Я рассказываю эту историю не с целью прославиться или похвалиться, да и хвалиться тут, в общем-то, нечем.
Пишу "в стол", не для изливания души и не для плача в жилетку. Дополню даже: кто прочтёт — не поверит.
Да и не прочтёт: пишу я для себя. Без понятия, чем это мне поможет, ведь воды утекло прилично.
Рассказываю всё с начала. Для этого надо вернуться на два долгих лета́ назад: в две тысячи шестнадцатый год.
***
Если не обращать внимания на пару моментов, тогда я был вполне доволен жизнью. Хотя, копнув глубже, можно будет добраться до дерьма, но позвольте: разве людям не свойственно сочинять себе проблемы, когда жить становится хорошо? В те бьютифульные времена я симпатизировал контркультуре, считал себя охуенным циником. Думал, что жизнь моя ничего не стоит, потому что, якобы, "стерильна", острых ощущений не хватает. Стерильна, ага. Сейчас всё ровно наоборот, ну и, каково тебе, Джабиров доморощенный?
Обобщу: бесился с жиру. Вернуть бы те времена... Но я отошёл слишком далеко.
Тогда я имел добротно оплачиваемую работу: просиживал жопу бухгалтером в одной вполне успешной компании. Считал циферки, перебирал бумажки. Моё мнение насчёт этого? Начнём издалека.
Много ли вы можете представить себе при слове "бухгалтер"? Думаю, люди первым делом нарисуют в голове образ не выдающегося ни внешностью, ни способностями воротничка. Не глупого уродца, а именно обычного по всем параметрам человечка. Он сидит в жарком офисе над непонятными бумагами. "Бухгалтер"... Становится душно, чувствуете? И что обиднее для меня, всё это — правда.
Нравилось ли мне моё место тогда? Пятьдесят на пятьдесят. Платили очень достойно, а человек я заурядный и многого не просил: дайте денег — и всё, отметка "хорошо". С другой стороны, на работе у меня были небольшие проблемы, как было модно говорить в начале десятых, "траблы".
И часто они напоминали о себе. Самой большой среди небольших проблем являлся мой начальник, Андрей Яковлевич Стуканов. Человек этот был полным пидорасом. Есть такая вещь, "синдром вахтёра" называется. Будь среди этих засранцев соревнования, Стуканов стал бы национальным победителем, не меньше.
Он не любил меня, похоже, со старшей школы. Да, я действительно его там пару раз задирал. Литературным языком —
"подтрунивал", просторечным — "подъёбывал". Но разве это веская причина? Сколько лет ведь прошло. И в школе я приставал не к нему одному. Ну и получил по заслугам, нажил на свою душу мстительного пакостника. Свела же судьба работать в одном месте!
«Ты что, опять то-то то-то не сделал? – частенько слушал я, – бездарная сволочь. Под сокращение пойдёшь первый».
Этот говнюк хотел скинуть меня с лакомого насиженного местечка, ведь по размеру зарплаты мне лучше работы не найти. И я слушал его угрозы снова и снова.
***
Тот день поначалу был прекрасен. Чудесный май две тысячи шестнадцатого: Республика родная цветёт и пахнет, от России откололась пара кусочков, а на востоке опять войнушка между чинг-чонгами.
С часу до двух у меня был обеденный перерыв: момент в моей работе лучший, не только самый приятный, но и самый полезный. (После получения зарплаты, разумеется). В то время почему-то очень активизировался Стуканов, поэтому обед был для меня ещё слаще.
Тогда я позвонил своему товарищу, Саше Коршикову, которого по имени-фамилии, конечно, никто не называл. Давным-давно для всех близких и не очень знакомых он "Зуда". Только сейчас я понял всю нелепость этого прозвища — ради этого стоило повзрослеть. Но в детстве я с этой клички очень смеялся. Не помню уже, с чего его так назвали, возможно с того, что он правда немного зануда.
Работал Саша в типографии, верстальщиком. Сам он против этого слова всегда протестовал, и с новыми знакомыми часто выходили вот такие разговоры:
— Ты работаешь верстальщиком?
— Нет.
— А кем тогда?
— Метранпа́жем.
— Кем?
— От французского «metteur en pages»!..
— У меня дела, бывай.
Произносил «metteur en pages» Зуда всегда с огромными удовольствием и гордостью. Не владея французским, верное произношение этих слов он знал назубок.
Зуда не был моим лучшим другом, да и таковым он вряд ли мог быть вообще хоть кому-то из-за некоторых своих особенностей, но об этом потом.
Я не вспомню, где находилась и находится его типография, а он не вспомнит, где работал я, но объединяло нас знание всех городских рыгаловок-забегаловок, поэтому мы договорились пообедать в недавно открытом кафе «Гой Еси».
Встретившись, мы поздоровались и вошли внутрь, обсуждая всякую чепуху.
Интерьер был выполнен в тошнотворно-псевдорусском стиле. Кому сейчас понравятся все эти разукрашенные самовары, наличники на окнах и массивные лавочки вместо нормальных стульев? Разве что фанатикам из «Клана Русичей» или ещё какой секты, мажущей себя калом возле деревянных фаллосов в Марьином ущелье.
Да, покажусь слишком грубым. Но я считаю, что раз мы стали независимыми, то и культуру нам нужно придумывать свою, а не заимствовать её у бывшей метрополии. Так можно и доиграться, развести у себя под боком диверсантов.
Но отступать уже было нельзя, да и кафе всё-таки оценивают не только по убранству. И хоть меню здесь состояло сплошь из блюд русских (логично), я решил не брезговать. В плане кухонь я националистом не являюсь: лишь бы вкусно, а там хоть из Конго.
Зуда заказал то ли оладьи, то ли блины с каким-то странным вареньем. Я всмотрелся в список, чтобы выбрать съедобное стряпьё.
— Расстегай twenty cents, щи, уха... Курник какой-то. Студень, – остановился я, вздрогнув от омерзения. Нет, лучше бы еда из Конго. – Извращение, хм. Gimme кружку кваса, и хватит!
После "twenty cents" официант лишь с удивлением поднял бровь, но после "gimme" поджал губы во вполне себе презрительное положение. Тем не менее, он промолчал и подал мне квас.
Приняв заказ, мы подошли к свободному столику в углу. Широкие лавки были очень тяжелы. Мы с трудом выдвинули их, чтобы сесть.
— Свинцом залили? – спросил Зуда, – а что, верно. Не унесут зато. Русская смекалка.
Он принялся за свои блинчики, а я уж было хотел откинуться на отсутствующую спинку и чуть не грохнулся на пол.
— Русы сраные, – недовольно произнёс я.
— А? – с набитым ртом переспросил Зуда. Он по-дружески беззаботно отнёсся к тому, что я мог сломать себе что-нибудь.
— Приятного аппетита, buddy.
И всё же день был столь хорош, что повторю это ещё раз. Солнце пока не пекло́, не душило; ветерок дул освежающий, прохладный. Именно в такие моменты хочется выйти на улицу и вдохнуть полную грудь воздуха. Отмечу сразу, что подробно описывать погоду, пейзажи, интерьеры и экстерьеры я буду нечасто. Да и не умею: писатель из меня бездарный. Сосредоточусь прежде всего на истории. Но обещаю, что опишу события максимально достоверно.
