— Эй, ты в порядке?
Кирилл Жарков резко выпрямился и убрал от лица руку, которой до этого тёр левый глаз. Обернувшись, он увидел в дверном проеме Алину. Невысокая, светловолосая, с мелкими, точеными чертами лица, она стояла, опираясь локтем на дверной косяк.
— В глаз что-то попало.
— Дай посмотрю.
Она подошла, стук ее каблуков по рассохшемуся паркету эхом отлетал от стен. Тонкими розовыми пальцами она подняла припухшее веко, рассматривая глаз со строгой внимательностью, зачем-то слегка запрокинув назад голову.
Почувствовав близость ее тела, исходившее от него тепло и легкий цветочный аромат, Жарков мимовольно скользнул взглядом с лица Алины, вниз, на грудь, где под тонкой материей четко вырисовывались острые вершины сосков.
— Вот потому у тебя с глазом не в порядке, что смотришь куда не следует. — она отступила на шаг, строгость на лице сменилась вызывающей улыбкой. — Ничего не вижу, только что покраснел слегка. И глаз твой тоже.
Не дожидаясь, пока он подыщет ответ, Алина продолжила.
— Играть-то сможешь?
— Естественно. Мало ли слепых музыкантов? Буду как Рэй Чарльз или Стиви Уандер.
— Как они — не выйдет, бледноват ты для этого. Ладно, пошли, там уже готово все.
Галерея, соединявшая корпуса бывшего горного института, которую “Агни Парфене” выбрала в качестве базы для репетицый, была залита лившимся из панорманых окон послеполуденным солнцем. В ней стояли, пока еще молча, музыкальные инструменты. Поблескивали глянцево гитары и клавиши, вокруг ударной установки роились золотистые пылинки, чернели усилители.
— Не загорится он? — спросил Кирилл, кивнув на ветхий, зловеще шипящий удлинитель, чей хвост тянулся через галерею и скрывался где-то за поворотом.
Саша Тихий, к которому был обращен этот вопрос — высокий, пухлый ударник, своей молчаливостью, флегматичностью и неторопливостью вполне соответствующий своей фамилии в перерывах между репетициями — подумав, ответил:
— Не должен.
— Я вот за аппаратуру волнуюсь все-таки, замкнет еще и гаплык ей.
Подумав и над этим, Саша решил:
— Не замкнет.
— Куда Андрей пропал? — Алина, сидя на подоконнике, нетерпеливо покачивала носком закинутой на колено ноги. — Пока одного гитариста нашла, другой потерялся. До выступления неделя осталась, нужно с самого утра долбить, а мы еще даже не начинали.
— Уже иду! — послышалось из полумрака примыкающего коридора, а вслед за этим показался и сам Андрей, идя размашисто, поблескивая диковатыми голубыми глазами — Приводил себя в благостное расположение духа, избавлялся от телесных потребностей. Теперь можно и грянуть.
На то, чтобы грянуть, ушло еще полчаса. Разобрали, настроили инструменты, пару раз начали не в лад ,под ворчливые замечания Алины. Бас-гитара в руках Кирилла лежала как неродная, рука со струн часто поднималась к слезящемуся, горячему глазу, все пытаясь, безуспешно, убрать назойливую соринку. Но через некоторое время все же он смог сосредоточиться, нашел под пальцами привычный ритм, зазвучала знакомая музыка. Сквозь болезненный зуд она звучала бесцветно. Время, обычно мгновенно пролетающее на репетициях, тянулось мучительно долго. Медленно ползли по полу солнечные пятна. Начал гаснуть дневной свет, сгущались синеватые тени. Репетицию закончили после заката, когда всем играть приходилось уже почти вслепую.
— Ладно, на сегодня хватит. — Сказала Алина, с явным сожалением — Надеюсь в клубе охрана хорошая, а то с таким звучанием я за вашу безопасность не ручаюсь.
