Я написал Александру Козловскому первым. Речь шла о его приложении для смартфонов «Распознаватель грибов». Это приложение должно было помогать грибникам по фотографии определять тип гриба. Конечно, появление такого сервиса не могло остаться незамеченным в профессиональной и любительской среде. Я написал разработчику о том, что есть некая проблема с этим его детищем. Конечно, для большинства пользователей она была незаметна. «Однако, – писал я, – существует целый класс грибников, которые ведут промысел на дикоросы в темное время суток – такое, что большинство считает ночью, – а в темноте с использованием вашего приложения есть определенная проблема…».
Александр сразу предложил мне встретиться и обсудить все лично. Так и началась эта история.
Александр Козловский сразу показался мне человеком, сведущим в грибных делах. Чтобы провести дилетанта, хватает и куртки со штанами из магазина «Рыбачьте с грибами», но меня так просто не ввести в заблуждение. Александр, кроме профессиональной одежки, обладал очень характерным запахом грибника, который вырабатывается десятилетиями – и по которому настоящий бывалый всегда опознает сородича. Я бы назвал этот запах псевдо-грибным – то есть, человек пахнет не совсем как гриб, но как если б гриб эволюционировал в человека. Таким образом, сразу, как я вышел из электрички и уловил знакомый запах от человека на скамейке, я сразу почувствовал, как губы растягиваются в улыбке – это был свояк!
Завидев меня, он опустил руку в карман и извлек оттуда небольшой грибочек серого цвета. Когда я подошел поближе, он молча протянул его мне.
- Поганка водопьяная, – с улыбкой ответил я на его немую проверку.
Козловский изменился в лице – понял, что недооценил меня. Он облегченно выдохнул и пояснил:
- Подрезал ее в почтовом вагоне. В этом году водопьяные растут даже на жести, давно такого не бывало.
- Времена меняются, – многозначительно ответил я, присаживаясь рядом с ним.
- Так что вам на самом деле от меня нужно, молодой человек? – спросил Александр.
- Я репортер из газеты «Веселый дачник», – решил открыть карты я, – и я здесь для того, чтобы взять у вас интервью.
Поколебавшись, Александр кивнул и спрятал грибочек в карман. Только сейчас я отметил, что в глазах у него стоят слезы. Тогда я положил руку собрату на плечо.
- Товарищ Козловский, – мягко сказал я, – рассказать о своих невзгодах собрату-грибнику – все равно что на исповедь сходить. – И все же мне было довольно неловко от того, что взрослый, бывалый мужик заливается при мне слезами.
- Да, – горячо кивнул Александр, – я точно должен отвести душу, иначе сойду с ума. – Он повернул голову и посмотрел на меня с прищуром. – Как думаете, сколько мне лет?
Я был весьма удивлен этим вопросом, который, казалось, вовсе не имел отношения к нашему разговору.
- Ну, давайте предположу… где-то под шестьдесят?
- Что? Я выгляжу на шестьдесят? Вообще-то мне недавно тридцать шесть стукнуло.
Я почувствовал, как по спине у меня бежит холодок.
- Простите, – только и смог пробормотать я. – Не хотел вас задеть…
Он улыбнулся сквозь слезы, сразу немного помолодев.
- Я знаю, что кажусь старым, – успокоил он меня. – На мою долю выпало многовато волнений. – Он снова посмотрел на меня, и я не знал, улыбнуться ли мне его словам как шутке – или воспринять их всерьез.
Снова достав водопьянку из кармана, Козловский стал теребить ее мясистую ножку. Я присмотрелся к грибу и понял, что, пожалуй, поторопился с классификацией, дал маху – если это и была поганка, то довольно странная, не от мира сего. Катая ее в пальцах, мой собеседник будто пытался решить что-то очень важное для себя. Я видел, как шевелятся его губы, и слышал тихое бормотание, но не мог разобрать ни слова. Наконец он обернулся и посмотрел на меня.
- Ладно. Давайте я вам, молодой человек, все по порядку расскажу. А звать вас как?
- Григорий, – охотно назвался я. – Григорий Кобякушкин.
- Что ж, Гриша, друг мой сердечный... надеюсь, ты парень умный и можешь понять, когда человек лжет, а когда – нет.