Потихоньку начался диалог. Мы не виделись уже неделю, но ничего нового у меня Зуда не спрашивал. Как дела? Как работа? Что, так кисло?
Я эти вопросы не очень любил. Обсуждение работы постоянно приходило к теме Стуканова. Обсуждение дел — к тому, что этих дел-то у меня и нет, кроме работы.
Один и тот же вопрос надоедает сильнее с каждым разом. Но когда его задают в тысячный раз, он воспринимается уже спокойно. Вопросы про дела и про работу Зуда задавал уже более ста раз, раздражение накапливалось. Впрочем, я знал, что через девятьсот повторений мне станет легче. Тем не менее, в этот раз я решил развёрнуто и полно ответить на все вопросы.
И посреди моего ответа началось шоу. Я уже упоминал выше странности Зуды, верно? Пришло время их описать.
У него была замечательная особенность, которую я больше ни у кого не замечал и о которой никогда не слышал. Представьте, что вы человеку рассказываете о волнующей вас проблеме, хотя таким сокровенным обычно редко делитесь, говорите живо, не стесняясь чувств... А в какой-то момент понимаете, что собеседник вас не слушает.
Зуда неожиданно выпадал из диалога не потому, что он скучал или отвлекался. Зуда впадал в транс. Ну, так мы это всегда называли.
Выглядело это вот как: он резко прекращал двигаться, начинал пялиться в одну точку, не отводил глаз и не моргал. Всё, что выдавало в нём ещё живого человека — глубокое редкое дыхание.
Эти бзики с Зудой ещё со старшей школы. Почему — непонятно. Не знаю, обращался ли он к врачу, но неужели его и его родителей ничего не смущало?
Никому и никогда не удавалось пробудить его в трансе. Он обычно минут через пять-десять пробуждался сам. У него, конечно, спрашивали, что он чувствует в эти мгновения. На это он отвечал что-то невнятное, мол, ему вдруг сильно захотелось посмотреть в одно место, но притом десяти минут он так не сидел, прошло от силы полторы, и всё тут.
Мы думали первое время, что он так прикалывается. Но с отчаянием пришли к противоположному выводу: вспомнили ситуацию, когда Зуде рассказывали анекдот про двух геев в трамвае. Он с каменным лицом дослушал и сказал: «Но ведь дед видел, что они трахались по обоюдному согласию». Нет, этот человек просто бы не додумался над нами шутить, да ещё и так уверенно, долго и правдоподобно. Мы быстро забили на эти бзики, свыклись.
Вернусь к тому абзацу про расчувствовавшегося человека, потому что этим человеком был я. И когда меня резко прорвало на жалобы, этот гондон отключился, сильно меня обозлив.
Никому и никогда не удавалось его пробудить в трансе — об этом я вспомнил. И решил стать первым, кто совершит подвиг.
Отхлебнув квасу, я сперва ткнул его пальцем в плечо. Плечо поддалось, и я аккуратно схватился уже двумя пальцами за его лёгкую коричневую курточку.
«Замшевая, – подумал тогда я. – Ну ретро!».
Схватил троеперстием. Потом — пятернёй. С каждым разом тряс всё сильнее. Плечо Зуды податливо качалось, но сам он продолжал находиться в ступоре.
— Скотина, – поражённо сказал я. – Поставил в неловкое положение ведь! Asshole!
Я произнёс это слишком громко, и сидящая напротив седовласая женщина с коротким хвостиком медленно повернула голову в мою сторону, раскрыв глаза по десять центов. Я заметил это и тоже повернулся. Мы уставились друг на друга, пока мне не пришлось, наконец, прервать гляделки:
— Чего это вы пялитесь? А ну отвернитесь!
Женщина испугалась и, будто в обратной перемотке, плавно отвернула голову назад.
Разобравшись с одним противником, я вернулся к Зуде. Он всё так же, без особых изменений, сидел, сверля взглядом пол чуть левее моей лавки.
Я помахал рукой перед его глазами. Он и не моргнул. Тогда я щёлкнул пальцами.
***
Всё описанное выше было лишь вводом в курс дела. Самое интересное начинается с этого щелчка. Один этот звук изменил мою жизнь навсегда.
В одно мгновение произошло столько невероятных визуальных изменений, что первой моей мыслью было: «Доброжелательные русичи что-то подмешали в квас». Сначала от меня будто изошла какая-то волна наподобие взрывной. На лету она отливала фиолетовым. Постепенно расширяясь, будто круг от камня на воде, волна прошла сквозь стены заведения и скрылась из виду.
Всё вокруг, все предметы и все люди, через которые прошла волна, окрасились в бледно-зелёный, потом начали желтеть, и в тот же миг волна неожиданно возвратилась обратно сквозь стены и вернулась ко мне. Я ощутил лёгкий толчок в груди. Окружающий мир окрасился в серый. Описанный калейдоскоп произошёл буквально за доли секунды и, кажется, эта волна никак не повлияла на людей.
Я посмотрел на свои руки. Серые. На стол, на Зуду, на женщину с хвостиком — серые. Будто на глазах чёрно-белый фильтр. Я испугался: подумал, что стал дальтоником навсегда. Потом успокоился, решив, что этот страшный приход вот-вот закончится. Посмотрел на седовласую женщину с хвостом и заметил, что она поднесла вилку ко рту и не движется.
Галлюцинация в этот момент прекратилась. Цвета вернулись уже без пугающей волны.
Зуда вздрогнул. Я повернул голову к нему и самодовольно усмехнулся:
— Я победил.
Но ему было не до веселья. Он обезумевшими глазами посмотрел на меня и спросил:
— Чё это было?
— У меня этот глюк заразный был? Тебе тоже передался? – не без серьёзности спросил я.
— Чего? Какой глюк? Тут меня глючит, похоже. Ты как свою руку переместил в другую сторону? Сразу же.
Я не понял, о чём он.
— В смысле?
— Ну у тебя рука была перед моими глазами, и ты на меня смотрел...
— То есть ты меня видел всё-таки? Это ты так с десятого класса приколялся?
— Дай мне рассказать, – огрызнулся Зуда. Мне показалось, что его волосы растрепались, словно он собирался превратиться в оборотня. – Да, я видел руку твою. И ничего страшного, не разыгрываю тебя, просто в такие моменты что-то тянет в точку одну смотреть... Это не объяснить тебе.
— Ну да, куда мне. С рукой там чё произошло?
— Вот. У тебя рука была перед моими глазами, и ты щёлкнул, и... В следующее же мгновение твоя голова повёрнута в другую сторону, а рука и вообще... Убрана.
Я смотрел сквозь Зуду, пытаясь понять, что мне эта информация даёт, и что же сейчас произошло:
«Щёлкнул, рука убрана... Серая хуйня вокруг... Застывшая женщина, квас... Maybe, правда всё из-за него? Ну, а что ещё? Глюки. А почему он-то на руки обратил внимание?.. И на голову... Точно! Ведь это в нём надо проблему поискать».
— Слушай, дружище, – обратился я к Зуде, – are you sure, что я сразу же голову в другую сторону повернул?
— Да, – закивал он, – реально. Как в кино, знаешь, перематываешь: в одном моменте герой так повёрнут, а в другом — по-другому. И у тебя так же.
— Ага. Сколько, ты говорил, обычно в ступоре своём сидишь?
