Я был на крыше двухэтажного кирпичного здания и смотрел вниз с края. Лежал на животе, опираясь на ограждение, оно поднималось выступом из крыши, без перил, в высоту сантиметров двадцать пять. Было приятно просто лежать, солнце грело спину, волосы ворошил ветерок.
Вся крыша была покрыта гудроном, он тоже нагрелся под солнцем. Мягкий, теплый, он свисал с крыши черными заставшими каплями. Они были приятными на ощупь – как резина.
Мои друзья, точнее приятели, друзей у меня не было. Так вот. Мои приятели любили отрывать куски от кровли и жевать. Зубы у них потом были черные. Не то чтобы они это показывали, но было видно. Я никогда так не делал, потому что боялся. Я боялся не того, что гудрон застрянет между зубов, или что подавлюсь – нет. Я просто боялся попробовать что-то новое.
Как вам каламбур? Боялся попробоваться. Да, я люблю каламбуры и шутки.
Наш двор не представлял из себя ничего особенного. Там даже не было детской площадки, только деревянная песочница без козырька. Напротив, двухэтажного гаража, на котором я сейчас лежал, стояла пятиэтажка, хрущевка – мой дом. Между ними была дорога, несколько металлических контейнеров гаражей, разного размера и цвета жались к двухэтажной кирпичке, два турника на которых никто не упражнялся, только выбивали пыль из ковров и полдюжины погребов с деревянными крышками и трубами.
В середине лета по двору везде летал тополиный пух. У меня была зажигалка, но я никогда не жег пух – боялся. Как-то мама сказала, что, если поджечь пух рядом с машиной – она взорвется. Я не поверил ей. Звучало как глупая страшилка. Я просто боялся попробовать что-то новое.
По двору в тот день ходила старушка: баба Нюра. Они любила сплетничать и материть детей. Иногда одновременно. У неё тоже была с собой зажигалка и она жгла пух. Старая дура.
Она была не из тех щупленьких старушек с тонкими рука скелета, часть кожи натянута, часть дряблая и обвисшая. Нет. Баба Нюра была дамой в теле – высокой и толстой. Когда она нагибалась, чтобы поджечь пух выпячивался её зад. Зрелище было не мерзким, но и не приятным, оно было просто никаким.
Поверьте, я разбираюсь в обвисших сиськах и дряблых задницах старух. По гараж можно было пройти к бане. В одной из стен было вентиляционное отверстие. Один раз, в женский день я прильнул к нему, чтобы посмотреть на голых женщин. Там я понял, что в баню в основном ходят старушки.
И вот пух загорался, огонь быстро распространялся, волной. Это было красиво. Я всегда любил огонь, поэтому и носил с собой зажигалку. У моих приятелей тоже были зажигалки. Они курили. Я никогда не курил. Даже не пробовал, не то чтобы мне предлагали, но я бы и не согласился. Я боялся курить, в этот раз у меня даже было оправдание – астма. Хотя оглядываясь назад, я понимаю, что не пробовался курить по другой причине. Я просто боялся попробовать что-то новое.
Тополиный пух не напоминал мне снег, даже когда покрывал всё белым ковром, но я всё равно использую эту метафору.
Зимой, мы с приятелями тоже залазили на крышу двухэтажного гаража. Если так подумать – мы делали это круглый год. У нас во дворе было скучно.
Сначала забирались на сарай дяди Вити, а потом с него подтягивались на крышу. Точнее, это я так делал, остальные карабкались по металлической трубе. Обхватывали её ногами и подтягивались руками. Я никогда так не умел. Эта труба выходила прямо из земли, высокая, полутораметровая, она там была для вентиляции. Рядом с сараем у дяди Вити был погреб, где он хранил картошку.
Когда мы все с на крыше то шли от её плоской части к двускатной, поднимались на самое высокое место, если что, этот гараж был большим, скорее всего целая мастерская. Все входы в мастерскую находились с противоположной стороны от двора, но на нас всё равно кричали, когда слышали шаги. Иногда кто-то поднимался и пытался нас поймать, скорее всего сторож. Один раз он меня даже поймал. Было страшно, но он лишь погрозил мне, что в следующий раз вызовет милицию и отпустил.
Так вот, мы с приятелями смотрели вниз на огромный сугроб. Кто-то из мальчишек стоял прямо на краю, а потом сигал вниз. Я же не рисковал стоять и когда хотел посмотреть вниз подползал к краю на животе и держался крепко вцепившись в него руками. Было страшно. Вместе с крышей, наверное, там было этажа три с половиной.
Я никогда не прыгал в сугроб. Боялся. Мама как-то сказала мне, что под снегом может оказаться ржавая труба или осколки стекла. Этому я поверил, немного, такой шанс точно был и мне не хотелось проверять. Но конечно же основная причина была в том, что я просто боялся попробовать что-то новое.
Ладно, хватит, думаю вы уловили – я трус.
