ныла всё сильней, инфекция грызла стопу накатами, словно перегруппировываясь перед каждым штурмом. На пике боль становилось уже невозможно терпеть, и он вцеплялся зубами в кляп из майки, потихоньку подвывая. Потом он изо всех сил кусал себя за руки, до боли, до синяков, и боль переходила в это место, давая временный покой ноге. Потом он понял, что зубы не лучший инструмент и резал себя ножом. Анальгетики были на вес золота и сохранялись для крайних случаев.
После приступов Олексiй лежал и безотчётно глядел в темень. Он вспоминал нежное тепло рук и шеи Марии, цветочный аромат любимых духов, и это лёгкое прикосновение волос, когда они стояли на мосту и порыв ветра взмёл волосы в воздух. Так банально, так наивно и так неповторимо, незабываемо, как для каждого влюблённого мужчины.
И с безотчётным, бессознательным желанием, нарастающим час от часа, он представлял себе, как баюкает малыша, успокаивает его тревогу, как он сладко засыпает самым милым сном на свете... Он даже начинал чувствовать запах его кожи, такой чистый, безмятежный и сладкий.
В своих мечтах он начал обращаться к нему, — почему—то он был уверен, что будет мальчик, — разговаривая с ним, мечтая, как он будет учить его, передавать свой опыт и свои навыки, что он никогда не бросит своего ребёнка так, как бросили его самого.
Он повернулся на бок и прижал руки к груди, как бы баюкая. "Я люблю тебя ещё до того, как ты родился, до твоего первого вздоха, первого движения... Ты мой самый хороший, самый сильный, самый способный. У тебя будут открыты все дороги, все пути в новой процветающей Украине! Уж мы позаботимся об этом. Война... Война скоро кончится, мы победим, москали за всё заплатят, а России больше не будет, цивилизованный мир доделает то, что бросил после 91-го. Так что ты будешь расти в мире, спокойствии и достатке... Ты будешь дружить со всеми народами Европы, принят во всех странах, тобой будут всех восхищаться, ведь ты сын победителя чистого зла!"
Он представил игровую площадку, детский смех, яркие мечущиеся пятна человечков — все радостные, весёлые, приветливые. Внезапно в его сладкие иллюзии врезалась мысль: "Но ведь у москалей тоже вырастут дети. Володимир говорит, что чем больше убьём русских, тем меньше будем воевать после.
Что донбурасцы, что москали — это не люди, дело ясное. Принадлежность к людскому роду ими потеряна. Или родились без неё? Является ли ребёнок москаля человеком? Может ли от орка родится такое чистое, святое существо?"
"Хоть бы увидеть зелёную листву в лучах солнца, хотя бы простую травиночку!" — понимает, что любит этот мир и каждое живое существо в нём. "Люблю каждый колосок в поле! Я чувствую, что люблю весь этот мир и каждое живое существо!" Путешествует по полю в грёзе. "Я уже не комбатант, моя война закончилась. Я счастлив." "Но кто это стоит там, на изломе дороги?" Дунуло могильным холодом. Олексiй судорожно сжался. Ему привиделся убитый.
Олексiй находился в тревожном полусне-полубытии, потеряв чувство времени и пространства. Резкий шорох сначала показался ему отголоском писка в ушах, но, когда он понял, что это не галлюцинации, заставил подскочить испуганно: по диагонали через проход в своих вещах рылся собрат по несчастью, худой, патлатый.
— Станіслав, погодь, у тебя есть немного скорости? – облизнув губы, спросил Блэк.
— Только НЗ.
— Мне совсем невмоготу, отсыпь немного, пожалуйста. На нож сменяю. – он упрашивающе захрипел, чувствуя накатывающее презрение к себе.
— Нож… У тебя ведь он английский? Ладно, давай нож. – он достал походное зеркало и насыпал две тонкие полосы порошка, лёгшие под большим углом.
– Смотри вот тебе две дороги, одна ведёт влево, другая вправо, но в итоге всё придёт к одному. Вот такая тебе иллюзия выбора! – Стас глуповато хихикнул.