- Это для меня так же легко, как отличить волнушку от лисички, – заверил я его.
- Моя история звучит бредово, – продолжал Александр, – но, вообще-то, правдива от первого и до последнего слова. Но скептики… ох уж эти скептики! – Он снова опустил глаза к грибу, затем повернулся и добавил очень серьезно: – Но это страшная история, усек?
Несмотря на теплую погоду, я почувствовал, что меня уже необъяснимо начинает бить дрожь.
- Ты, Гришок, в параллельные миры веришь? – выпалил Козловский. Я даже не смог ввернуть слово – он продолжил с места в карьер: – Вот подумай, едешь ты по сельской дороге – и куда-то не туда сворачиваешь. А мог бы и туда свернуть. Но как понять, куда – туда, а куда – не туда? Налево пойти? Или направо? От таких вот развилок, ежели мозгами пораскинуть, много чего в нашей жизни зависит… Вот если бы немцы выиграли войну – то что тогда? А если бы Наполеон нас разгромил? А если б Колумб не открыл Америку, а? Вот вспомни динозавров – а вдруг бы не вымерли все в меловой период, а дожили бы до наших дней? Если бы ты ко мне сегодня не явился? – Козловский сделал паузу, чтобы придать вес сказанному, но я почувствовал, что не совсем уловил суть. – Знаешь, я кой-чего повидал – и верю теперь, что в параллельных мирах и такое случилось. И все это можно своими же глазами увидать, если знать, где дверца в такой мир отворится. А ты бы, Гришок, осмелел бы в такую дверцу сунуться? – Александр посмотрел на меня, и я впервые подметил, что глаза у него – цвета шляпки желчного гриба.
Я ослабил галстук и быстро провел пальцем по воротничку, но ничего не сказал. Я чувствовал, как капельки пота стекают у меня между лопатками. Козловский продолжил:
- А что, если в самое начало отсчитать, Гришка? В самый, тудыть его в качель, период докембрия. Когда вся жизнь, животная и растительная, была одноклеточной. Амебы – они же до сих пор существуют, как и миллионы лет назад. Первые грибы появились порядка двух миллиардов лет назад – не так давно были обнаружены древнейшие ископаемые следы грибов. То есть, они населяли океан задолго до того, как макроскопическая жизнь вышла на сушу! Ты только подумай, а? Но такие факты волнуют только бывалых, вроде тебя и меня, Гришок. Для остального мира грибы – это либо кушанье, либо просто очень низко стоящий в генеалогическом древе жизни организм.
Козловский наклонился ко мне еще ближе.
- А ты прикинь, Гришок – существует где-то параллельный мир, где вместо всех этих теплокровных и прочей шушеры грибы вырвались вперед в эволюционной гонке? Вот ты подумай – что, если грибы вытеснили всех животных, и человека заодно, на обочину всей этой хрени под названием «эволюция»? Можешь себе такой мир представить, а?
- Ну что вы за сказки мне рассказываете, товарищ Козловский… невозможно такое! – пробормотал я, доставая носовой платок и промокая лоб. Мой собеседник откинулся назад и невесело рассмеялся.
- Невозможно, говоришь! А я по глазам твоим вижу – ты мне уже, считай, поверил, хоть и историю не услышал пока! – Козловский сделал паузу и снова стал убийственно серьезным. Мрачное, затравленное выражение заострило его осунувшиеся черты. – Ты уж мне поверь, когда я говорю правду – я ни словечком ни лгу. Я говорю про мир, где победили грибы – потому что я в таком мире побывал!
…Три года назад я был беззаботным тридцатитрехлетним холостяком. Матушка моя в родах померла, а отец скончался двадцать лет спустя. Он зажиточный был человек, прямо скажем – обеспеченный, и мне, считай, все его сбережения достались. Как распорядиться ими, он мне наказать не успел – главное, говорил, в излишества не ударяйся. Ну, я и слушал его помаленьку, и учился прилежно – мне, Гришок, учеба всегда легко давалась, я не из-под палки на пары ходил. Как углубился в микологию – сразу понял, это мое: все факты о грибах хотел у себя в уме по полочкам разложить, классификацию назубок выучил! Там и Oomycota… и Myxomycota, куда ж без них… Plasmodiophoromycota – ух, мое почтение! Ох, извини, Гришок, что-то я отвлекся.