Вернемся в тот теплый летний денёк, когда я смотрел с крыши на двор. У меня в руке была горсть песка и мелких камешков. Я забавлялся тем, что сыпал его на детей, играющих в песочнице. Детям было лет по пять-шесть. Ветер уносил камешки в сторону, и они падали рядом, хотя иногда я попадал им за шиворот. Когда дети смотрели вверх, я прятался и хихикал. Так повторялось несколько раз, и каждый раз было смешно.
Кстати, эту песочницу построили мы с другом. Я всем так говорил и гордился этим.
Другом был сын дяди Вити, его звали Егор и был он из многодетной семьи. Он всё делал лучше меня: бегал быстрее, выше кидал камни, дальше и дольше мочился на забор. Я называл его боссом и кажется он был единственным моим другом. Во всяком случае, он никогда не бил и не оскорблял меня. Никогда. Все во дворе не любили его также, как и меня. Тогда я не понимал, что Егор мой единственный друг.
Песочницу я не строил только помог ему своровать доски из гаражного кооператива. Нас наняла женщина, что жила во дворе, видимо, молодая мама. Заплатила она коробкой печенья. Странно, но я никогда не боялся воровать или проказничать. Хотя меня ловили несколько раз. Не за воровство, за него – никогда, только подозревали.
Я так увлекся процессом скидывания камешков, что не заметил, как на гараж кто-то поднялся. Опомнился только когда получил кулаком по лицу. Не помню боль, но точно помню, как поднял глаза и надо мной стояла девушка. Солнце было как раз в той стороне и слепило глаза.
Девушка – моя ровесница, лет двенадцати-тринадцати, длинные темные волосы и большая грудь. Её звали… Я не помню, как её звали. Назовём её Юля.
Она сказала всё, что обо мне думает. Весьма цензурно, надо сказать. Я испугался, а ещё влюбился. Именно в такой последовательности.
В те времена я гулял с тремя братьями, каждый старше на четыре года предыдущего. Интересно, как так получалось? Их родители специально так делали? Клепали детей как на конвейерной ленте. Самому младшему было четыре годика, среднему – восемь и старшему двенадцать лет. В основном, я гулял со старшим, иногда со средним братом.
Я перестал водиться с другими мальчишками со двора, они мне не нравились. Обзывали, издевались и ни во что не ставили меня. Им это нравилось – унижать меня. Наверное, так же как мне нравилось сыпать камешки на детей в песочнице, плавить кнопки звонков зажигалкой, выкручивать лампочки, бить стёкла, воровать свежие газеты и всё в таком роде. Они чувствовали, что я трус и задирали меня. Может быть страх помог мне? Может только из-за него я не стал ещё более мерзким человеком, ведь для этого надо было попробовать что-то новое.
Братья мне нравились тем, что добрее ко мне относились. Друзьями я бы конечно их не назвал, всё-таки старший, тот что мой ровесник, всегда показывал, что может поиздеваться надо мной. Сейчас я понимаю, что в основном он делал это когда другие мальчишки были рядом – просто боялся, что они подумал, мол он завел дружбу со мной.
Но после того как я познакомился с Юлей и её подружкой – моей соседкой по подъезду, то стал проводить больше времени с ними. Да, наше знакомство прошло не лучшим образом, но я всегда умел расположить к себе людей, которые относились ко мне как к равному изначально. Таких было немного. Умел слушать, задавал вопросы, шутил. И таким образом быстро вписался в компанию. С девчонками было клёво.
Мальчишки, правда, на меня ещё больше тогда ополчились, даже братья. Когда меня звали куда-то пойти – я всегда отказывался и оставался с девчонками. Им это явно не нравилось.
Помню как-то раз я подарил Юле бинокль, потом мама меня долго отчитывала, говорила, что это дорогая вещь. Мне было страшно, но я это пережил.
А потом спустя два года старший из братьев подошел ко мне и попросил, чтобы я пошел к Юле и рассказал, что он любит её. Он боялся пойти к ней сам. Я побежал.
Она жила на четвертом этаже, когда я добежал и поднялся по ступенькам у меня началась отдышка. Не знаю, как на вас, но на меня она действует так: я начинаю говорить, как слегка выпивший, язык заплетается.
Я подошел к обитой кожзаменителем деревянной двери и нажал дважды на звонок. Открыла пожилая женщина. Я узнал её – это была бабушка Юли. В тот момент я уже знал, что признаюсь сам. Я набрался смелости.
— Позовите Юлю, мне надо с ней поговорить! — сказал я, неровным голосом.
— Она уехала домой. Что случилось, ты пил? — старушка принюхалась.
— Нет, я бежал, понимаете, я астматик и когда у меня отдышка – я говорю странно, — я помедлил, а потом спросил: — А когда она приедете?
— Не знаю, — как-то недоверчиво сказала старушка и закрыла дверь.
Юля не приехала. Больше я не видел мою первую любовь. И с тех пор никогда не набирался смелости попробовать что-то новое.