Олексiй злобно уставился на него исподлобья, но стиснул зубы и промолчал, придвинулся к зеркалу и втянул стимулятор в ноздри по очереди.
— Спасибо, спасибо, выручил, обязан. – Блэк развалился на кровати, ожидая приход. Он нервно закурил, чтобы скрасть этот дурацкий промежуток и выпустил струю дыма в потолок. Эйфория и возбуждения уже подкатывали к нему и сумрак апатии рассеивался.
“В самом деле, что я так переживаю, всё нормально, сейчас допомога поступит. Не всё сразу возможно доставить, нужно время, а потом мы развернём новые дивизии, отобьём наступление, потом отвоюем Донбасс, отвоюем Крым. Москали ничего не смогут противопоставить экономической мощи объединённого Запада и силе украинского духа! По—хорошему, Кубань и Ставрополь репарациями должны отдать. Запылает Москва, запылает… Да… Перемога близко… Америка с нами…”
Несколько дней спустя боль в культе стихла, бомбёжка прекратилась и состоялся на удивление тихий вечер, лишь изредка тревожимый сдавленными воплями раненых. Олексiй провалился в тяжёлое забытие и полночи барахтался в мутных водах, обволакивающих немеющее тело, сгущающихся в тугие водоросли; он пеленался тёмными извивами и затягивался на илистое дно, потом восставал и снова тонул, раз за разом. Вдруг он вырвался из пут, нащупал кочку ногой и вытащил себя на берег, задыхаясь, выплюнул затхлую жидкость и упал без чувств.
Долго он находился в полной тьме, а после нескольких исцеляющих часов во мраке начали зажигаться далёкие, неровно горящие огни. Олексiй почувствовал своё тело, поводил застывшими членами и, подняв по какому-то скрытному позыву голову, застыл взором на светящихся точках, зачарованный мистическим, потусторонним мерцанием, так близко, по родному отдававшимся в груди. Он смотрел и смотрел на чудесных светлячков, их блеск, их тихое, трепещущее сияние и его израненная душа утихла. Вода застыла и очистилась под звездным светом, её хрусталь был недвижим и покоен; ничего не отвлекало от созерцания. Гладь воды отражала огромный небосвод трепещущими огоньками, словно волшебное полотно лежало на воде. Давно он не помнил такого умиротворения...
Наконец, спустя несколько минут, Блэка одолел приступ жажды, часто кусаемые губы непреодолимой страстью требовали прикосновения прохладной влаги. Он подвинулся и склонился над жидким зерцалом, в котором увидел вместо звёзд свою фигуру, присмотрелся, но было слишком темно, он не увидел ни одной черты, только тёмный силуэт, нагнулся ниже.
Чей-то насмешливый голос произнёс над ухом: "Не пей, Алёшенька, козлёночком станешь!" Блэк резко развернулся, сердце забилось автоматной очередью. Никого... Он помахал рукой перед собой, как будто пытался нащупать невидимку, но нашёл только густой воздух. "Причудится же..."
Олексiй вновь нагнулся к воде и сделал медленный глубокий глоток, прокатив сгусток по шее в самое нутро. Вода ощутилась приятной до сладости, до спазма мышц. Человек жадно выпил ещё глоток и ещё один, ещё. "Как вкусно... Как упоительно... Хочу ещё... Ещё! Я хочу выпить ещё! Всё моё! Всё заберу! Всё возьму! Я сверхчеловек и всё моё по праву!"
По плоскости забегала мелкая рябь, нарушившая стройность порядка, и прозрачность ушла вслед за ним. Вода загустела, почернела и порыжела, в ней стали проявляться нечёткие реликтовые образы, давно забытые и оставленные у начала времён. В охряном взваре виднелись угольные силуэты людей, забивающих дичь, потрясающих копьями, бегущих за жертвой. Размытые фигуры перетекали из формы в форму на пылающем фоне, животные - а порой и не животные, люди! - бежали, потом падали и дёргались, охотники плясали вокруг добычи и всасывали её в себя, теряли свои очертания и превращались в клубы чистого ужаса. Олексiй хотел откинуться от воды, но тело не слушалось, как прикованное. Чёрный туман вырвался из воды и объял его целиком, Блэк закашлялся, задыхался. Он с трудом оторвал правую руку и попытался очистить лицо, вся кисть замаралась сажей, попытался вытереть её о штаны, но только лишь сильнее испачкал себя. Другая рука всё также вцепилась в край пруда, будто в спасительный круг, но, когда Блэк протёр глаза, он увидел, что держал обод огромного пузатого котла.
