-Вы же  не фехтуете, де Ланда!- задыхаясь, крикнул ему  лицо Бовеса, молоденький офицерик- кандидат, прижатый к белой стене градом сыпавшихся на него  ударов,  -  Вы рубите!  Как крестьянин -  сухую яблоню!  Или партнёра - за игорным столом! Разве вам такое оружие нужно? Топор…  Половинка овечьих ножниц… Поварской нож! 

 

Его тоненькая кавалерийская сабля, чьё лезвие уже по краю было основательно выщерблено, ещё раз вздрогнула и жалобно зазвенела, приняв на себя удар тяжелой, ураново-чёрной - и такой же жгучей  как и радиоактивный металл, - древней стали с клеймом толедского мастера.

 

Сила нанесённого  удара, болезненным жаром,  проникла через эфес, обжигая  изнутри  намертво закостеневшие  пальцы и погаснув только где-то в районе поддавшегося. согнувшегося, спружинившего локтя.

 

Его противник, взметнув пыль каблуком, будто закончив огненное па самбы, неожиданно открылся, будто приглашая, нанести удар. 

 

Но выбившийся из сил Бовеса прислонился к стенке и опустил левую руку с намотанным на нее в несколько слоёв плотным плащом - от удара, может, и не защитит, но  мотавшаяся как плащ тореадора ткань могла  отвлечь внимание противника от твоего оружия. Жаль, что желтоглазый  де Ланда ни разу  не купился на эту уловку.

 

Его глаза горели как две капли расплавленного  золота  под черепом -  говорят, индейцы так казнили белых, если их  удавалось захватить,  и участь жалких,  раздавленных тяжестью своих панцирей, ослабленных болезнями и  ранами,  у которых в глазницах, как в литейной форме, застывало расплавленное золото, которого  они так жаждали при жизни,  была страшна. 

 

С шипением испарив  живые, настоящие глаза   де Ланды,  индейское золото  отказывалось   застывать, разогреваемое  его  злобой и яростью. Капли расплавленного,тяжёлого солнечного металла  прожигали летающую  в воздухе толстую  ткань плаща.  Свет от него просвечивал насквозь  все его  хитрости  и уловки - и юкатанец ловил его саблю широко, толстой й лопастью своего меча, покрывая хрупкую  сталь зазубринами…

 

   Он использовал эту передышку,  чтобы хоть немного восстановить силы и отдышаться.  Его грудь  под белой рубахой ходила как кузнечные мехи, всасывая  горячий воздух внутрь  перегретой  топки  его сердца. Солнце сверкало маленькой звёздочкой в  крупной капли пота, что дрожала  на кончике  его черных овечьих кудрей.

Он глядел через неё на противника,  исподлобья, будто  увидел его впервые.  И эта капля будто  была линзой - всех путей времени, приведших его сюда. А он находился в фокусе… Пятно, солнечный зайчик на белой стене.

 

Когда же это началось? Да, кажется, с год назад.

 

-Господа! Благородные доны!  - слегка шепеляво, но громко и отчётливо, произнес переступивший медленными, маленькими  шажками старый дон Рибейра, высохший как медуза на песке, кивнув на заботливо  поддерживашего его за локоть гиганта, одетого как придворный, - Позвольте вам представить моего дальнего дальнего родственника, четырехюродного племянника по линии моей давно покойной сестры, юного дона Хосе Мария Ипанема-да-Кастилья и де Ланда… Проездом из наших вест-японских колоний - весьма сильно помогшим мне с навести порядок в книгах и смогший наконец, разобраться  с нерегулярным поступлением доходов от моих имений в Новой Гренаде …

 

Запутанным родством всех ветвей своих родов, порой столь древних, что восходили ещё ко временам короля Родериха, интересовались, наверное, только патриархи старинных кастильских семей. Поэтому в пространной речи дона Рибейры, вроде бы оставшегося последним из когда-то многочисленного семейства, интерес вызвало только то, что у него нашелся родственник. И то, что обедневший дворянин всё-таки не продал свои имения в Вест-Японии и Новом Свете,  как это говорили злые языки. 

 Это было даже интересно, поскольку  старик  очень сильно нуждался. Но вот, устроил приём. И даже…

 

-Мой почтенный дядюшка, - зарокотал за горизонтом, сразу всю заполняя залу, далёкий гром и все не сразу поняли, что это заговорил  гигант, -Преувеличивает  мои заслуги.