— Ай, – поморщился Зуда, – минуты две максимум. Чё ты опять за своё?
— Да я вот думаю, что...
Я ещё не высказал предположение, но он предугадал его самостоятельно и обозлился ещё раз.
— Я понял, к чему ты! – заявил он свирепо, – нет, у меня в этот раз нет никаких проблем с ощущением времени! Для меня, может, время и ускорено в таком состоянии, но ты руку убрал мгновенно.
— Ручаешься?
— Что? Да ну брось, правда в один момент!
— In a second, maybe? Or very quickly?
— Не-е... Брось! Говорю, что-то не так с тобой.
— Ну-ка, – с иронией взглянул я ему в глаза, – что со мной не так?
— Откуда я знаю. Может, ты иллюзионист? Восприятие моё нарушил, я не знаю...
— Слышишь себя? Время остановил, что ли?
— Да мне откуда знать? Ты щёлкнул, ты и разбирайся.
Зуда с беспокойным лицом принялся доедать оладьи. Я к квасу больше не притрагивался.
После этого мы ещё поболтали совсем немного, будто ни в чём ни бывало, и разошлись. Я вернулся на работу.
***
Я засел в своей небольшой каморке. От нелюбимых коллег меня защищало стекло, закрытое к тому же жалюзи. Я отодвинул подальше бумажки, откинулся на спинку кресла, сложив руки за головой, и вновь задумался о произошедшем. Можно упомянуть, что по пути на работу я занимался тем же, но без особых продвижений.
«Это всё же было что-то с наркотой связанное? Древние русичи жрали мухоморы? Придумали же как-то своих Перуна и Сварога». Я вспомнил одного моего соседа, жившего этажом ниже — дядь Диму. Будучи дико пьяным, он сожрал несколько засушенных шляпок мухоморов, сразу отключился, а во сне захлебнулся рвотой.
«Хороший был человек. А квас считается за алкоголь?». Я тревожно выдохнул.
«Да нет, не мухоморы. Почему тогда Зуда тоже какой-то глюк поймал? Хотя он вообще парень необычный, кто его знает, что у него в голове... А может они и в вареньице тоже чего добавили? Может, оно тоже из поганок? Ладно, русичи ни при чём». Я старался не забывать ни слова из объяснений Зуды, чтобы можно было за что ухватиться при случае.
В этот момент дверь приоткрылась, и в проёме показалась знакомая физиономия.
Всем знаком архетип подлых карьеристов, которые усиленно подлизываются к начальству и стучат на всех подряд. Не буду распинаться, сразу вас с таким человеком познакомлю: Егор Ерихов его имя и фамилия. Он всегда ходил с лёгкой самодовольной ужимочкой. Весь такой остроносый, в миниатюрных очках, худощавый — в общем, тонкий человек, змеюка, везде пролезет, везде проскочит.
— Работаешь? – поинтересовался он с улыбкой.
— В поте лица, – ответил я, не шевельнувшись.
— А я вижу, что отдыхаешь. Не перетрудись до грыжи, дорогой, – и он улыбнулся снова.
— "Дорогим" ты своего начальника любимого называть будешь. Аnd there is: он нам всем очень дорог.
Ерихов убрал улыбку с лица и удалился. Я продолжил размышления.
«На чём я останавливался вообще? Пидорас этот сбил. Зуда сказал, что после щелчка моя рука сразу поменяла положение...»
Я принялся тщательно осматривать свои руки. Прозвучит глупо, но я суеверно искал на них какие-то мистические метки или следы воздействия извне, но руки оставались такими же, какими были и вчера, и до посещения кафе — так, во всяком случае, мне показалось.
«Ты щёлкнул, ты и разбирайся», – отчего-то вспомнил я слова Зуды. Уставившись на пальцы, я вполголоса пробормотал:
— А что, если...
Меня второй раз за пару минут охватывали мысли о глупости предположений, крутящихся в моей голове.
«Почему нет? Рука не отвалится...»
Я щёлкнул.
Все те красочные визуальные эффекты, посетившие меня в кафе, повторились, что привело меня в непередаваемый текстом ужас.
«Нихера себе! Это я каждый раз, когда щёлкаю, буду мультики смотреть?!», – это была единственная связная мысль из бури эмоций.
Тяжело отдышавшись, я ринулся к жалюзи и раздвинул две створки в поисках изменений. А изменения были: никто не двигался с места. Архивариус, шедший с бумагами куда-то, так и застыл. Документовед раскрыл рот посреди разговора и замолчал. Ты чего?
Внутри потяжелело, и даже правый бок заколол от такой неожиданности. Но буквально через пару секунд в офис вернулись цвета и коллеги продолжили идти по своим делам как ни в чём не бывало.
«Это что? Чё было-то? Я время остановил?».
Я вернулся к своему столу и, опёршись о него, встал и склонил голову в мыслях.
«Почему я... Почему? По какой причине? Я теперь супергерой? Меня паук не кусал ядовитый, я дряни никакой не пил, кроме того кваса, но это же бред, что от кваса так... Может я начинаю ехать потихоньку? Люди же не обратили внимания на мои приколы. Но Зуда... Хотя тот тоже может быть сумасшедшим».
Решение пришло на редкость трезвое в такой неожиданной ситуации: я решил включить на телефоне секундомер и сразу после этого щёлкнуть ещё раз. Но как только я достал телефон, в кабинет вновь незаметно прополз Ерихов и с елеем в голосе хихикнул:
— Тебя Андрей Яковлич вызывает к себе.
И добавил:
— Не знаю, зачем.
— Знаешь, – возразил я и положил телефон в карман. Взяв ключик от своего мини-кабинета, я двинулся на Ерихова, – ну давай, проваливай! Чё встал? Иди за другими пошпионь.
Он был недоволен, но молча юркнул прочь.
В просторном кабинете Стуканова стояла странная духота. Этому подыгрывали и жёлтые обои, и бежевая мебель. Видно, что это босс-бухгалтер в обоих смыслах: в его кабинете самая неприятная и скучная обстановка. Да и место наш начальник распределял неравномерно. В центре и справа у него было всё заставлено: стол, компьютер, картина какая-то, неровно стоящий шкаф, у которого одна ножка была сломана и вместо неё подставили книги. И на шкафу много всего — огромные старинные часы, какие-то папки, детали от принтеров. А левая сторона кабинета — наоборот, пусто и голые стены.
И при всей ненависти к этому человеку, я по какой-то причине не могу удержаться от описания его толстой неровной ряхи, губ, презрительно сложенных, и чёрных роговых очков. Заурядную внешность Стуканов компенсировал незаурядной гадкостью и пакостным характером. Ещё одна странная особенность была у него: он любил употреблять слово "шлюха". Я серьёзно пишу, он не к месту это вставлял всегда.
Когда я пришёл, он сидел за компьютером и активно что-то строчил.
— Здрасьте, Андрей Яковлич, – поздоровался я.
— М. Ты, – ответил он, будто не ждал меня тут. И продолжил что-то стучать на клавиатуре, обделяя меня вниманием. Я подождал около минуты и сказал:
— Ну всё, вы меня увидели, насмотрелись, я вернусь к работе, наверное.
— Куда! А ну стой, – нахмурился Стуканов, не отрывая от экрана глаз.
— Сесть можно? Нога болит.
