Когда я вернулся в «Антикварную лавку Эмиля Гайстманна» из поездки к сестре, без Фрица-Вилли все казалось позабытым и чужеродным, словно я не владелец и отсутствовал Бог знает сколько лет, а не один-единственный день. Недоставало мокрого носа и веселой суетливости, лая, от которого дребезжат стекла в книжных шкафах и витринах с винтажными украшениями, масками, ключами затейливой формы, шкатулками, причудливыми статуэтками и зеркалами. Машинально потрогал цепочку на шее... я поступил правильно.
– Что же ты расклеился, Эмиль? – спросил я себя вслух. Два десятилетия в погоне за упрямой тайной делают с мужчиной и не такое.
Я поступил правильно, но пока, держась за ноющую поясницу, ковылял по необычно безмолвной лавке, каждая мелочь напоминала мне о маленьком компаньоне: на дощатом полу следы когтей, на моей трости – отпечатки зубов. Даже громоздкий сервант на продажу, заставленный для товарного вида бутылками местного вина, я реставрировал в ту неделю, когда взял щенка, и теперь, на пути за ампулой финстерниса, вспоминал Фрица-Вилли.
Ида позаботится о малыше-терьере после того как меня не станет; он и сейчас, должно быть, резвится с моими племянниками.
В последний момент антрацитово-черному блеску дарующего сверхъестественные откровения финстерниса я малодушно предпочел бордовый, винный: тайна, строптивая возлюбленная, ждала меня так долго, что небольшая отсрочка ей нипочем.
Налил вина; бережно, чтоб не тревожить спину, опустился в кресло и с издевкой поднял бокал:
– Хвала тебе, гутедель с Замковой горы, осанна!
Вино напомнило мне о первом причастии. Тогда в честь святой Люфтхильдис нашу сельскую церквушку украсили букетами полевых цветов, и с тех пор терпкий вкус вина для меня был накрепко связан с душистым разнотравьем. Не знаю, как всамделишный лампетрегер попал в то утро в Веерденейм. Я, мальчик лет восьми, смотрел на Лампу как на чудо Господне, и шаг за шагом отходил от алтаря – разглядеть ее получше. Помню, как отец Йоахим, заложив большие пальцы рук за пояс сутаны, шумно спорил с лампетрегером, и в свете Лампы, бесстрастном свете рационального познания, меня с головы до ног переполняло чувство, что на любой вопрос найдется ответ...
Я потряс головой, отгоняя воспоминания, и потянул за цепочку, на которой давно висел не нательный крест, а старинная монета с аккуратным отверстием и надписью на языке, неизвестном науке. Откуда ты, черт побери, взялась? Мятежная, своенравная тайна, я отследил тебя до Штауфен-им-Брайсгау, но ни книги, ни люди не помогли мне тебя раскрыть.
Дрожа от страха и нетерпения, я ввел себе два кубика финстерниса...
Меня вышвырнуло из материальной оболочки; не болела спина, прошло опьянение, но монета, вернее, мыслеобраз монеты, все так же висел у меня – моего мыслеобраза – на шее. Тайна торопила, звала предчувствием и предзнанием. Я посмотрел в последний раз на тело: его зрачки расширились, будто закапанные атропином, и в них плескалась жидкая тьма, абсолютное зло, готовое излиться вовне. Времени оставалось мало.
Над мыслеобразным Штауфеном застыли солнце, луна, растущий и убывающий месяц, а мостовая под ногами колыхалась, то приближаясь к глазам, то отдаляясь от взгляда. Я зажмурился и побежал по Виттельбруннерштрассе, к мосту через Ноймаген, туда, куда вела меня тайна.
В тупичке вдалеке от туристических маршрутов, рядом с двухэтажным домиком с ярко-красными ставнями я увидел полупрозрачный мыслеобраз совсем еще юной девочки, перебирающей монеты, и подошел ближе. Контуры девочки и монет отливали характерным гематитовым глянцем. Тут был замешан тулин, вещество, меняющее реальность. Чуть слышно она напевала на староверландском:
– Милое дитя, приди ко мне, мы сыграем в чудесные игры, у меня на берегу распустились прекрасные цветы, моя мать подарит тебе золотые одежды...
Я смеялся и плакал, пока мои ноги истаивали, растворяясь в воздухе. Эрлкениг, дух-из-холма, персонаж детской сказки. Силой желания и тулина девочка сотворила у себя во дворе клад с монетами эльфийского короля, и сотворила их сразу древними, как Господь, по словам отца Йоахима, древними вложил в землю кости динозавров.
В районе антикварной лавки в небо взвились десятки упругих толстых щупалец, состоящих, казалось, из сплошного мрака.
Столько я продал книг по бестолковому оккультизму и фальшивому колдовству! А перед самым концом увидел при помощи темной магии взаправдашнее чудо.
Сколько я отворачивался от Господа! Чтобы сказать: помилуй, Боже, раба твоего Эмиля.
Фриц… Вилли!.. маль… чик мой...