…Три года назад ехал я, значит, на отцовской «Ниве» по Карелии. Искал в самых ее дебрях тамошних один редкий гриб – болетопсис бело-черный. В то лето стояла в тех краях аномальная жара, я весь потом умывался и перебегал от одного тенистого дерева к другому – чудо, право, что на солнечный удар не нарвался и в полосу лесного пожара не угодил. Ну, искал я, помнится, искал, под каждый куст заглянул – нет моего болетопсиса нигде! Ладно, думаю, на сегодня хватит – на привал пора. Выбредаю кривыми-косыми тропами к «Ниве» моей, сажусь за руль, выжимаю газ… и вдруг слышу – ка-а-ак загрохочет что-то! Ну, думаю, мотору кранты – ан нет, это не мотор… это сама дорога вдруг на дыбы привстала, тряхнула меня и обратно улеглась. И весь мир будто сдвинулся, маревом пошел…
«Солнечный удар вы все-таки заработали», – подумал я про себя, но вслух ничего не сказал.
- В общем, я притормаживаю… оглядываюсь кругом… ну ты помнишь, был я, значит, в Карелии, а теперь смотрю – никакая это уже не Карелия! Все, все кругом поменялось. Был лес зеленый – стал какой-то желтоватый, будто в сепии. Была земля коричневатая – так вся стала какого-то голубоватого, нездорового оттенка. Да и жары как ни бывало. Я, значит, к небу глаза поднимаю – матерь родная! Солнце – вижу, и то какое-то оно мутное… луны – самый краешек – вижу… а что посреди них? Еще какая-то планета или спутник! Такой, какого в нашем мире не сыщешь!
Ну, выхожу я, значит, из «Нивы» на ватных ногах… бреду по этой синеватой почве… весь трясусь от страха. На небо стараюсь не смотреть – чувствую, будто в дурной сон попал, что никак не заканчивается. Ну, кое-как набрался храбрости… подтянулся… одолел два витка дороги пешком – выхожу за поворот, а там такое творится!..
Впереди, по левую руку – большое нежно-сиреневое поле, и везде по периметру его какие-то колья натыканы, или столбы телеграфные… и на каждом столбе человек висит. Голый, без клочка одежды. Я как увидел, так чуть язык не проглотил – руку ко рту поднес, заткнул его, чтоб не заорать дурниной. Висят эти бедолаги неподвижно… вроде бы живые, иногда кто шелохнется… не стонут при этом, вроде даже и не мучается никто. Ну, я, значит, взгляд направляю дальше – вижу что-то странное. Сам в толк не возьму, что вижу – дикая штука, странная! Думаю, статуя, что ли, какая? Ага, хрен тебе без редьки – как только эта «статуя» двинулась, я еще пуще прежнего испугался.
Метра три-четыре та махина в высоту была… а может, и все пять-шесть… на вид – как конус такой, а из вершины, где самое узкое место – четыре этаких стебля ввысь торчат, и каждый – то сожмется, то растянется… на двух – вроде как клешни какие-то, на одном – дыры какие-то виднеются, или поры, и вся эта третья оконечность складчатая. Ну а, значит, на четвертом стебле – круглая такая штука, вроде головы, но не голова. Я как эту штуку в первый раз снизу доверху взглядом окинул, так о каком-то анемоне морском подумал. Но знал бы ты, что эта штука делала у меня глазах!
Подползет она, значит, к одному из тех столбов – и как окатит висящего там человека какой-то гадостью из того своего пористого раструба! От бедняги дым тут же повалил, и все его тело таять стало, будто в сильнодействующую кислоту обмакнули. У той твари с собой какая-то бадья была – ну, она ее сунула под кол, и все, что от бедняги было, сползло туда, одни кости остались на столбе висеть, а потом туда пористую свою оконечность макнуло – и сосать начало тамошнее месиво. Странно, скажи? Не питаются так животные. А знаешь, кто так питается? Грибы – то-то и оно! Грибы выделяют экзоферменты в среду, расщепляя органическое вещество и затем поглощая полужидкий материал – такой способ питания обычно называется сапротрофией. А из всех известных сапротрофов только грибы являются многоклеточными сложными организмами. Смекаешь? Грибы – у них потенциал для того, чтобы стать большим, сложным организмом, огроменный.