— Знаю я. Поменьше на стол их закидывай — болеть не будут, – сказал он, подняв глаза из-за монитора.
— Когда я закидывал?
— Да хоть сегодня, несколько минут тому. Думаешь, раз укрылся в своей коробке, я не узнаю, чем ты занимаешься? У меня везде глаза, везде уши.
«Я тебе эти уши пообломал бы за то, что на людей пиздят», – подумал я и переминулся с ноги на ногу.
— Что думаешь про дармоедов? – спросил вдруг Стуканов.
— Very bad, когда такие люди получают хотя бы небольшую власть над другими, – ответил я, подумав: «Может, тут щёлкнуть? Не подозрительно будет?».
Андрей Яковлевич ухмыльнулся с прищуром.
— Но смогли забраться чуть повыше. Значит, они не такие и дармоеды?
— Они дерьмоеды к тому же. Знание, где, когда и кому поддакнуть — единственное знание, доступное таким людям, – сказал я, а подумал: «Не могу же я останавливать время...».
— Ты с темы на тему переходишь. Да и рассуждаешь с позиции низшей. С позиции шлюхи.
— Значение знаете? – вскипятился я.
— Да. Что не так сказано? Ты бы продал жопу, чтобы увидеть, как меня имеют чуть жёстче.
— Вы рассуждаете с позиции озабоченного. Сочувствую женщине, что с вами ляжет.
«Что за диалоги из голубого порно? Где я вообще работаю?».
— Женщинам не надо сочувствовать. Ты же знаешь: все женщины — шлюхи.
— Чем вам женщины не угодили? В школе обзывали?
Его глаза блеснули. Нашёл пяту у толстожопого Ахиллеса, надо же.
— Эмпирический опыт. Не утешай себя мыслью о том, что женщины, близкие тебе, не такие.
Я пожал плечами.
— I don't have any. Мать похоронил уже лет пять назад.
— Ты упомянул про свою матушку. Это же не мои слова были, что она человеком нецеломудренным была. То есть, ты сам признал, что она...
Да что он несёт? Меня окутала ярость. Он это заметил, потому что и я чувствовал, как сильно кровь приливает к лицу. Один-один. Но я не собирался продолжать:
— Вы опять ведёте к тому, чтобы я уволился? Я не уволюсь.
И начал выходить. Не дойдя шага до выхода, я решил проверить свою способность ещё раз. Щёлкнул... И ничего. Только-только отошедшая от лица краска залила его снова. Я получил способность, в реальности которой очень сильно сомневался, но когда у меня её внезапно забрали, я расстроился так, будто она была у меня с рождения.
За всем этим я забыл, что остановился словно вкопанный в кабинете Стуканова. Я обернулся посмотреть, не посмотрел ли он, и понял, что он протыкает меня настороженным взглядом.
— Здоров? – спросил начальник.
— Здоровее вашего, – состроил невозмутимую мину я и поспешил удалиться.
«Что это было?! Неужели и правда обычное помутнение мозгов?.. А как здорово начиналось-то! Но ведь люди и правда останавливались. Может, в голове дорисовал? Я так и не успел проверить...»
— Ну что, как беседа? – поинтересовался откуда-то сбоку Ерихов.
— Нахуй иди, – резко и коротко сказал я, не дожидаясь ответа.
Мне тяжко давались раздумья в кабинете. Было до боли обидно потерять такую незаурядную способность, пусть и высок шанс, что это плод моей больной фантазии. Словно хороший сон, который ты хотел бы запомнить, но проснулся и тут же упустил, проиграл его глубоким извилинам мозга, забравшим грезу туда, откуда уже не достанешь.
Я с лёгким тремором принялся за работу. Но цифры всё время путались, складывались не так, как надо, и постоянно уступали место в голове размышлениям про щелчки, серый мир и остановку времени. Порой я щёлкал пальцами, чтобы проверить, есть ли ещё у меня эти суперсилы. Минут через двадцать оставил попытки, с трудом доделал работу, что заняло чуть больше часа, и отправился домой.
***
В тоскливые моменты мне может помочь только пачка моих любимых снеков «Stikkkiess». Это не реклама, но снеки просто чудесные, всем рекомендую. Они так мне по душе, что я даже подписался на социальные сети человека, их придумавшего, — Дэвида Лейна.
Теперь именно покупка любимого лакомства была для меня первоочередной задачей. Я забежал в первый на моём пути супермаркет. Побродил немного в поисках полки с чипсами, сухариками и прочим, и нашёл-таки мои любимые «Stikkkiess».
Слева, из-за стеллажа, с пустой тележкой выехал работник супермаркета в красной кепке без верха. Он поднял голову, не доехав до меня метр, и что-то на меня вдруг нашло, и я незаметно щёлкнул пальцами вновь, тая надежду.
Пугающие при первом и втором щелчке спецэффекты были встречены мной с нескрываемой радостью. Колоссальное облегчение.
«Наконец-то вы снова со мной».
Я стремительно схватил первую попавшуюся пачку «Stikkkiess» со второго ряда и пихнул в правый карман брюк (если бы я схватил с первого ряда, то работник бы заметил мгновенную пропажу снеков, а если я не управляю временем, то меня заметят в любом случае). Стараясь не изменять положения, я продолжал смотреть на работника, как и до щелчка. Прошло секунд пять до того, как время возобновило свой ход. Цвета вернулись в наш мир.
Работник мимоходом посмотрел на меня и поехал по своим делам.
«Неужели не видел?! Или не обратил внимания? Но разве кто-то при выборе товара прячет его в карман? Разве кто-то хватает эти снеки так же резко, как я? Это должно было его насторожить, а он спустил на похерах. Да и если это реально нарисовано фантазией, почему он всё-таки не двигался, пока мир потерял цвета? Нет, дружок, – обратился я к самому себе, – ты — fucking magician».
Я затолкнул пачку «Stikkkiess» как можно глубже в карман, прикрыл его на всякий случай рукой и осторожно вышел из магазина, с затаённым страхом, что тот работник меня заметит. Но всё обошлось.
Как чудесно было осознавать, что ты можешь распоряжаться временем, управлять, казалось бы, самой безжалостной стихией, сметающей всё на своём пути! И меня не смущало, что я ещё не изучил способность как следует, не вник в вопросы, роящиеся в голове. Откуда? Как? Зачем оно появилось и почему конкретно у меня? Это случайность, или же я кем-то избран? Но для чего? И почему я не смог остановить время в кабинете Стуканова? У способности есть лимит? А может, начальник — колдун, поставивший защиту? Было бы забавно. Смех смехом, а я так и не знал, на сколько мне дано останавливать время, ограничены ли использования и наносит ли это мне какой-то вред. Но вопросы со временем отступили перед беззаботной радостью. И сколько же новых возможностей открыто было тогда передо мной!
***
Тут я пропущу, внезапно, две недели. В это время я познавал свою способность, принцип её работы и прочие детали. У меня даже сохранился листок с выводами, к которым я приходил. Перепишу его без изменений:
«1) С третьим использованием моя ability не исчезла.
2) Остановка takes time, чтобы заработать снова. По-моему, с каждым разом мне приходится ждать чуть дольше, но это надо также изучить.
3) С каждым разом я останавливаю время всё на большие промежутки. На сколько они увеличиваются за раз, не знаю. Maybe this item тесно связан со вторым.
