I.
«Иди ты к чёрту, папа! Как же я тебя ненавижу. Я считаю дни до твоей смерти. Ненавижу быть твоей дочерью. Лучше бы ты бросил маму, а ещё лучше сдох до моего рождения и избавил нас от своего отцовства и супружества. Ненавижу тебя!»
Дрожащей рукой я дописала письмо, разочарованно обнаружив, что слова не утолили мою ненависть, но только сделали её немного терпимей. Так ненадолго притупляется жгучая боль когда подставляешь обожженный палец под струю холодной воды.
Мой друг-всезнайка Олег посоветовал писать послания объекту ненависти в моменты сильных приступов. Кроме мамы, Олега можно считать единственным близким мне человеком, поэтому я ему верила.
Сегодня я написала впервые и тут же решила, что это будет не просто запись, а полноценное письмо: я отправлю его в конверте почтой. Через дорогу от моего дома стоял покосившийся почтовый ящик. Никто бы не подумал лезть в него, разве что такие же отчаявшиеся, как я сама. Я хотела продолжить писать, не опасаясь что мои письма обнаружат, из-за чего, - вынуждена признать, - меня съедал стыд. Вместе с тем, где-то в глубинах моей души, рядом со стыдом и опасением быть разоблаченной, таилось желание чтобы письма попали в руки отца.
Я сложила письмо, вложила его в конверт и вышла из комнаты. Отец сидел перед телевизором. Каждый его вечер неизменно проходил в прихожей перед телевизором с пивом и жаренными семечками. Он то поднимал, то опускал брови, то сводил, то разводил их, будто смотрел телевизор не глазами, а бровями. Отец приходил домой в 4 вечера, усаживался перед телевизором, переключал каналы, курил и пил пиво.
Мать приходила в 5 и начинала готовить. Отец не ел то, что было приготовлено раньше, чем за 2 часа до ужина. Ровно в 6 он ужинал, и пока его не было в прихожей, телевизор смотрела мама. Когда отец, раскрасневшийся от обильной еды и коньяка, возвращался в прихожую, она вставала без слов и уходила на кухню мыть посуду.
Мысленно послав в сторону отца самые страшные проклятья, я пошла к выходу. Не задерживаясь у двери, я на ходу влезла в кроссовки.
Улица обдала приятным теплом. Я прикрыла глаза от удовольствия. С кухни донесся мамин голос:
- Ты куда?
- Я быстро, - ответила я, хлопнув дверью.
На носках, шаркая, я доковыляла до старого почтового ящика. Это был ящик для многоквартирного дома с вертикальными секциями с откидными дверцами. Много лет назад его вынесли из подъезда пятиэтажки и установили за углом на торце здания. Какое-то время ящиком продолжали пользоваться. Вскоре к нему перестали подходить сначала почтальоны, потом жильцы, а через какое-то время и разносчики рекламы. Ящик накренился, коричневая краска облезла. Большая часть дверок были выломаны, из некоторых секций торчали перья и солома. Я выбрала относительно целую секцию с цифрой 67. Даже ржавый и облупившийся, этот ящик мог выполнять свою функцию. Я была уверена, что мои письма никто не обнаружит.
Я с опаской откинула дверцу и положила конверт. Волна облегчения не заставила себя ждать. Похожее чувство я испытываю когда выбрасываю в мусорный бак кулек с мусором. Впрочем, разве не это я пытаюсь сделать: очистить сердце от зловонного мусора?
Облегчения хватило ненадолго. Подходя к дому, я вновь почувствовала прилив ненависти. Хотелось невидимкой проскользнуть в свою комнату, не встречаясь лицом к лицу с этим мерзавцем. Мы оба ненавидели друг друга, но в отличие от меня, отец не тяготился своей ненавистью.
Несколькими быстрыми шагами, не поднимая головы, я добралась до своей комнаты, заперла дверь и легла на кровать, уставившись в потолок. Так, час или около того я пролежала на грани забытья, сопротивляясь обволакивающей тело сладкой дреме, уверенная, что ни за что не усну в такую рань, и вот сейчас встану и сяду за уроки, а потом немного поупражняюсь на гитаре, напишу Олегу. Твердо уверенная, что не сплю и четко осознаю каждую из миллиардов мыслей, роящихся в моей голове, сама не заметила как тело стало ватным, а веки невыносимо тяжелыми, и в какой-то миг я окончательно провалилась в глубокий сон.