В общем, покончил тот грибище с одним столбом – к другому переполз на подошве своей скользящей. И тут я заметил, что все то огромное поле такими страшными тварями обхаживается. Десятка два-три их было, а на кольях – надо думать, добрая тысяча набралась бы человек. Настоящий стадион! И знаешь, что страшно было? Висят они явно живые – и видят, стало быть, что с соседями их учиняют. Но при этом ни звука не издадут! Никто не кричит, не молится – висят себе и висят, и не пикнут.
В общем, схоронился я подальше от этой жути… смотрел исподтишка… ненасытные твари, скольких людей положили у меня на глазах! Лежу на земле, смотрю – и вдруг чую, кто-то мне в ногу чем-то тычет. Поворачиваюсь, значит, смотрю – о-па, мужик передо мной, голый и чумазый! В руке у него трубка какая-то, островатая на конце, и всем своим видом он показывает, что хочет ее в меня воткнуть. Я-то сразу – ну нет, господин хороший, меня не возьмешь! Встаю, кулаком ему – бац по мордасам! И другим сразу же еще – бац! Потом камень с земли хватаю – ка-а-ак в этого оборванца швырну! А он… а что он – стоит, как теленок, глазами хлопает, ничегошеньки явно не понимает и даже сдачи мне дать вообще не пытается. Камень ему, значит, прямо по переносице прилетел – нос хрустнул, он и упал мне под ноги, как обухом огретый.
Стою я, мутит меня от содеянного, а тут еще два голых человека нарисовались – еще один мужик и с ним девушка. И у них тоже эти острые трубки при себе. Я уже весь внутри подобрался, к бою готов – а они на меня даже не смотрят. Подошли к тому, в которого я камнем швырнул – воткнули в него эти трубки и давай кровь тянуть! Как москиты – ух и натерпелся я от гнуса этого в Карелии, – только ведь люди! Я стою, смотрю – понимаю, что бежать надо, да только не могу бежать, голова кругом ходит.
Девушка вдруг от своей трубки отлипла, посмотрела на меня – глаза пустые-пустые, как у рыбы. Подняла ту трубку, которой меня самый первый мужик стращал – и кивает, мол, давай, присоединяйся. При этом на второго мужика, что с ней пришел, она не смотрела – я и предупредить не успел, а он возьми и ей в бок, аккурат под грудью, этот свой сосунок всади. Она, бедная, сразу сникла как-то, закашлялась… повернула голову – смотрит, как тот изверг губы трубочкой вытянул и тянет из нее кровь через эту проклятую великанскую соломину. А на лице что у него, что у нее – вообще ничего при этом. И она спокойно это дело воспринимает, и изверг, значит, балдеет.
Ну тут у меня нервы сдали, конечно… я как закричу, еще один камень подберу – уже готов второму мужику башку проломить. И тут вокруг что-то как защелкает, будто дробь просыпалась. Я оборачиваюсь – а у меня за спиной эти конусы проклятые. Машут своими щупальцами да клешнями этими, или что это у них было, щелкают. Я швырнул камешек свой в их сторону – оно, ясное дело, как мертвому припарка. Потянулись они хваталками своими, девушку да мужика того подхватили, да и меня заодно зацепили… мужику тому один этот гриб раструб к шее поднес – шея и расплавилась сразу. Голову на себя грибной урод потянул – а та и отвались, и следом за ней пищевод потянулся этакой колбаской… тут я со страху сознание потерял.
Очнулся – понимаю, что меня догола раздели и к столбу примотали. Кругом, значит, оглядываюсь – кричу, страшно же! А та девушка с соседнего столба возьми и окрикни – да на русском языке, родимом, разве что с акцентом каким-то чудным: «Ты чего кричишь, а, товарищ? Здесь хорошо нам». Поле это, кстати, куда меня приволокли, поменьше было – и кольев где-то две дюжины стояло, не больше, – но я на это не сразу внимание обратил, я на нее вытаращился.
- Ты откуда язык мой знаешь? – допытываюсь. – Говорить умеешь, да?
- Конечно, умею, – говорит она. – Грамоте обучена. А ты мне нравишься! Я так рада, что они нас с тобой нашли.