 

Загорелого до бронзового оттенка, опаленного безжалостным солнцем, как чиркающий мотыгой по сухой каменистой земле юкатанский пеон или скотовод, великана было трудно принять равным себе - несмотря на то, что его манеры и  кастильский выговор были безупречны.

 

-Несмотря на все эти прискорбные волнения негров, метисов и индейцев в колониях, мой дядюшка, смог вполне самостоятельно оградить и даже приумножить, пожалованное ему вице-королем и Его Величеством….

 

Это была самая длинная его речь на том званом ужине.  Его экзотическая внешность  привлекала внимание,  но на вопросы он отвечал сухо и односложно

 

Бовеса был там   - как и многие желающие  выпить и покутить  за чужой счёт.  Ему ещё тогда подумалось, что неразговорчивость этого андского дикаря - происходят от  его необразованности и неумения держать себя  в обществе.

  

Хотя,  в нём и чувствуется кастильская кровь, но она явно сильно разбавлена индейской. А его жидкий и примитивный мозг  не приспособлен ни к чему кроме  дикарской жизни под  сенью жарких джунглей и гор.  Он, определённо, должен едва ворочать   челюстями,как мельничными жерновами, прежде чем что-то сказать,помогая медленному ходу мыслей. Природа, определенно, пожертвовала  внутренним пространством  черепного свода, ради  пропорционального  утолщения кости, способной  выдержать даже  косой удар  сабли с седла.  Просто живое торжество идей  этого француза… Как его там?  Ах да, Ламарка. Только то,что нужно. Всё прочее, непотребное для существования в гуще  безжалостной кавалерийской рубки, природой  отсекалось - иногда даже буквально, вместе с носом,  отрубленным саблей какого-то  конника-льянерос, видимо, тут же им и убитого. Согревать и без того жаркий  воздух  сельвы  латинских колоний для вдоха не требовалось.  А мерзкий запах  военного общежития и предместий тамошних городов -  пожалуй и вовсе лучше не ощущать.

 Для чего ещё могли потребоваться хрящ и несколько кожаных тряпочек-  согласно Ламарку?

Только для  женщин.

Но  врядли  этого ацтека интересовали  такие глупости. 

Будто  спеша возместить потерянное, поверх костей, наросли пласты наполненных взрывной энергией упругих мышц, набухающих при самом лёгком движении  его рук  как  взбудораженное дрожжами тесто. Пальцы, похожие на кузнечные клещи. Толстый костяк,  несущий это мощное  и тяжёлое тело - невозможно было  поверить,что этому  ящеру  всего  пятнадцать лет.

Но только  не мозг, приспособленный к тонкой  и сложной работе мысли….

 

-Мои заслуги в этом деле  были столь ничтожны…  -  придерживая,  хрупкую как  сухая веточка ладонь дрожащего вовсе нет старости согбенного старика

Он полагал так  - до того, как  внезапно появившийся наследник старого гранда,  не только получил хорошие рекомендации,  юкатекский    дикарь  всё-таки выдержал экзамены в Сан-Фернандо,  и сонное болото  провинции Кадис  всколыхнуло слухами о том каких  денег стоило дону Ребейре   получить нужные рекомендации,  ускорить  рассмотрение кандидатуры  своего почти перезревшего “родственничка” комиссией.

 

 Когда им повезло попасть в один полк они стали встречаться - чаще, чем на в коридорах и аудиториях толедской  Пехотной академии. Ему пришлось говорить с этим…

И тогда  он понял - нашедшийся племянничек старого дона не особенно любит открывать рот просто так.

Де Ланда был вежлив, аккуратен…. Но говорил мало.  Он, казалось, точно выбирает каждый  момент- когда должно быть произнесено именно это слово и ничего больше.

Тут не помогало даже вино. Вежливо улыбаясь, андский великан с искусственным керамическим носом,  поглощал его как дождевую воду. Оно  совершенно не пьянило его - или, по крайней мере, - это было незаметно. 