Олексiй с тошнотой всмотрелся в бурлящий мутным варевом котёл, в котором всплывали кишки, фаланги, ошмётки кожи, пузыри глаз, губы и носы, разволокнённые мышцы. По стенкам котла стекала зелёная пена, оставлявшая запёкшиеся корочки, ближе ко дну накладывающая пласты золы, которых было так много, словно котёл кипел годами и при бурении этих наслоений можно определить состав взвара, температуру, причину кипений, его исходы и последствия - своеобразная летопись жизни, каковая будет у каждого подобострастного фанатика нации, и особенно нации, построенной на идее превосходства и непогрешимости.
Неожиданно Блэк увидел странное искажение овала головы, схватился за волосы и, обмерев, нащупал мелкие острые рожки. "Кiк тiк..." он подёргал за них, сначала медленно, сильно, потом резко, истерично. Рожки крепко вросли в череп и под толчками только увеличились в размерах, вырастя до полноценных загнутых ребристых рогов, таких крепких, увесистых, гiднiх, что он, ощупывая их, даже почувствовал некую гордость за свою мощь. "Даже среди козлов я буду первым и годнейшим." - Олексiй помотал полумордой, отгоняя противно-приятную мысль. Культя тяжело запульсировала и в ней он с таким ужасом, который превращает всё существо в стеклянное изваяние, узнал раздвоенное копыто, и тут уже заныли другие конечности, зачесалась кожа, порастая шерстью, заколосилась бородка, вытянулись зрачки. Олексiй заорал со всей силы, во всю свою могучую глотку и его животный блеющий рёв пронёсся над болотом, но остался неуслышанным, он был абсолютно один в собственноручно сотворённой окраинной зоне смерти, единоличный хозяин, самый достойный, самый могучий, самый великий.
И только теперь воспалённое подсознание позволило ему проснуться.
Он судорожно втянул сырой воздух, вырываясь из кошмара, вскочил на локти и краем глаза увидел проклятую Z на стене. "Захватили! Обложили!" - пробила молнией мысль, но тут же он узнал свой перечёркнутый N на грязно-жёлтом флаге. Ампутант покачал головой: Z-N, Z-N, Z-N... Война Z с N, буквы с буквой, шестерни с рычагом, левой руки с правой.
Олексiй истерически захохотал: - Что у нас на завтрак? Волчанка, сэр Блэк! - с омерзением и злобой сдавил ладонью рот, чтобы никто не слышал его рыданий. "Я стёр своё имя, свою родовую память, стираю свой язык, всё прошлое, чтобы избавиться от лживого, насквозь прогнившего русского мира, построенного на крови и каторге - и я это делаю для своей Родины, для счастья своего народа. Мои мотивы честны! Почему моя любовь к Родине стала ненавистью к другим? Как я мог стать таким чудовищем?! Ведь я просто хотел жить на своей земле и радоваться каждому дню? Мои чистые чувства безумно искорежены и изувечены, но как я мог? Что или кто тому виной? Ведь я просто хотел, чтобы мы были счастливы. Счастливы!.." Прорва омерзения, в которой он оказался, по масштабам соответствовала только пучине его отчаяния, и не было намёка даже на какой-то продых от мучений, но самым страшным было то, что даже при чудесном вызволении из катакомб, его мысли, его терзающие сомнения, остались бы при нём. Он мог бы заглушить их водкой или наркотиками, глупыми развлечениями, в лучшем случае, медикаментозным допингом, но всё это был только способ отложить мысли на время - сама суть предателя, явленная ему с такой правдоподобностью в кошмаре, навсегда вожглась в него.