Кирилл выдохнул облегченно, сбросил ремень гитары, грубовато поставил ее, на что она обиженно загудела. Саша включил фонарик, остальные начали собираться в его суетливом свете. Взвизгивали замки на чехлах, приглушенно стучали деки.
— Ты барабаны собрался тут оставлять что-ли? — спросил у Саши Анрей.
— Ну да. Я так думаю, если я их не могу унести, то и вор какой-нибудь тоже не сможет.
— Сюда их доставил же как-то.
— Да меня сюда на машине подбросили, и то, еле влезли вместе.
Алина, бросившая случаный взгляд на Жаркова, едва не вскрикнула.
— Охтыж… Кирилл, не хочу тебя пугать, но по-моему тебе нужна скорая.
— Что такое?
— Глаз. Он у тебя как помидор красный.
Рука Кирилла метнулась к побледневшему лицу.
— Нет, я все-таки домой, наверное. Там промою, пройдет.
— Нууу, как знаешь. Но я бы вызвала, с таким не шутят.
Даже вчетвером, идти сквозь темное, заброшенное здание было неуютно. Разбегающиеся от фонарика дрожащие тени казались живыми, луч казалось вот-вот выхватит из мрака что-то жуткое. Голоса участников группы звучали неестественно в гулких коридорах, разговор не клеился и скоро затих. Шагали все быстрее, на улицу почти выбежали, остановились только метрах в пятидесяти от главного входа. Институт зловеще навис над ними, чернея на фоне темно-синего, пока еще беззвездного неба.
— Ну, бывайте здоровы, — Андрей с этими словами посмотрел на Кирилла. — а я, как говорится, до дому, до хаты. Саш, ты со мной?
— Нет. Не по пути сегодня.
— Ладно, до завтра, значит. — он круто развернулся и пошел вниз по улице.
— Всем пока. — Саша двинулся по своим делам.
Кирилл и Алина остались одни.
— Ты точно в порядке?
— Да не волнуйся ты. До завтра пройдет. — Жарков качнулся с носков на пятки. — Ладно, бывай.
— Пока… — она проводила его взглядом, вздохнула и тоже начала шагать.
Вернувшись домой, Кирилл наскоро разделся, заварил крепкого чая без сахара, почти чифира, смочил в нем ватку и приложил к больному глазу.
Бабушка, увидев его, перекрестилась.
— Надо же зараза какая. Не ходил бы ты в институт, нехорошее место. Там раньше холерное кладбище было, на месте где его построили.
— Что-то про глазную холеру я раньше не слышал — Кирюша улыбнулся. — Да и нет другого места для репетиций. Город маленький, студий нет, а тут как раз местечко на отшибе, бесплатно, да еще и с электричеством. Жаловаться на шум некому, только что алкашне из общежития.
— Ну, тогда хоть дотемна не задерживайся.
— Постараюсь. — он пожал плечами. — Тут уж как получится.
На следующий день глаз совершенно заплыл и больше не открывался. Заодно опухла вся левая половина лица, стала слишком чувствительной, пульсировала тупой болью в такт сердцебиению.
Сутра, посмотрев на себя в зеркало, Кирилл решил что без похода в больницу дело не обойдется.
Сидя в очереди, окруженный скучающими пенсионерками, он проверил входящие сообщения. Среди ожидаемых сообщений от привычных контактов — Алина беспокоилась за него и за судьбу репетиции, Андрей постил бородатые анекдоты про басистов в общий чат — бросилось в глаза одна короткая фраза:
“Пизда тебе, Жарик”.
С фото профиля рядом с ней угрюмо смотрел Денис. Бывший басист “Агни Парфене”, бывший хороший знакомый, бывший Алины. С тех пор как его попросили из группы, он с Кириллом не разговаривал. Да и сейчас ответить на угрозу, если это была угроза, не вышло бы, вместо поля ввода текста в чате — желтый восклицательный знак и “отправка сообщений ограничена”.
“И все равно ведь ничего не сделает, ссыкливый он слишком” — прикинул Кирилл, и больше об этом не думал.