4) I checked the gravity. Во время стопа попытался уронить чашку со стола на пол; она повисла в воздухе, не упав. В то же время я мог крутить ей, как хотел, чашка лишь меняла своё расположение в воздухе.
5) О том, как люди ощущают мои timestops, я узнал, поэкспериментировав немного с Зудой. Во время остановки he sees nothing и, судя по всему, не ощущает, что время замерло. Но моё положение до и after щелчка он видел и начал меня в чём-то подозревать. С этим очень сложно: надо либо совершать минимум движений, либо точно копировать свою позу до щелчка.
6) Положение стрелки на часах не меняется! I thought at first, что своей способностью я как бы стираю few seconds для окружающего мира, но нет, действительно останавливаю время.
7) Я не могу придумать, куда направить эту способность. Но стараюсь не тратить её for nothing. Один раз, правда, в "бесцветном режиме" (как я его только не называю!) я залил Ерихову за шиворот coffee. Думал, обратно не успею добежать, очень испугался. Вut everything went well. Ерихов даже ничего не заподозрил, хотя когда я глянул на него, он злобно блеснул очками в ответ, но я лишь сделал удивлённое лицо и засмеялся. Конечно, подозрений на меня никаких не упало».
Но возможно, что это событие и стало причиной необычайного усиления деятельности Стуканова. Очень хорошо, что он цеплял не только меня и меня даже меньше некоторых. Приятно. И всё же он с каждым разом становился желчнее. Ума не приложу, как он держался на своей должности, когда пол-оффиса его ненавидело.
***
Тем утром я был в кошмарном настроении: не с той ноги встал, видно. Не выспался, опоздал, в автобусе разругался с противной старухой, да и на работу не хотел ехать из-за начальника. Весь путь от дома до оффиса представлял, как останавливаю время и подстраиваю пакости Стуканову, а то и бью.
«Почему я этого ещё не сделал? Очень странно. Исправим недоразумение».
Но на работе ничего не исправлял, пока меня не трогали, а тихо сидел в кабинете и вёл учёт.
Через час я дописал его и собрался нести Стуканову. Сам ожидал очередного потока говна и прокручивал в голове варианты развития событий.
«А стоит ли ему вредить? Я никому ничего не докажу, а он только семь шкур с меня сдерёт. Тем более он осведомлён о моих странностях с щелчками, видел две недели тому назад неудачную попытку застопить мир вокруг себя».
Тут мне пришла немного отвлечённая мысль:
«А это я, выходит, по всей планете время останавливаю? Ну не живёт же только Тюмень отставаниями от моих щелчков?».
Мысль внушила мне уверенность в себе. Да я, если захочу... Мне и горы по плечу. А тут какой-то начальник.
«Я выше его по всем иерархиям, потому что мне силы подвластны, а ему — нет. Я выше и любого человека, если нас двоих по отдельности рассматривать. А если против меня поставить какого-нибудь элитного спецназовца или морского котика американского, и его смогу победить. Хреново, что мои способности ограничены перезарядкой, если так можно сказать... Но и время я с каждым разом увеличиваю».
Выйдя из кабинета, я начал разговор с документоведом, Женей Саврасовым. Парень простой, как два цента, но мне хотелось с кем-то пообщаться. Возможно, это было связано с прилившей уверенностью в себе. Мы болтали о всяких пустяках, обменивались историями, иногда поминая недобрым словом Стуканова. Я всё так и стоял с папкой в руке.
Спустя несколько минут наш разговор прервал озлобленный голос начальника:
— Что обсуждаем, бунтари?
Саврасов побледнел и слился с обстановкой, сжался. Я понял, что без мозгоёбки не обойтись.
Позади Стуканова стоял Егорка, чтоб ему пусто было. Завидев мой взгляд, он опомнился и ушёл, будто не при делах.
— Ко мне в кабинет, оба, – сказал Андрей Яковлич.
— А-ай... – скорчился Саврасов, будто лимон укусил.
— Ну ничего, дружище, – бодро шепнул я ему, – let's go. Не мы первые, не мы последние.
***
— Гм, – задумался Стуканов, как бы начать. – О чём вы беседовали?
— Тайна диалога, – ответил я. – Статья шестьдесят семь Конституции.
— Нету там такой статьи, – разозлился начальник, – хватит паясничать.
— Есть, там двести пятьдесят статей или около того, – не согласился я.
— Ты всё шутить сегодня вздумал? Что ты пререкаешься, как шлюха портовая?!
«Причём здесь она?», – подумал я. Босс сложил руки за спиной.
— Ты не хочешь работу-то другую отыскать? – спросил он.
— Зачем? Эта устраивает.
— Я тебе говорю, скоро тебя выкинут. Начинай работу искать.
— Вы выкидывать собрались? – нетерпеливо и с раздражением ответил я.
— И без меня есть кому выкидывать. Тебя ещё можно было терпеть недавно — работник ты неплохой был — но в последнее время ты начал слишком в облаках витать. Ничего не выполняешь, всё что-то сидишь у себя и руки за голову закидываешь. Может, это и ты Ерихову кофе за шиворот налил...
Я ждал, когда он это скажет:
— В смысле налил? – приусмехнулся я довольно. – Кто докажет? Ерихов, что ли?
— Да это ты был, – строго повысил голос Стуканов. – Не понимаю, как, но кто, если не ты!
— Доказательства, – улыбнулся я иронически, – убедительные.
— Ну хватит! – с умоляющим лицом дёрнул меня за рукав Женя.
Но у меня тогда голова закружилась от самоуверенности.
— Что я ещё натворил, Андрей Яковлич?
— Ну вот мой отчёт где-то был вчерашний, – подошёл Стуканов к шкафу, – начальству скоро покажу.
Он принялся выдвигать папки с бумагами и осматривать каждую, выискивая отчёт. Шкаф чуть трясся из-за вмешательства начальника.
— М-м, вот он, – вытащил он папку с синей обложкой и посмотрел на меня поверх очков, ожидая моей реакции, – щас поищу про тебя. Я тут много чего добавил от себя... Про тебя.
«Вот падла-то! Заебал!..» – подумал я. Уже и гнева не оставалось — привык к его пакостям — чистое раздражение только.
Я принялся бегать глазами по кабинету. По полу, стульям, столу, по самому Стуканову, что-то читающему, по ненадёжному шкафу... И вот что придумал.
Сперва я вытащил из кармана монетку, — один цент, совершенно обычный, — и, незаметно для Саврасова и Стуканова, бросил её вправо, в стену.
Цент звякнул, отскочив от стены. Женя повернулся; Стуканов, к слову, не отвлёкся.
«Даже лучше», – подумал я и щёлкнул пальцем.
У меня оставалось секунд восемь.
***
Я рванул к шкафу, стараясь не касаться босса, натянул рукава рубашки на ладони, подвинул ими огромные старые часы к краю, так, чтоб они упали после конца действия способности, и, ничего не перепроверяя, вернулся на своё место и попытался встать ровно так, как и стоял до остановки.
Время вернуло свой ход.
***
Часы накренились, шкаф немного заскрипел. Стуканов приподнял голову... И последним, что он увидел, были падающие на него часы.