Когда он был на АТО, Олексiй умом понимал, зачем пленным оказывали медицинскую помощь, ведь свои тоже могут попасть в плен - не по трусости, конечно, а кончится амуниция, контузит, заедет не туда в серой зоне - но он не принимал и посмеивался над идиотской сколь-нибудь тщательной заботой о противнике. Он считал как - не сдох, и ладно, обмену подлежит.
Пару раз они повеселились над пленными колорадами, ну так потом им в таком же виде однополчан отдали и после определения таким опытным путём базовых законов войны, пытками они особо не увлекались. Хотя и бывали залётные киевляне с особым рвением до решительных действий, правда, решительных к тем, кто не может ответить, им быстро объясняли, что и как.
Естественно, не требовало объяснения, зачем лечить своих раненых бойцов - для возвращения их в строй. Всё практично и объяснимо.
Но начавшаяся острая фаза войны, превращение в калеку разрушили сложившиеся механизмы и понимание Блэка. Глядя на корпевшего над его культёй фельдшера ОЛЕКСIЮ всегда было противно получать заботу от другого человека, словно попадать в зависимость, но если бы хотя бы он получал её от такого же воина, как он, то смог бы справиться с неловкостью, но что в десять раз обиднее, ему помогал хилый, немощный слюнтяй, который не выдержал бы и минуты в схватке!
- Забудь меня. Я уже не боец.
- Ты ведь человек.
- Я не годен к бою... А значит, что не человек больше.
- Не говори ерунды, ты даже больше человек сейчас, когда перестал быть воином.
И в тусклом свете, в худом, угловатом лице Блэк увидел тихую силу, которая казалась такой слабой, такой тонкой, но которая всё пронизает, везде проникает и всё понимает, которая не превозносится, не алчет, не приражает, но долготерпствует, всепрощает, призирает, приемлет всякого, радуется каждому и всех привечает, всё объемлет и всё направляет.
Герой нации долго всматривался в работающего санитара, и понял, что он не может ему рассказать об этом, не может поговорить с ним по душам, он один, навсегда один и неизвестно откуда в нём вскипела резкая злоба на такую идеально святошную сцену, словно из церковного лубка, посвященного состраданию, на всю эту атмосферу сочувствия.
-А если сепарюга тут лежать будет, ты ему тоже поможешь?!
Медик вздрогнул и недоуменно хлопнул глазами: - Ээ... Ну немного-то можно.
-Стратишь на него запасы, ага? Ты святее папы римского хочешь быть?! Не много на себя берёшь?! - Слова отскакивали от зубов с предельной ненавистью, как какие-то бомбы.
-Ну нет, что ты... Можем какие-то обмотки для перевязки взять, воды... - он бормотал себе под нос, отвечая и не отвечая одновременно.
-Тут бинты, тут воды, тут лекарств, а тут и последнюю рубаху отдашь, а?! Ты же такой вселюбящий! В жопу не поцелуешь, не? Автомат ему не дашь? Гранату? Ась?
-Ты не в себе... - Фельдшер размашисто двигал руками, слова задели его, было видно, что страх подобного обвинения преследовал его постоянно и ему непрерывно приходилось делать выбор между долгом и самосохранением.
-Да что ты вертишься, паскуда! Сепаров любишь, спрашиваю?! Любишь?! - Олексiй схватил медика, но болезненная хватка была слаба, тот резко дернулся и отпрыгнул прочь.
Калека упал на спину и кусал губы в бессильной ненависти ко всему миру и ко всей этой жалкой, ничтожной, дурацкой, ненужной, но недоступной ему любви.
Он попытался забыться какими-то отвлечёнными мыслями про гiдность, былые успехи, удальские попойки, дружеские беседы, но тщетно, и, как последнее средство, даже вновь уйти во внутренние чертоги пасторали, но патологическая фиксация
Глубоко изнутри, как из заброшенного и затопленного ствола шахты всплыла и оформилась мысль - он даже ощутил её массивным холодным камнем на груди - мысль, больше, чем мысль, твёрдое убеждение, что он недостоин любви.
"Ну и ладно! Ну и недостоин! Больно надо! Да я на своей ненависти выеду из этого ада и на ваших могилах станцую! Сколько же силы она мне даёт!