Офтальмолог во время осмотра несколько раз скорбно вздыхал.
— Стафилококковая инфекция. Нужно было не затягивать, еще вчера приходить. А теперь есть риск потерять зрение в одном глазу. Будете строго следовать предписаниям — может и обойдется. Глаз не трогать, лицу ничего теплого не прикладывать, горячий душ не принимать, горячую пищу тоже не стоит, антибиотики вам пропишу, пить нужно строго три раза в день. Медсестра сейчас повязку наложит, ее каждый день нужно менять, не у нас, я напишу направление в стационар, лежать там не обязательно, но быть каждое утро к восьми. Пока пишу на неделю, дальше посмотрим на ваше состояние.
Репетиция в итоге снова началась только во второй половине дня.
— О, явился, пират. — Сказал с ухмылкой Андрей. — Заждались мы тебя, уж полночь близится, а Германа все нет.
— Да сначала в очереди задержался, потом еще пока в аптеку зашел…
— Ты это не мне, ты Алине Павловне оправдывайся, она уже топор точит, говорит, если голову снять, то в ней и болеть нечему будет.
— Не слушай его. — Алина обняла Кирилла, потом отстранила, положив руки ему на плечи, с заботой заглядывая в лицо спросила — Ты как?
— Жить буду, если не помру. А если помру — то не буду. Давай начинать, мне сегодня придется еще и уйти пораньше.
Репетиция шла из рук вон плохо. Кирилл шел мимо ритма, гитара звучала глухо и смазанно. Боль продолжала пульсировать, с каждым разом накатываясь все сильнее, так что уже приходилось стискивать зубы. Повязка промокла насквозь, из-под нее текли по покрасневшей щеке мутные, смешанные с зеленоватым гноем, слезы. Чувствовался в воздухе гнилостный запах. Остальные посматривали на него сначала обеспокоенно, потом — с чем-то больше похожим на испуг. В конце-концов Алина остановилась, отвела его в сторону.
— Иди домой. Все равно толку не будет. — в голосе сквозило раздражение.
— Слушай, я завтра закинусь обезболивающими, все будет нормально.
Она резко мотнула головой, метнулись собранные сегодня в хвост волосы
— Нет. Выздоравливай. Покой, отдых вот это все.
— А выступление?
— Не поедем, скорее всего. Ну да еще предложат, не конец света.
Помолчали.
— Вы тоже пойдете?
— Мы позанимаемся еще. Сделаю лупы твоих партий на скорую руку, думаю, сойдет.
Уходить одному было странно. Жарков забрал гитару, попрощался. Группа продолжила играть, уже как будто не замечая его. Он недолго помялся и, не найдя повода остаться, пошел.
Спускаясь по лестнице, Кирилл почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Остановился на пролете второго этажа, оглянулся, но никого не увидел. Вокруг был только мусор оставленного здания, трудноразличимый в пробивающемся сквозь мутный стеклоблок тусклом свете. Совершенная тишина, музыка сюда то ли не долетала, то ли пока прекратилась.
Продолжил спускаться, но ощущение все не покидало. Проходя по коридорам, оглядывался поминутно, внимательно всматриваясь в закрытые двери вокруг, ожидая что одна из них сейчас откроется. Все оставалось неподвижным. Только оказавшись у самого входа, вдалеке он услышал протяжный скрип несмазанных петель.
Кириллу не стало лучше и на следующий день. Медсестра в инфекционном отделении морщилась, когда меняла повязку. После того как сняла — нахмурилась, ощупала большим пальцем осторожно левый глаз, заклеенный высохшим гноем. Каждое прикосновение отзывалось расходящимися перед внутренним зрением красными кругами боли.
— Я тут какое-то новообразование чувствую. Может быть киста.
Оттуда — в аптеку, за обезболивающим. Купил самое сильное из отпускаемых без рецепта, не запивая проглотил там же две таблетки. Боль немного притупилась.