Он не успел даже вскрикнуть. Лишь лицо было перекошено одновременно злобно и страдальчески. Часы, ударив Андрея Яковлевича по голове, с грохотом упали на пол. Наш начальник, не подав больше признаков жизни, глухо свалился рядом.
— Сука! – закричал я от неожиданности.
Саврасов чуть не рухнул рядом, хотя не произнёс ни звука. Он уже решил приблизиться к телу, но я остановил его:
— Не трогай, блять!
И метнулся к двери, приоткрыл её, выкрикнул:
— Сюда! Здесь начальнику пиздец, похоже!
Мигом вбежали коллеги.
***
Поднялась суматоха. Все что-то бегали и громко разговаривали и на нас будто не обращали внимания. Кто-то завопил чуть приглушённо из-за закрытого ладонями рта: секретарша увидела тело на полу. Кровь, вытекающая из раны на голове, уже густо пропитала бежевый ковёр.
У босса проверили пульс и дыхание. Крышка. Вызвали директора. Директор почти мгновенно оказался в оффисе, будто ждал, когда уже кто-нибудь из работников погибнет. Он позвонил в скорую и копам.
У меня спрашивали тем временем:
— Что?! Как?!
Я что-то туманно, будто пьяный, ответил общими фразами и, взяв один из стульев, уселся у правой стены, тяжело свесив голову. Женя сам не справился и коллегам пришлось усаживать его рядом со мной. Больше к нам старались не приставать.
— Родственникам же тоже надо... – напомнили коллеги директору.
Из родственников у Стуканова только мать.
Я в полудрёме, погружённый в бредовые мысли и горячие, беснующиеся под кожей эмоции, расслышал что-то про мать Стуканова и только к тому моменту начал понимать, что натворил. Дрожь бегала по спине.
«Я убил его!».
В горле пересохло.
«Я убил!».
«Но ведь я же не хотел!..».
«А если не хотел, почему убил?».
«Я не могу вспомнить... О чём я думал, когда делал это... Я же не думал об убийстве!..».
«Но разве я не понимал, что он может умереть?..».
«Я не задавал себе таких вопросов... Как я вообще это всё сделал... Как решился?.. Я с трудом помню, как...».
Мой разум будто пытался вырезать из памяти негативное воспоминание. Ух ты, настолько силён, что могу и время останавливать, и плохое из памяти убирать. Вот бы ещё научиться исправлять последствия своих поступков... Думаю, это была бы самая лучшая сверхспособность.
Я начал выходить из этого странного пограничного состояния пьяной дремоты. Меня постепенно охватывал ужас. Я убил человека. Я убил человека почти что нарочно. Меня сейчас могут раскрыть. Ведь полиция приедет с минуты на минуту! Хи-хи-хи, а ведь я ещё так предусмотрительно... Рукава натянул... Отпечатков нет... Монетку бросил в стену... Монетка!
Я должен был сидеть как раз там, где цент приземлился. Побегал глазами по полу и быстро нашёл. Как бы случайно двинув ногой, прикрыл монету ботинком. Что дальше с ним делать — придумаем.
«Нет, потом копы! Будут следить за каждым движением! Что-нибудь, что-нибудь сейчас!».
Я подвинул вперёд ногу, которой стоял на монете, привстал со стула и, прикинувшись ослабленным, — хотя слабость действительно была, — упал на пол в нечто среднее между преклонением, молитвой и позой ребёнка из йоги. Ногу с монетки я уже убрал и удобно поставил на этот злосчастный цент ладонь. Другой же ладонью я медленно и вяло стучал по полу, скорчив лицо:
— Это из-за меня! Я его вывел так, что...
Я не мог прощупать ту грань, где моя актёрская игра воспринималась бы уже ненормально и попытался крикнуть от изображаемого мной отчаяния, но издал лишь кряхтение да звук «Ы-ы!».
К счастью, грань я перейти не успел. Тут же меня окружили коллеги, подняли с пола (тут-то я и схватил монетку), усадили обратно на стул и начали обхаживать, покачивая головами.
— Что произошло-то у вас?.. – решился, наконец, спросить у меня один из коллег.
— Да-а... Да тут... Мы с ним пререкались... Как обычно, знаете, мы с ним всегда... – натужно выдавливал я из себя слова, изображая трагедию. Трагедией это и в самом деле было, но в тот момент будто какой-то адреналиновый сгусток действовал за меня, чтобы я вышел сухим из воды.
— Да-да... У вас частенько склоки... Были.
Тут я вновь крякнул и ыкнул. Испуганно поняв, что в этом моменте я мог перегнуть, продолжил рассказ без переигрывания:
— Он тут начал как... Да я на тебя жалобу... Сука ты такая... Подошёл к шкафу, тут начал что-то доставать... Где жалобы у него, и тут... Вот это... Вот, Женя, скажи, так было...
Женя закивал — да, так всё и было.
— Я ещё слышу... Стук какой-то, будто что-то в стенку ударило, – медленно произносил Саврасов, – вот здесь, где мы сидим. Поворачиваюсь — и тут такое происходит...
Забыл я, что Егор отвлёкся на звон монеты. Сам только что ползал по полу, чтобы её спрятать, а про самое главное забыл. И вопрос возник — а я тогда куда смотрел? Сейчас ещё подумают на меня, как на единственного свидетеля! — примерно такой бред возник у меня в голове, и я приподнялся:
— Да! Да!.. Слышу такой стук о стенку, как будто что-то маленькое да твёрдое ударилось... Смотрю туда... А краем глаза вижу, в общем, что неладное что-то творится... Я поворачиваюсь, значит... – тут я вздохнул от волнения, – и вижу, что шкаф так пошатнулся что-то и... И часы вот эти вот на краю самом, и так они... И так пошатнулись вместе с шкафом, у меня дыхание аж остановилось... Это... Да и я успеть не успел что-то сказать, часы упали!..
— Воды, воды ему принесите! – закричали толпящимся у входа.
Я присел обратно, вытирая лоб ладонью. Повернулся к Жене и спросил:
— Ты тоже видел, как часы пошатнулись?.. И шкаф?
— Нет, я всё на стену глядел...
Что-то искал, а повернулся уже когда часы падали.
По толпе протянулись глухие стоны и охи.
— Вот судьба-злодейка! Жил себе, жил, а тут нате! И ведь ничего теперь не поделаешь, – произнёс кто-то философскую мысль.
Нам принесли воды. Я немного успокоился. И тревога о моём раскрытии, и мысли о страшном поступке отошли на фон. Но лишь до приезда скорой, притянувшей вслед за собой полицейских.
«Хоть бы без паники... Хоть бы не спалиться, хоть бы в показаниях не запутаться... Убийца».
Врачи и полицейские прогнали нас всех подальше от тела. Пока первые осматривали труп, вторые успели поговорить с директором и коллегами. Вскоре нас с Женей отвели от толпы и устроили первичный допрос.
Мы пересказали в точности то же, что говорили коллегам.
— Не могли бы вы сказать, что конкретно стало источником шума, на который вы отвлеклись? – пытались найти зацепки копы.
— Нет, я ничего не видел, – горько произносил Женя. Я лишь подтверждал его слова кивками.
Врачи тем временем констатировали смерть и составили протоколы об осмотре и о смерти. Нас отпустили. Мы с Женей растворились среди толпы, но до нас то и дело доходил диалог офицера полиции и фельдшера скорой помощи.