- Нас… нашли? – спрашиваю я, в непонятках весь.
- Ага! Будут нас теперь скрещивать-спаривать с тобою. Ты же умный, раз сам туда, к стадиону, выбрался. То, что ты умный и грамоте обучен – это хорошо! – Тут она озираться стала. – Смотри, нас тут три раза по осьмерику – считай, без малого медяк. Ну хорошо же! Мы ведь не такие, как невдуплята на больших полях – мы лучше их. – Вздохнула девушка, голову на столб откинула. – Нравится мне здесь, – говорит, – такие мы тут пригожие да смекалистые.
Ну я, что уж греха таить, смотрел на нее украдкой… живой ведь человек, грешный… красивая-то девица, мало таких я видывал! Волос длинный, темный… лицо такое круглое, а глаза такого странного-странного цвета, как розовый кварц, что ли… В общем, девица та была – глаз не оторвать. Я к столбу спиной, значит, приник, смотрю на нее украдкой – нет, ну чудо, а не девица!
Позади меня тут что-то защелкало. Я напрягся, головой по сторонам покрутил, вижу – ползет: огромный такой, конический. В хваталке – мешок, а из мешка пахнет чем-то… не сказать даже, чем. Но запах приятный, насыщенный – и этим нас тот изверг окатывал с ног до головы. Но знаешь, Гришок… как же мне этот запах нравился… посмотрел я на девицу, соседку мою – смеюсь, счастливый весь! И она в ответ смеется, и вся так и тянется к этому запаху.
- Говорю же – здесь хорошо! – сказала мне соседка. Маленькие капли пота со лба у нее стекали – ни дать, ни взять роса. – Хорошо-хорошо. Ты же почувствовал?
- Ага, – отвечаю ей, – еще как!
- Значит, скоро будут нас спаривать-скрещивать. Жду не дождусь!
- А скоро нам, красавица, – спрашиваю, – уйти дадут?
- Уйти? – Она меня явно не поняла.
- Ну да! Отпустить-то нас отпустят?
- Отпустить? Фу, не говори такие вещи! Будешь так болтать – разонравишься мне, ты понял? Зачем – отпустят? Вот отпустят, и как нам дальше жить? Вот уж не надо такого! Я без своей грибницы ни дня не проживу!
- Извини, – оправдался я, – не знал…
- Вот ты чудак-дурень. Ну да ладно. Отпустить нас – не отпустят, а вот развяжут – это да, это скоро будет.
- Это зачем еще?
- Как зачем? Чтобы мы с тобой спаривались-скрещивались.
- Ах вот оно что! – Я, признаться, весь зарделся. – И что, меня привяжут к твоему столбу? Вот прям насовсем?
- Нет, не насовсем, чудак-дурень, – протянула она. – Но было бы хорошо, конечно, если б насовсем…
- Пища! – крикнул кто-то из селекционируемых. – Пищу несут!
Я повернул голову на звук голоса. Все люди смотрели в одном направлении. Два грибных изверга ползли вдоль рядов, держа в хваталках большой пакет. Из пакета того, значит, трубка торчала – к ней по очереди люди припадали. Я вдруг понял, что с голоду помираю, и сам сначала к ней подался… а потом смотрю – да это же жижа, что человеком была! Тут я, конечно, кричать стал, головой мотать – но мне трубку все равно в самое горло засунули, и эта едкая гадость мне в нутро полилась… Стошнило меня после этого знатно, конечно.
В общем, за всеми этими напастями сумерки незаметно подкрались, и я вдруг смотрю – а путы-то ослабли чего-то! Видать, плохо меня грибные изверги привязали! Ну, я кой-чего из физподготовки вспомнил, а там и освободился. Надо бежать, себя спасать, но я – ну живой человек, грешный! – к девице той:
- Эй, красавица! – окликаю. – Смотри, я свободен!
Она на меня сверху вниз посмотрела – и вся аж побледнела:
- Ты чего? Чудак-дурень! Нельзя так! Я сейчас кричать буду!