Уходя из аптеки, он наткнулся на цыганку. Небольшого роста, плотная, чернолицая, в грязном платье, с пуховым платком на плечах.
— Позолоти ручку, погадаю, все старое расскажу!
— Старое? — неожиданно для самого себя отозвался Кирилл.
— А то как же! Вижу же, поминал ты кому-то старое… Аль тебе кто помянул? А ведь так и есть, я знаю, уж я-то знаю, кто тебе порчу навел.
Спохватившись, он прошел дальше, больше ни слова не говоря.
День казался пустым. Некуда было идти, нечем заняться. Пусто было и во входящих. Оставалась только боль, которая после недолгого облегчения, принесенного таблетками, каждый раз возвращалась с новой силой. В голове Кирилла будто кто-то натягивал эластичную ленту, сплетенную из его нервов, отпускал со щелчком, снова брался натягивать. Тянущая боль, вспышка, тянущая боль, как бесконечная россыпь морзянки. Не давала сосредоточится, забытся, отвлечься. Смотрел телевизор, мало что понимая из происходящего на экране
Под вечер, подумав мимоходом “да и хуй с ней, с печенью”, вышел ненадолго из дома, вернулся с бутылкой водки. Пил жадно, прямо из горлышка, не закусывая. Алкоголь помог, боль на этот раз откатилась далеко, осталась в виде красных молний на горизонте сознания. Скоро он так и заснул, не вставая с дивана перед телевизором.
Спал долго, утром, взглянув на часы, увидел что пропустил перевязку, да и махнул на нее рукой. Все еще не вставая, допил немногое, что осталось на дне бутылки. К полудню водка выветрилась, пошел за второй.
Стояла безветренная, сухая жара. Небо выцветшее, белесое, затянутое дрожащим маревом, неподвижные деревья бросали резкие черные тени на плавящийся асфальт. Тишина совершенная, нигде не было видно людей, птицы молчали, даже насекомые как будто вымерли. В магазине — приятная прохлада и скучающая продавщица, которая как будто посмотрела на Жаркова с осуждением, хотя может ему и показалось.
Распил неподалеку, на скамейке, в тени. Проверил сообщения — как и вчера, ни одного нового. От мысли о том, чтобы вернуться домой, мутило. Поэтому тронулся в сторону института.
По дороге его пару раз вырвало. Утереться было нечем, умыться — негде. Он размазал желчь по лицу рукой, кое-как вытерев ее о ствол ближайшего дерева.
В здоровом глазу темнело, походка была слишком нетвердой даже для пьяного, градом лился пот. И все же он смог как-то добраться. Здание института зияло выбитыми окнами, стены на уровне первого этажа были грубо размалеваны. Чернел главный вход. Была слышна музыка, тихая, раздражающая.
“Все-таки собрались сегодня.”
По лестнице поднимался с трудом, спотыкаясь, часто останавливаясь, пережидая пока не перестанет мутить. На то, чтобы дойти до галереии, ушло три раза больше времени, чем обычно. Музыка становилось все громче, и вот, за поворотом он нашел “Агни Парфене” в полном составе.
Денис увидел его первым. На мрачном, обычно, лице, разгорался триумф. Остальные почувствовали какую-то перемену в атмосфере, обернулись. Удивление их быстро сменилось виноватыми выражениями. Кирилл, не говоря ни слова, побрел обратно.
Далеко уйти не удалось, позади раздались быстрые шаги. Алина взяла его за локоть, развернула к себе.
— Я не могу пропустить концерт. Понимаешь? — она говорила тихо, зло, почти шипела. — Не могу я упустить такой шанс, только ради того чтобы ты не обиделся. Я ведь почему в тебя вцепилась? Потому что ты вроде был надежный, спокойный, играть умел. А теперь что? Может ты еще год вот так будешь…
— Слушай, все будет хорошо — она немного смягчилась. — Поправишься, вернешься, будет все как раньше. Ты главное себя береги.