— ...мы тело заберём, – заявлял полицейский, – какой-то странный случай, надо экспертизу проводить. Протокол об осмотре мы у вас забираем пока что...
— Это несчастный случай, – робко отвечал фельдшер. – Впрочем, вам действительно виднее...
Женя подошёл ко мне, как испуганный котёнок к матери-кошке:
— Это они думают, что...
— Что-то думают, точно, – задумчиво ответил я.
К нам вновь подошёл полицейский. Он сказал, что нас, как свидетелей, в ближайшее время допросят, записал наши телефонные номера и отошёл.
«Ну где же я могу попасться? Отпечатков нет, свидетелей, кроме Жени, нет. А Женя в стенку смотрел, к тому же с моим пиздежом про шатающийся шкаф согласился... Всё шито-крыто».
— Женя, не тревожься ты так, – склонился я к нему и улыбнулся, хотя сам начал дрожать: видимо, адреналин потихоньку кончался. – Скорее всего, то же самое будут спрашивать, что и сейчас. Ну господи боже, не обвинят же нас в убийстве... – произнёс я шёпотом. – Ты только не путайся, Жень, в показаниях. Что сейчас говорил, то и у них говори, потому что они тебя подловить могут, а там уж хер знает... Глядишь, на тебя труп повесят. Ты помни — монетка... Или что там ударилось о стену, какой-то твёрдый предмет маленький... Мне по звуку монетку напомнил, но я её не видел. И шкаф пошатнулся вместе с часами... Ну, запомнил, Жень?
Когда я проговорился про монетку, у меня чуть сердце не ушло в пятки. Как же я так на ровном месте накуролесил? Идиот! Но Женя не должен был заметить, он и так не сильно смышлёный, а тут ещё паника и всё такое...
Саврасов кивнул. К нам подошёл директор:
— Ребята, мы сегодня вас пораньше отпускаем, – произнёс он тяжело. Интересно, от чего ему тяжелее — от смерти Стуканова или от того, что нас нужно отпустить с работы?
Мы кивнули и без лишних слов направились к выходу. Но в коридоре оффиса на нас налетела женщина лет шестидесяти, маленькая, чуть сгорбленная, с красными и заплаканными глазами. Мать, без сомнения.
Она почти бежала. Столкнувшись с нами, она спросила истерическим тоном:
— Где?! Где мой сынок?! Что с ним случилось?! Где мне его видеть?! Где?!
Я будто язык проглотил. На глазах появились огромные капли слёз, а я молчал и только мотал головой.
— Дальше по коридору, – указал Женя, опустив дрожащую голову.
Мать Стуканова, слёзно вскрикнув, побежала к телу сына. Я смотрел ей вслед с широко закрытыми глазами и всё ещё не мог пошевелиться.
— Пойдём... – слегка потянул меня за рукав Женя. – Я не хочу это смотреть и слушать.
Мы вышли, а позади раздавались истошные крики женщины, которая пережила своего сына.
***
Шли мы с Женей молча. Вместе нам было суждено пройти весьма небольшой участок пути, но мы не проронили ни слова. Я шёл, ощущая себя нуарным киногероем, перешедшим страшную черту. Но от такого сравнения лучше не становилось. Оказалось, что нет ничего эстетичного в том, чтобы быть убийцей.
Вот и пришла пора расходиться с Саврасовым. Мы молча пожали друг другу руки и при рукопожатии с отчаянием смотрели друг другу в глаза, будто оба брали на себя вину в смерти начальника. Интересно, догадывался ли тогда Женя о чём-нибудь?
После того, как мы разошлись, у меня было много времени на обдумывание ситуации. Тут меня окончательно покинул злобный дух, который управлял мною в оффисе после убийства босса. А может и в момент? Это же происходило как во сне... До сих пор не понимаю, что на меня нашло. Это и есть состояние аффекта?
Я шёл по парку и замер. Мысли накатывали к тяжёлой голове. Пришлось сесть на скамейку. Воздух, всегда чистый и свежий здесь, ныне превратился в паршивый и тошнотворный. Ветер пробирал до дрожи, а мелкие облака, закрывавшие время от времени солнце, вызывали необъяснимую ненависть.
Я раскинул руки на спинке скамейки и тихо, тупо произнёс:
— Как же так?..
Размышления продолжились в голове:
«Вся жизнь под откос теперь... Может и посадят. А если не посадят? Тогда остаётся страдать. Страдать, потому что человека, блять, убил... А зачем убил? Зачем? А теперь меня посадят, а если же нет — в петлю. Я не смогу вечно думать о том, как убил. Лучше враз это закончить, и всё».
Я поднялся и пошёл домой, цепляя взглядом всё вокруг себя, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей.
«Лишь бы не вспоминать...».
И каждый раз, когда я хоть чуточку приближался к этому воспоминанию, в голове всплывал образ Стуканова. То, каким было его лицо, когда часы столкнулись с его макушкой, то выражение злобы и боли. Мягкий грохот от падения тела на ковёр — этот звук шуршал в голове. Громогласное обрушение часов на пол... Оно тоже засело где-то внутри. И этот звуко- и видеоряд бесконечно повторялся у меня в воображении. Предсмертная гримаса босса — грохот часов — падающее тело — кровь, текущая из головы подобно белку из треснувшего яйца.
Я ненавидел этого человека до сегодняшнего дня. Но теперь возненавидел себя за то, что стал убийцей.
Будто на автомате я добрался до дома.
***
Сразу же я лёг спать, не раздевшись, сняв лишь обувь. К удивлению, мне не снились кошмары. Вполне возможно, что мне их хватило и в реальном, не воображаемом мире.
По пробуждении у меня началась истерика. Я буквально проснулся крича.
Взлохмоченный, жалкий, дёрганый, я ходил по комнате, не зная, куда деть руки, которыми убил. То закладывал за спину, то проводил по лбу и волосам, оставляя их на затылке. Про себя тихонько стонал и скулил, будто от боли.
— С-сука-а... – сжал я лицо ладонью. – Что ж такое...
Со всего маху дал себе пощёчину.
Ходил по квартире идиотской приплясывающей походкой, надувал щёки, а затем шумно выпускал воздух. Нервно озирался: вдруг кто следит?
— Герой хуев, как выделываться, так главный, а стоило что-то сделать, сразу нюни распустил... Мудло! Как же я убил-то, fuck!
И решил щёлкнуть пальцами:
— Ну, сука, ты же кончилась, да?! Давай, скажи, что кончилась, когда я убил!
Но в мгновение меня окружил серый мир. Я медленно опустился на пол, усмехнувшись. Через несколько секунд остановка времени прекратилась.
Я продолжал сидеть на полу, схватившись руками за голову.
«Да, она не пропала... Она и не должна была пропадать. Это не способность убила Стуканова, это я убил. Никто мной не управлял. Это я, это всё я».
Я просидел так, смотря в стену без мыслей, около получаса. Потом я без каких-либо поводов встал и направился к железной дороге, что неподалёку от моего дома, в полукилометре. Пошёл, не надевая обуви, шатаясь и дрожа.
По пути парочка человек обратила на меня своё внимание, но, испугавшись, видимо, стеклянных глаз (думаю, у меня были именно такие), не рискнула подойти ближе. Мало ли, какой алкоголик или наркоман идёт.