О, если бы только я мог конвертировать свою злость во взрывчатку! Камня на камне бы от этого мира не осталось! Уж я бы бомбу спражную смастерил! Весь мир бы вздрогнул! Будьте уверены! Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем! Да!
Все бы нас узнали и запомнили! Все, кто подстрекал, кто подставлял, кто обманывал, кто нападал, кто измывался! Все виноваты в этом мире перед Украиной, все несут на себе отметину позора и нет никого без долга маленькой, беззащитной Украине! И знают об этом, и скрывают боязливо свою вину за лощеными костюмами в дорогих кабинетах. Лицемерные сволочи! Все виновны! Сколько обещаний было дано, сколько высокопарных речей сказано! В итоге все ограничилось подкидыванием дров в горящую хату и командным натягиванием такой маски сочащейся ложью, из-под которой выглядывает ухмыляющаяся крокодилья морда! И каждый стоит гыгыкает, другого толкает и указывает на страдания, и забавляется, забавляется, забавляется... Твари, просто твари!"
Олексiй согнулся клубком и горько заплакал от бессильного одиночества, которое накрыло его беспросветными тёмными тучами, так как когда-то в юношестве, но только сейчас у него не было ни чистой совести, ни свободного выбора, ни куража молодости, и даже на одну конечность стало меньше. Мыслей становилось всё меньше и меньше, его сущность заполонялась стенаниями и скорбью. Из пучины сдавливающей безнадёги исчезающими крупинками разума он обратился к своей сердцевине, к своему стержню, твёрдо держащему дух во всех испытаниях, и обнаружил там звенящую пустоту. Герой нации стал недостоин любви к Родине. «Ведь я же не его убил, я себя убил».
Отчаяние овладело им.
Измаявшись беспокойным сном, прерываемым глухими разрывами бомб на поверхности, Блэк поднялся и сел на коврике, опустив тяжёлую голову между коленей. Он пытался одновременно проснуться, прогнать от себя размытые кляксы, собиравшиеся в получеловеческие образы по краям полей зрения, и заставить себя освободить разум, крепко уснуть — иначе сказать, он пытался найти долгожданный покой, хотя бы внутри себя. Естественно, все его попытки были тщетны так же, как выстраивание плотины из сена перед неотвратимо набегающей мощной волной мутной воды после ливней в горах, но он тщетно цеплялся за соломинки просто из глубоко бессознательного желания жить.
"Но что жизнь?" — кривя рот, подумал он — "К чему это бытие? К чему все эти труды, если можно так легко и так конечно оборвать жизнь человека и ничего не оставить от него? Смешно… Нежданно—негаданно все мои убеждения рассыпались в прах. Я столько лет стремился к цели, усердно работал, чтобы вернуться к той же точки бессмысленности существования, но только растеряв силы и запятнав душу? Зачем жить дальше? Я вижу его окровавленное, искажённое лицо на каждой стене, оно кричит беззвучно, моля о пощаде.
Кошмары снились каждую ночь, пока не превратились в галлюцинации в один вечер. Он увидел великое множество хаотично сталкивающихся и расходящихся частиц, серых и безликих, тянущихся безграничной мешаниной вдаль, где они терялись из виду, но он чувствовал, что там всё ровно также — бескрайняя безмерная монотонная взвесь перестукивающихся элементарных крупинок. Он поморгал и с нажимом потёр глаза, при надавливании под веками привычно вспыхнули разноцветные огни, но они тут же потеряли цвет и побежали в разные стороны, превратившись в тошнотворное месиво.
Олексiй тихо простонал и с силой, до тупой боли, надавил большими пальцами на глазные яблоки, надеясь, что длительное фаершоу сетчатки заместит серый калейдоскоп. На стене рельефно выступил овал, на котором была начертана разметка, ячейки расширялись на вершине и суживались внизу, словно искажалось пространство—время. Гипертрофированный ноль разбух ещё больше, по бетону побежали разносерые пиксели, как на телевизоре при отсутствии сигнала, но только они радиально стремились к центральному провалу и пропадали в нём.
Неожиданно он понял, что это огромный глаз с вертикальной осью века.