Это, а так же  его тяжёлый характер, обособили его, отгородив от офицерского собрания каменной стеной молчания. Впрочем…

 

Он не подслушивал тогда, совсем. Но бригадир орал на де Ланду при всех - за плохую выправку его людей.  А потом и вовсе схватил за пуговицу и  одним движением сорвал её  - что-то не понравилось ему  во внешнем виде… 

Хотя это было невозможно, -"дикарь" ничего не делал так,  чтоб это надо было переделывать и Бовеса это знал, - генерал нашел к чему придраться. Может, быть даже и вовсе, выдумал…

Знал это и сам де Ланда. И, вместо того, чтобы молчать - возразил. Что он там сказал, Бовеса не услышал. Зато ответ… От ответа генерала затрещали жёлтые древние камни казарм:

 

-Вы забываете   своё место! Де Ланда или как вас там…  Вы осмелели! Дон  Рибейра усыновил вас, - хотя, я считаю это причудой,  но  уважаю решение стареющего, почтенного гранда. Но даже это  не даёт вам  всех поколений его славных рыцарских  предков, восходящих к Алонсо Кастильскому. Ни  их благородства, ни ума!   Смирно! И извольте глядеть прямо!  И слушать!  Если вам это не так трудно…

 

Бовеса поспешил прочь, не слыша, да и не прислушиваясь к дальнейшему разговору. Ему было всё понятно. Никакой родственник у дона Ребейры никогда не находился. А может…   Новичок редко улыбался и смеялся - как и редко разговаривал. Но когда все же открывал рот, то жемчужно-белых зубов там было явно побольше, чем положено по человеческой природе. Может, это лишь глупые мысли, но в то, что де Ланда мог убить его и съесть - поверить было можно.

Но всё же, он задал ему именно этот вопрос. Ответом ему послужила оплеуха. Горячая и тяжёлая, как древний известняк  статуй из собора, ладонь ударила лейтенантика и тот упал на дощатый пол. Мир в его глазах двоился, а голова гудела будто колокол. 

Его кровь вскипела, он тут же схватился за саблю… Де Ланда не успел бы достать свою - но его схватили за руки  и  оттащили. Ссора - дело обычное, даже исподволь поощряемое. Но даже у убийства в Кастилии есть определенные правила.

 

Обжигающая как огонь, ураново-черная  сталь рассекла воздух наискось, крест накрест  Ублюдок  крестил и крестил  его железом, будто как священник на отпущении грехов .

 

Бовеса не мог  не то что наступать - даже вынырнуть из этой острой стальной купели, хоть на мгновение,чтобы сделать спасительный вздох. Несмотря на то, что он был одним одним из лучших  в рубке и на манеже, сейчас, он мог только  обороняться, расчетливо и терпеливо - дожигая  оставшийся  в медленно, но верно   остывавших  и слабевших мышцах жар. 

-Вы недостойны этого клинка!- выплюнул он ему в лицо, вязкие как  горячая, болезненная слюна, слова.

 

Мысль что  хитрить  недостойно, как и причин, толкнувших его в этот поединок, так и его дворянского достоинства. Но ублюдок не достоин соблюдения правил чести. Де Ланда разозлится, откроется, совершит ошибку. И это он будет отпускать ему грехи, разрезав косым ударом лёгкое! 

Заставит признаться его - на смертном ложе, - как он заставил старого дона Барраса, как он подкупал чиновников из геральдического департамента, вписывая свое выдуманное имя…. Во всём! 

 

-Вы не дворянин! Никогда им не были! - прохрипел  он.

 

Следующий удар тяжёлого прямого клинка урановой рапиры,  будто летавшего в порывах яростного урагана,только одетого в белую рубаху, который он только чудом смог отразить  своей саблей, наносился со всей силой, грозившей  уже даже не рассечь глупого Бовесу,  наискось  от плеча до левого  подреберья - а просто  вбить  его между известки и кирпичей .

 

-  И НИКОГДА  ИМ НЕ БУДЕТЕ ! 

 

Бовеса рванулся, отталкиваясь ногами  от стены к которой его прижали, бросая  вперёд  свой тонкий и хрупкий  клинок в надежде достать ведневшуюся в распахнутой горловине ворота  черную, просмоленную кожу противника.  Отливавшая синим сталь шла чуть наискосок, готовясь перехватить  тяжёлый прямой клинок,  который  этот бронзовый автоматон опускал  с равнодушием  парового молота  - тяжело,  но невероятно  предсказуемо.

           Вдруг, его легкая сабелька отказалась ему повиноваться. Как живая, она вырвалась из руки,  и вращаясь улетела куда-то в солнце.

Стоп… Почему он видит перед собой лицо? Почему рука дрожит- но он не может его опустить? Откуда этот странный, быстро исчезающий, холод в груди?  Будто бы  ребра раскрылись, как шкатулка, и туда уронили  кусочек жгучего, морозного льда… Того самого, что рубят зимой на Эбро и он хранится  до  середины  жгучего  лета в глубоких  подвалах.