Кирилл как будто немного повеселел.
— Да ладно тебе, уже и забылось. Уже не важно. — и тут же, моментально мрачнея, добавил глухо — Ничего уже не важно.
Она отпустила его и ушла. Пошел и он.
— Ты на нее не обижайся.
Кирилл вздрогнул, услышав этот голос. Денис стоял слева от входа в институт, курил. Скалил зубы презрительно.
— У нее просто порода такая. Хорошего не вспомнит, ни один косяк в жизни не забудет, станешь бесполезен — выбросит. Какая уж есть, такую и любим, так ведь?
По дороге домой купил еще две бутылки водки. Вернулся, повалился на диван, включил телевизор. От боли понемногу начал стонать. Сначала негромко, потом во весь голос, утробно, с подвыванием, почти ревом. Дома он был один, старуха вышла куда-то и все не возвращалась.
К восьми вечера боль стала совершенно нестерпимой. Воздух в доме полностью пропитался гнойным запахом.
Кирилл снял со стены зеркало, поставил на диван. Схватил на столе канцелярский нож. Сорвал повязку. Под ней был огромный нарыв, бело-желтый, с красной каймой. Выдвинув лезвие ножа на одно деление, он провел им по надувшемуся верхнему веку. Металл не встретил никакого сопротивления, полилась густая, горячая, зловонная жидкость. Двумя пальцами, двигаясь от переносицы к виску, он начал выдавливать гной, стряхивая его с липких пальцев на пол. Зашумело в ушах, перед глазами вспыхивали звезды боли, во всем теле чувствовалась странная легкость. Кирилл качнулся, но не упал. Нарыв уменьшился, гной окрасился красными разводами, стал жидким. Скоро уже потекла почти чистая кровь. Опустевшее, растянутое веко повисло, почти касаясь нижней части глазницы. Под ним виднелся какой-то бугорок, размером с лесной орех.
Жарков полоснул лезвием по этому бугорку. Железо заскрежетало, в надрезе показалось что-то розовато-белое. Сжав пальцами и приподняв веко, он осторожно срезал обвисший лоскут кожи. Наклонившись ближе к зеркалу, судорожно пытаясь выморгать щиплющую кровь, он рассмотрел левый глаз. На нем, чуть выше зрачка, рос зуб. Белый, угловатый моляр.
Бросив нож, Кирилл пошел к ящику с инструментами. Недолго, с лязгом, в нем порывшись, он нашел плоскогубцы. Вернулся к зеркалу. Крепко зажав сталью зуб, потянул его. Инструмент сорвался, застучали по щеке крошки отколовшейся эмали. Взялся снова, покрепче, поближе к основанию. В руках чувствовалась слабость, как в кошмарном сне. Время как будто остановилось, ничего не менялось, все та же боль раскалывающая голову, напряжение в бессильных руках, стиснутые зубы. Наконец, с влажным сосущим хлопком, и не столько звуком, сколько ощущением, рвущейся ткани, глаз выпрыгнул из глазницы, увлекая за собой лопающиеся мышцы и оптический нерв. Нерв натянулся и порвался почти без усилия со стороны Жаркова. Выпустив из руки плоскогубцы, все еще державшие глаз, он рухнул на колени, завалился набок и потерял сознание.
Кирилл с трудом поднял голову, отрывая покрытую запекшейся кровью щеку от присохшего к ней ковра. Поднялся на руках, кое-как встал. Вокруг него россыпью раскинулись разноцветные пятна, среди которых преобладала бурые. Лежали нож и плоскогубцы, рядом с ними — сморщившийся, похожий на вялую виноградину вырванный глаз, с белеющим на нем зубом. Лицо, отражающееся в зеркале, было бледным, почти до синевы, под красно-коричневой коркой, с темной, пустой глазницей, на дне которой что-то влажно поблескивало.
Но боли не было. Только в правом, уцелевшем глазу, чувствовался зуд, как будто туда попала соринка.