Пустота созерцала его.
Ему стало жутко, невероятно страшно. Он почувствовал приближение смерти. "Всё рассыпается в труху, и моя личность вслед за ней распадается в чёрно—белую крошку и проваливается в никуда... Я словно растворяюсь, исчезаю, я диссоциируюсь... Я пытаюсь найти точку опоры, но только проваливаюсь глубже... Я должен удержаться за что—то! Я должен найти что—то!.. Что—то настоящее, правдивое, не эти фантомы нации и страны... И славы... Славы…
Я вижу всё иначе теперь. Настоящая слава в том, чтобы увидеть в другом человеке душу и протянуть ему руку помощи, пусть даже он враг! И даже если он бьёт тебя по щеке, то подставить другую щёку, потому что потом, очнувшись и прозрев, он поймёт, что бил своего брата, поскольку все люди братья, и ему будет так нестерпимо, так мучительно стыдно и больно, что он будет готов спалить свою щёку смертным огнём, лишь бы не чувствовать этой невыносимой пытки души.
Так предать, так изувечить человека — и ради чего?! Ради славы рода? Ради казацкой доблести? Всё кажется столь ничтожным в сравнении с едва мерцающим огоньком внутри человека, и мне нужно было попасть в кромешную тьму подземелья, чтобы я мог увидеть отблеск этого света. Света, который никогда не погаснет. И в нём я смогу найти надежду на покой. Я чувствую, что я могу дотянутся до него, он поможет мне.
Я вижу настоящее, вечное в этом свете. Что—то абсолютное… Всё поддаётся объяснению, всё материально и тленно, но душевный закон — он вечен. Он всегда был и будет. Только в нём я могу спастись… Любовь… Да... Так и есть... Только любовь может спасти мою душу. Бог есть любовь."
Олексiй выбрался из подвалов, увидел пробитую крышу, встал в сноп света на колено и культю бесформенной фигурой… Ампутант заплакал горько, искренне, заголосил перекошенным ртом с натянутой стрункой слюны:
но ведь он не умер полностью, не умер, правда ведь если ты есть, значит душа есть, значит он ещё жив, значит часть его не умерла! значит я не убийца до конца, я просто… просто удалил его тело, но ведь это просто оболочка, правда? молю, скажи, ведь это всё просто игра, выдумка, столкновение материальных тел, не настоящее, не истинное! он жив! жив! мой друг, мой… брат! я ранил его, но это было совсем недолго, ты же знаешь, как люди мучаются от рака месяцами, а это буквально пара минут, ведь он же воин, ему не страшна боль! просто пара ударов, да! сколько я со своей ногой болел, это ведь гораздо дольше было, я ведь расплатился за тот вред, правда?! ведь он жив! мы никогда по—настоящему не умираем, и он не умер. не умер. я немного вспылил, но это не из моей души, это морок! молю тебя, прости… я хороший человек, хороший, ты же видишь! мне померещилось. я не хотел!.. прости… простишь ли ты когда-нибудь меня? что я должен сделать, я всё сделаю, пожалуйста! пожалуйста…
Калека долго всхлипывал на бетонных плитах, пока не наступило тупое, полностью безэмоциональное состояние души. Он начал сильно мёрзнуть и дрожать, дополз до кровати и завернулся в два спальных мешка, но холод продолжал терзать его всю ночь.
Послышались гулкие, уверенные шаги, он узнал их сразу и отвернулся к стене в надежде, что Сергiй сочтёт его спящим. Но тот встал рядом с матрацем и ждал, в упор рассматривая лежащего. Спустя какое—то время Блэк понял, что тот не уйдёт и с выдохом повернулся на спину, их взгляды встретились, и он тут же отвёл глаза.
— Ну как ты тут, брат? — Хати завёл разговор.
— Да... Сам видишь..." — вяло протянул Олексiй.
— Соберись, солдат! Где твоя честь?! Покажи свою доблесть!" — вдохновленно начал Сергiй.
— Воинская честь, воинская честь... Я кругом только и слышу про эту мифическую честь." — несмотря на всю апатию, укол достиг цели и Блэк разозлился и сел, придерживая обрубок. — "Избавь меня от возвышенных сентенций."