II.
Мысли о необходимости встать вставать по утрам и идти в школу угнетали меня с 9 класса. В 11-м эти мысли стали совершенно невыносимыми.
На самом деле, в моей жизни невыносимо абсолютно всё. Что радостного может быть в жизни того, кто желает смерти родному отцу?
Я наспех собрала волосы в тугой хвостик, надела свежепостиранную форму, собрала сумку с учебниками и побрела на кухню.
Мама уже ждала меня. Я обняла её сзади и посмотрела на накрытый стол. Ничего особенного: чай, вареные яйца, черный хлеб, сливочное масло и сливовое повидло. Мама повернулась ко мне, будто прося прощения. Я же, натянуто улыбаясь, пыталась развеять ее смущение, будто давала понять что она ни в чем не виновата. Вся ответственность на человеке, считающимся моим отцом и её мужем. На самом деле он был достаточно образован и когда-то имел высокооплачиваемую работу. Сейчас он жалкий безвольный человек, отравляющий своим безволием и нас.
Я успела немного поесть перед тем как отец вышел из ванной и, видимо, собирался прийти на кухню. Чтобы не вступать с ним в разговор, я встала из-за стола не допив чай, и схватив сумку, вышла из дома. Когда я проходила мимо почтового ящика, мое внимание привлекло что-то странное.
Из щели 67-й секции торчал уголок конверта, будто он в ней застрял. Я точно помню, что вчера открыла секцию и аккуратно положила конверт внутрь. Кто-то перепутал ящики? Закладчики? Почтальоны?
Раздраженная, я быстро пошла к ящику. Шумно вдыхая через нос, я открыла дверцу и аккуратно положила конверт обратно в секцию, но кое-что заставило меня сначала замереть, а потом резко выдернуть руку.
Цвет, текстура, размер конверта были другими.
Этот конверт мягче на ощупь, меньше размерами и, самое главное, этот белоснежно-белого цвета, а мой был соломенно-желтого! Когда я перевернула его, то окончательно убедилась, что это был другой конверт: на лицевой стороне я увидела рисунок и линии с пометками "Куда" и "Кому". Мой был совершенно чист с обеих сторон.
Я пошарила внутри секции, но она была пуста. Заглянула в другие секции, но и в них кроме перьев, пуха, палок, конфетных оберток и пустого тюбика от зубной пасты ничего обнаружить не удалось.
Где мой конверт? Я огляделась по сторонам, прохожих на улице еще не было. Да и кто бы стал так шутить по утрам?
Конверт как конверт, только немного допотопный, в таких давно не отправляют письма. Да, определенно таких конвертов даже в продаже нет. Линии с данными адресата не были заполнены, но в нижней части, предназначенной для отправителя, я увидела букву "Е." С нетерпением, несколько небрежно, я разорвала край конверта и достала из него сложенный тетрадный лист в клеточку. Я развернула лист, на нём выразительным почерком были выведены несколько ровных строк. Не особо вникая в написанное, я прошлась взглядом по строчкам, надеясь понять что тут произошло или происходит прямо сейчас.
«Мой драгоценный человек,
твоя ненависть, причина которой остаётся мне неведомой, пронзила моё сердце, словно кинжал. Мне стало невыносимо от мысли , что в наш век ты, или кто-либо другой, позволяет себе обращаться к своему родителю таким непочтительнейшим тоном. Я надеюсь, что ситуация, возникшая между отцом и дочерью, какой-бы скверной она ни была, решится наилучшим образом как можно скорее. Ибо ни одно убежище не может укрыть человека от жизненных ненастий, как укрывает его могучая крона дуба-отца, а когда она высыхает и осыпается, то не остается в мире других убежищ, способных заменить его.»
Е.
Я перечитала письмо несколько раз, пытаясь связать это «Е.» хоть с кем-нибудь. Не найдя никаких зацепок, я внимательно осмотрела конверт. На рисунке в левой части под надписью «Игры XXII Олимпиады. Москва, 80» изображение боксёров в синей и красной майках.
В верхнем правом углу – красная рисованная марка с надписью "Почта СССР 6 коп."