Я спустился к железной дороге под мостом и сел по-турецки, уставившись влево.
«Пока есть время подумать... Обо всём, что было».
А о чём мне думать? Родился, сходил в детский сад, сходил в школу, пару раз устраивал там пакости, обижал нескольких людей, в том числе будущего босса, сдал экзамен, поступил в университет, там ничем не отличился, ничего интересного не сделал, пошёл на работу и... Всё? Ведь действительно всё — а сейчас финиш! Просрал я свою жизнь на какие-то бытовые вещи, секундные пустяки... Разве я достоин такой способности? Почему я? Это какая-то шутка? Разве есть бог, который, видимо, надо мной подшутил? Не знаю. Сейчас отправимся к нему, проверим. И ведь вчера мне скажи, что я до такого дойду из-за какого-то жирного...
Послышался лязг рельс.
— Вот ты где... Ну давай, побыстрее, что ли.
Я лёг на бок, в позу эмбриона, лицом к поезду. Руки и ноги сжал; их как будто схватило судорогой.
«Интересно, сколько людей машинист поезда убивает за свою карьеру? Интересно, может ли маньяк пойти в машинисты, чтобы удовлетворить тягу к убийствам?.. Ладно, что за чушь. Не те вопросы задаёшь в такой момент».
Поезд приближался. Рельсы под шеей дрожали. Эта тряска передалась всему телу, и я нервно задёргался.
«Хоть бы по-быстрому отрезал мне голову, да и всё...».
Поезд засигналил.
«Ладно, можешь из вежливости посигналить. Бля-я-ять, где же моя записка прощальная? Да хотя кому её писать...».
Поезд сокращал расстояние весьма быстро. Пятьдесят, сорок метров... Тридцать... Двадцать... У меня хороший глазомер. И когда он сократил расстояние до десяти метров, я испытал ужас, который никогда не испытывал даже в сегодняшний поганый день.
«Давай, давай, блять! Я не выдержу! Быстрее!».
Внутренности сжались в единый комок, все волосы дыбом. Шум адской махины, мчащейся на меня, был невыносим. Поезд пробудил во мне доисторический, пещерный страх.
«Что я делаю?! Неужели я уже не сверну с этого железнодорожного пути?!».
И когда поезду оставался до моей шеи буквально метр, я щёлкнул пальцами.
Горячее колесо остановилось подле моей шеи. Я осторожно вылез из-под поезда и упал на щебень рядом с колеёй.
— Да пошли вы... Нахуй. – Шептал я, глядя на серое небо. – Что со мной не так?.. Да, убил. Да, грешен. Неужели муки от убийства так сильны? Зачем я... зачем я это делаю? Ещё секунда и... блять. Господи... Я устал.
Я схватился ладонью за лоб и протёр лицо.
Время продолжило свой ход. С последним протяжным гудком поезд промчался мимо, стуча по рельсам, на которых могла бы оказаться моя башка. Сквозь шум поезда я продолжал говорить:
— Да сколько сегодня этих переоценок себя будет? Меня заебало.
Я начал подниматься.
— Под поезд, блять, лечь. Дурак! Ещё бы секунда!.. Бог у него там нашёлся какой-то... Сука. Ещё я буду из-за какого-то жирного пидораса головы лишаться. Убил, да... Прости, Стуканов. Но пожалуй я от тебя отдохну на этом свете. Да и пора от всего этого дерьма отдохнуть. Как же всё заебало...
***
Я привёл себя в порядок, постарался как можно быстрее выкинуть из головы дурные мысли. Иногда муки настигали меня, но внешне я оставался спокоен и безмятежен.
Нас с Женей действительно вызывали на допрос в полицию и, как я предполагал, действительно задавали те же самые вопросы, что и в оффисе.
Никаких подозрений на нас не пало. Несчастный случай: шкаф действительно шатался, на часах отпечатков пальцев не обнаружено. Стук в стене — возможное следствие износа здания.
Стуканова вскоре похоронили. Все коллеги пришли попрощаться. Говорили о том, как много значил для них этот человек. Да, и для меня тоже.
Женя Саврасов тяжело отходил от случившегося. Возможно, что-то гложет его до сих пор.
Начальником стал Ерихов, кто же ещё. Однако он оказался более отзывчивым и способным человеком, чем предшественник. Ничего, Егор, мы помним, как ты начинал и кто ты есть на самом деле.
Я вскоре уволился. Причину никому не объяснял — по собственному желанию, а больше вас ничего не должно интересовать. Ерихов презрительно смотрел на меня в момент моего ухода из оффиса — при Стуканове не увольнялся, а тут сразу ушёл. Думай что хочешь, Егор, мне насрать.
А в чём была причина? Она родилась в тот момент, когда я вылез из-под поезда. Мне действительно надоело всё вокруг. Я умею останавливать время и почему-то должен зарабатывать геморрой, будучи бухгалтером, — что за чушь? С этой работой у меня были связаны неприятные воспоминания. Здесь мне трепали нервы, здесь я совершил убийство, вследствие которого чуть не отрезал себе голову. Я должен был начать новую жизнь. Мою способность можно использовать крайне нестандартно, уйма идей, как заработать деньги, рождалась в моей голове. Нужно, просто необходимо менять что-то! Столько возможностей, я всё ещё молод, я могу всё!
***
Никакой новой жизни я не начал. А если и начал, была она гораздо хуже прежней. Работы не нашёл и не искал. Зарабатывал деньги очень просто — воровал кошельки у прохожих. Моя способность почти не оставляла шансов поймать меня. Парочка кошельков в день — и я обеспечен так, что могу ни в чём не отказывать себе около двух недель, много мне не надо.
И при этом еду, к примеру, я покупал редко, несмотря на большое количество украденных денег. Её тоже предпочитал воровать с помощью таймстопа. Хм, забавно.
Я опустился, исхудал, одичал. Всё меньше и меньше выходил на связь с немногочисленными друзьями.
В течение месяца я полностью забыл о душевных муках. Ситуация с поездом воспринималась как временное помешательство. Это действительно было не влияние способности — ничего подобного после я не испытывал.
Я всё плотнее обосновывался в квартире. Через полгода я практически перестал выходить оттуда. Но мой дом моей крепостью не стал: в помещении всё тоже стало как-то пожухло, старо, уставше.
Я разменял уже четвёртый десяток. Это меня никак не радует, но и не огорчает. Я вообще стал нечувствителен ко всему вокруг. Иногда говорят по телевизору или в интернете — взгляните, вот ведь чудо, вот ведь ужас! Чудо, ужас? Нет, насрать.
Наверное, тот май две тысячи шестнадцатого стал кульминацией моей жизни. Разве может быть у меня что-то более насыщенное эмоциями, чем те часы? Нет, не может, но мне и даром не нужны такие эмоции.
Наверное, я обо всём рассказал. Кому рассказал? Себе же. Конец рассказа немного скомкан, но я и так писал это несколько дней, к концу уже надоело. Повторюсь, я не писатель, просто так потянуло описать эту историю... Возможно, когда я умру, сгнив в своей квартире, эту запись обнаружат. Тогда станет известно, что сверхспособности есть... Но немногим. Думаю, этот факт будут скрывать от людей. Но мне нет до этого абсолютно никакого дела.
Прошло уже два года. Я деградирую всё больше.