Азовец вытянулся в струну, ударил кулаком в сердце: "Слава нацii!!!" Блэк исподлобья глядел на сжатый кулак, избегая зрительного контакта и криво усмехаясь. Тишина затянулась напряжённым узлом, соратник явно ожидал ответного отклика и с недоверием рассматривал скрюченного инвалида.
Олексiй не хотел нарываться на ссору и даже честно попытался ответить забитым до рефлекса слоганом, чтобы его оставили в покое, но само невысказанное слово "смерть", промелькнув в голове, потянуло за собой ворох недооформленных образов чего—то гниющего, смердящего, стекающего чёрной слизью с антропорфной фигуры. Фигуры, которая тянула к нему руки в тщетной мольбе, раззявив провал рта. Блэк услышал шелестящее шипение из этого рта и замотал головой, прогоняя видение — снова начались галлюцинации.
— Да, да, смерть врагам… Я отвоевал своё, Сергiй. — склонил голову Блэк, упорно не глядя на соратника.
Хати сел напротив, крепко взял Олексiя за предплечье и с нажимом проговорил: "Война, брат, идёт не только в окопах. Главная война идёт за сердца людей. Hearts and minds, man. Да, ты потерял ногу, но будь уверен, внутри ты стал ещё большим воином, чем раньше. Что не убивает, делает сильнее."
— Я не хочу быть сильнее, я просто хочу домой. — он попытался высвободить руку, но не смог.
— Скоро мы выберемся отсюда, ты герой Украины, на тебя будет равняться молодёжь и обожать девушки. А нога — да не переживай, сейчас такие протезы делают, бегать ещё будешь, да может даже повоюешь!
— Я не хочу убивать, я не хочу войны, я не хочу ненавидеть. Если о чём я и мечтаю, так о том, что всё это закончится навсегда и народы Земли — пусть не Земли, но хотя бы Европы — объединятся в одну дружную семью и будут жить в мире." — процедил Олексiй и выдернул руку.
— Забьём русню и твои мечты сбудутся! Всё будет Украина! — энергично закивал головой друг.
Блэк вздрогнул — Достаточно уже было смертей.
— Наши герои будут жить вечно, а орков кто считает?
— Неважно, надо выходить на перемирие, страна катиться в пекло. Люди гибнут. Живые, тёплые люди." — Олексiй всё-таки смог посмотреть на своего собрата по оружию.
— Осторожнее, ты так договоришься, что москали тоже люди! — натянуто засмеялся Сергiй.
— Я не знаю, кто они, я не знаю, кто мы, я даже больше не знаю, кто я. Я только вижу, что мы сидим под землёй и проигрываем войну. А нам только подкидывают заплесневелое оружие и треплют по щёчке, чтобы мы радостно лезли на смерть. Так не побеждают.
— Ты хочешь замириться с этим отродьем? С этими предателями?! Сепарюгами?! — Хати разъярился и заорал, скаля зубы.
Что—то стукнуло в голове Блэка, он наклонился вперёд, приблизил голову к Сергiю и застыл, опёршись на руки, в неестественной позе на несколько секунд. Мертвенно—бледное лицо Олексiя было страшно искажено, по нему пробегали спазмические волны. Тело сотрясали глубокие конвульсии, странным образом зарождающиеся в пустоте, которая грызла изнутри. Наконец он глухо полупрошептал: — А ты не думал, что это мы предатели? Мы сепаратисты?!
Сергiй отшатнулся, глаза изумлённо распахнулись и тут же злобно сощурились, он резко толкнул соратника в грудь и встал: "Да что ты такое несёшь?! Видать, совсем мозг болезнь выела! Проспись, дурилка!" и рывком ушёл прочь. Олексiй, как упал, так и лежал на полу бездвижно и смотрел сквозь чернеющий потолок в бесконечной тоске.
Долгие переговоры о сдаче в плен были завершены и пытка в подземельях Азовстали должна была вскоре завершиться. К Олексiю вновь зашёл его боевой собрат.