 

Разрезавшая рубаху и доставшая до его груди   тяжёлая сталь  уранового цвета, будто перерубила в нем  какие-то нити, связывающие  его тело  воедино.

 

Бовеса рухнул перед своим дьявольским противником  на колени, как лишенная поддержки марионетка.  Где-то очень далеко  и очень  жалко звякнула сталь его прусской сабли.  

 

Чёрные кудри  Бовесы  были безжалостно   намотаны на чужую руку -  да так что у него брызнули  нечаянные слёзы.  Де Ланда внимательно рассматривал его запылённое ,смуглое лицо 

-Довольно! - крикнул один из секундантов, - Довольно, вы победили…

 

- НЕТ!  -  вспорол воздух голос, похожий на звук сомкнувшихся  на хребте   седловины челюстей  изо льда и камня,  весом в сотни тонн.  А, возможно, так звучит рык стальной крупповской пушки - когда она харкает  картечью в бегущих  по крутому подъёму    родельерос,  рубит солдат   острыми стрелками выкованными  из ледяной стальной боли …

 

Мелькнула тень.  Бовеса успел ощутить дуновение  ледяного ветра.  Наверное, какая-то огромная, чёрная как ворон, птица пролетела над ними и уселась на черепицу крыши . Если де Ланда его убьет сегодня  - она наестся досыта. Настоящего, нежного дворянского мяса.

 

 Как-то странно выглядит его противник. Он не привык видеть его ОТСЮДА…

Этот  бронзовокожий, с длинными  черными, будто вырезанными из вулканического стекла волосами - вне всякого сомнения,  де Ланда.  И он так же  держит его за волосы.  Но почему он  смотрит на этого  великана сверху вниз?

 

Вытекающую из  артерий и  мозга, окисленную до черноты последнюю кровь  и спинную жидкость заменяет подступающая темнота. Последнее, что видит Бовеса, последнее,что  никак не хочет погружаться в эту темноту и продолжает яростно полыхать в его  мозгу -   горящие  под высоким лбом  тёмно- желтым лбом глаза. Глаза, глядящие прямо в его душу. 

Глаза из расплавленного металла, не желающего остывать.

 

И последняя его  мысль   не о  том, что он проиграл, а о том, что  оказывается это правда и отрубленная голова, и обезглавленное тело живут какое-то время  по отдельности….

 

Один из секундантов в темно-синих брюках, переступил с ноги на ноги, звякнув ножнами сабли. 

 

- Бегите, -     тихо прошептал  он после длившегося неизвестно сколько молчания, - Бегите, де Ланда.

 

Смерть бывает разной.

Можно заколоть честно  заколоть или зарубить - в честном поединке. Для этого не нужен даже какой-то особенный повод. Для этого нужны только  тяжёлое железо  - и  отвага, нужная, чтобы спросить о судьбе, своей  и противника,  у пылающих белым огнём небес.

 

Тот, кто держал  старинный меч, по  жгучей урановой стали которого стекали на сухую, потрескавшуюся от жары землю, ещё не впитавшиеся в  старинные узоры и вязь, тяжёлые  капли чёрной  артериальной крови,  повернулся на голос.

 

-Можете  вызвать меня, - продолжил Мундиас,-  И я приму  ваш вызов. Обязан  его принять - как мужчина. 

 

А можно  заколоть в спину.. Ночью.  Держа нож обеими руками, направляя его широкое лезвие между рёбер - чтобы вошло глубоко и хорошо разрезало живое мясо. Оставить кошелёк -  как плату тем, кто позаботится о твоей трусости .  И  изрубленный, неузнаваемый закостеневший  труп с синей кожей  бросят, чтобы нашедшая его стража, похоронила его в общей могиле, под звон черных от времени колоколов, плачущих о смертях невинных, и латинский канон монашеских клобуков. 

   

Скажи  мне, рыцарь, какой должна быть смерть твоего врага?

 

-Но для   вас ничего не изменится. Даже если  вы и мне отрубите голову... Поэтому лучше бегите  из полка прямо сейчас…

 

Но нет , нельзя! Одного никак нельзя - одним бешеным  мясницким ударом отрубать не успевшую умереть голову,  которую не смогла, не успела покинуть душа - чтобы воздеть над собой  будто совершающий жертвоприношение своим  чудовищным богам  одетый   радужные перья странных птиц жрец - людоед… 

 

- Бегите, де Ланда.  И клянусь если Церковь и слово Иисуса  всё ещё что-то значит в Испании - вам не знать покоя пока не зайдёт солнце над всей Империей…