Но я ловчее оказался – по столбу ее всполз, рот ей рукой зажал… тут бедняжка, от переизбытка чувств, видать, глаза закатила да обмякла. Я тогда ее снял, взвалил на плечо – и пошел, так быстро, как только мог, прочь. Долго ли, коротко ли – нашел я ту самую дорогу… гляжу – «Нива» моя на месте! Но за спиной уже – клац-клац, настигают, гады! Ну я девицу на задние сиденья закинул, за руль скакнул – кручу-верчу ключ в замке, ну давай же, заводись! А клац-клац – все ближе! И я такой – давай, зараза, давай! И завелся-таки…
В общем, рванул я с места, мчу по дороге – и вдруг слышу тот самый грохот. И снова сама дорога вдруг на дыбы привстала, тряхнула меня и обратно улеглась, и весь мир будто сдвинулся, маревом пошел… а потом смотрю, осторожно этак глаза кверху поднимаю – солнце, и ничего лишнего! И кругом – Карелия, родимая. Спасся я!..
- …Такие вот дела, – сказал мне Козловский. – В таких местах я побывал и назад – живым вернулся. Как тебе рассказ-то мой?
- История, что и говорить, занимательная, хоть и заслуживает определенной, скажем так, фактологической проверки, – сообщил я, закончив бегло строчить в своем походном блокноте, про себя думая: «Бред бредом – но забавный бред». – Я правильно понимаю, что ту прекрасную девушку вы спасли?
- Ну да, спас… да вот только зачахла она здесь совсем. Не подошел ей мир здешний и воздух. Как ни старался, как ни пытался ее устроить… эх! Но это она меня то приложение сделать вдохновила. Столько всего я благодаря ей узнал… – Пошарив рукой в стоящей рядом с ним плетеной корзине, Козловский вдруг вытащил крупный, размером с добрую голову человека гриб – причем такой, что с ходу я опознать его не смог. Селекционнный, видать. – Ну, теперь, раз уж ты, Гришок, мой рассказ послушал – может, заплатишь хоть немного, а?
- Вы у меня денег просите, товарищ Козловский? – спросил я с напускной строгостью. – Думаю, газета «Веселый дачник» выпишет вам хороший гонорар… – Не выпишет, само собой, но я и сам ему готов был заплатить немного – все ж он меня позабавил фантазией своей.
- Да какие деньги! Зачем они мне – я человек, считай, советской закалки.
- А что же вы хотите?
- Красавиц-то моих кормить нужно… а я уже дряхлый совсем, малокровием страдаю, из меня много не выдавишь. – Следом из огромного лукошка появилась странная вещица – телескопическая трубка с заостренным концом. – Ну ладно – жена моя, – он взвесил в руке странный крупный гриб, – она уже, считай, совсем отмучилась, ее разве что со сметаной пожарить – хоть какой толк… но доченька, доченька-то моя красавицей растет! Гришок, ну хоть немножко крови ссуди… ей много не надо, она скорее в меня, чем в мамку…
- Кровь? Не дам я вам никакой крови! – рассержено отрезал я. Кажется, зря я возлагал на Козловского большие надежды – он, очевидно, сбрендил. Может, и грибов каких редких в Карелии наелся, и на пользу ему это явно не пошло.
Тогда Козловский встал на четвереньки – старый, серый, высохший человек-палка, грибная ножка без шляпки, – и взмолился:
- Христом-Богом прошу! Не для себя же беру! Это, считайте, жертва науке!
- Пап, – раздался вдруг приятный женский голос, – ну вставай давай, не позорься.
Я и не заметил, как эта девушка подошла к нам. Она была низенькой и круглолицей, ее темные волосы выбивались из-под соломенной шляпки, раскрашенной под мухомор, а легкое летнее платье, сбегавшее до самых ступней, было белым, как ножка того же гриба. Кожа ее отличалась мучнистостью и бледностью, будто она страдала от какой-то болезни, но в остальном ее сложение казалось крепким, завидным.
Уставившись на меня каким-то очень недобрым взглядом, она покачала головой, взяла бормочущего какую-то невнятицу Козловского за локоть и одним рывком поставила на ноги.
- Жадина, – прошептала она угрожающе. – Ступал бы уже… Увижу еще раз, как папу обижаешь – всю кровь тебе выпущу, понял?
Старик и девушка побрели прочь, в сторону поселка, а я стоял и ошеломленно глядел им вослед.