— Здравствуй, брат. Скоро мы сдадим оружие и будем интернированы.
— Да, слышал. Надеюсь, всё сложится.
— Конечно, всё будет ок. За нас вписалась Америка, москали не смогут нарушить обещание. – хохотнул Хати.
— Я надеюсь, что так, что скоро этот кошмар закончится.
— Скажу по секрету, мы недолго будем в плену, потом нас обменяют. Тебя, потому что ты инвалид, меня, потому что я в приоритете у командования.
— И… И что потом? – с усилием сглотнув слюну спросил Олексiй.
— А потом… — Хати взорвался — Мы будем душить их в постелях, мы будем резать их в подъездах, мы будем стрелять сучьих тварей в переулках! Загоним в волчий угол, где они будут гнить, как побитые паскуды! И весь цивилизованный мир будем нам только аплодировать.
И когда они начнут жрать друг друга, придём мы и сотрём с лица земли их ублюдский род. Взорвём дома, сожжём леса, отравим их проклятую землю.
Мы уничтожим их язык, прокажённый имперской культурой и чувством превосходства. Мы убьём их детей, каждый русский ребёнок это будущий рашист и будущий солдат. Апокалипсис — будет наше прозвище и ошмётки их мозгов будут стекать с наших сапог.
И потом по этой клоаке великие США нанесут очищающий ядерный удар, чтобы уничтожить их остатки просто из чувства брезгливости! Чтобы никогда русский человек не ходила по земле! – Сергий закашлялся в судорогах ненависти.
Олексiй, оцепенев, смотрел на него, безумная полуулыбка играла на губах. "Но... как же это..." Он представил себе долгие годы грядущей войны, беспорядочные колонны бегущих людей, полуразрушенные, обожжённые дома, пустыми глазницами—окнами, вновь пялящимися в душу так знакомо, вереницы разлагающихся трупов вдоль дорог — каждый такой особенный и такой одинаковый — и смерть, смерть в каждом вспыхивающем образе.
Он забился мелкой, неунимаемой дрожью. "Смерть, смерть, смерть, умри, умри. Скоро-скоро сказка сказывается, да и мечта скоро сбывается. Вот она украинская мрiя, чтобы все вокруг помирия и земля стала наша. Была мрiя, стала умрия. Мрiя—умрия, мрiя—умрия! Это не закончится никогда, никогда! Что мне делать? Как мне жить? КАК МНЕ ЖИТЬ ДАЛЬШЕ?"
Он болезно склонился вперёд, обхватив колени, перед его остекленевшим взглядом проплывали жуткие картины. Вновь, как и раньше, заплясали кровавые пятна по краям зрения.
—Блэк, ты норм? — обратился к нему Сергей.
Олексiй с трудом поднял голову, прищурился, чтобы разглядеть лицо человека, проповедующего грядущие массовые убийства, и слабо прошептал самому себе: "Где твой бог сейчас?”
Сергей склонился над ним, заслонив слабый свет: — Не понял тебя, повтори же!
Олексiй едва смог вымолвить: — Где... бог...
Сергiй выпрямился и гулко расхохотался: — Бог рядом с нами. Разве не чудо нас освободило из подземелья? Провидение божие хочет, чтобы мы послужили ему оружием в уничтожении нечисти на земле? Мы своим трудом приближаем каждый день, когда ОН будет царствовать над миром. Ладно, мне пора идти, держись брат, осталось немного. — Он удалился широкой поступью и отзвуками шагов палача, несущимися эхом по тюремному подземелью.
Олексiй долго смотрел ему вслед. Всё было кончено. Хати догнал луну, и тьма опустилась над Украиной.
“Если лучше отрубить руку, чем попасть в геенну из—за руки, то что делать с моим сердцем, которое завело меня сюда?.. Прости меня, Господи, за то, что я намерен сделать. Лучше умереть человеком, чем жить чёртом.” Он быстро, пока не исчезла решимость, перекатился по матрацу и схватил автомат, как увесистый слиток, дёрнул затвор слабеющими пальцами.
Ампутант улыбнулся натужно широко и отчаянно: "Слава Украине!", надел горло на ствол и выстрелил.