Электроны сдвинулись с одной орбиты на другую или вроде того. На каком-то редкоземельном элементе, сразу по всему миру. Узкоспециализированные лаборатории проводили свою стандартную процедуру и что-то не сработало. Стали разбираться – узнали. Так и назвали: «Сдвиг».
Я не особо шарю в этом вопросе. Я запомнил Сдвиг совсем иначе. Тогда его называли просто нецензурными словами. Но это произошло спустя аж 8 лет после Апокалипсиса, так что восприняли его, ну… как сказать. С готовностью. Но взбудоражило.
Народ уже почти свыкся с существованием АЗ. Первые волны паники улеглись, оказалось что АЗ локальны, и к тому же не особо большие. Появляются новые, да, но… жить можно. Ничего не поменялось по сути. Государства функционируют. Прогресс, хоть и споткнулся от удивления, идёт дальше. Двадцать первый принёс много удивительных вещей – вот ещё одно. Конспирологи тут же принялись искать что-то подобное в прошлом – нашли, как ни странно. Причём где только не находили: от библейских легенд до древнерусских летописей. Ну эти и не такое находят… хотя, может кто-то из них и докопался до истины. После Апокалипсиса образ истины сильно пошатнулся.
А может и не при чём тут Апокалипсис. Общество мета-модерна, ускорение прогресса – люди всё равно должны были изменить своё отношение к знаниям, к жизни, к реальности в конце концов. Ну это так, лирика.
Я тогда был… подростком? Нет, уже юношей. Молодым человеком. Начинал, так сказать, путь во взрослую жизнь. Всё как положено – съехал на съёмную квартиру, работал на дноработе. Какая же это была работа… впрочем, неважно.
А, подростком я был когда случился Апокалипсис, точно. Забылось как-то.
Это нихера не круто – проснуться, уныло собираться на работу и увидеть за окном панику. Отчётливо помню ощущение непричастности и какого-то отстранённого созерцания. Люди выглядят такими маленькими с седьмого этажа. Пусть там хоть танки ездят – я высоко, я не там.
Запомнил именно потому, что оно пугающе внезапно разбилось вдребезги. Вот я с интересом смотрю вниз, на несвойственную утру суету. А вот на меня с интересом смотрит череп, пригнувшийся на непропорционально длинной шее.
Тогда я метнулся в подъезд, начал стучаться к соседям. Бегали туда-сюда, узнавали, звонили, боялись…
Это ведь было страшнее ядерной войны – заснуть дома, а проснуться в АЗ. Да что там ядерная война – максимум ОЛБ. Чудовищная болезнь, но она, по крайней мере, изучена и описана. А вот что может произойти с человеком в АЗ – не знал никто.
Сдвиг в очередной раз доказал эту непредсказуемость. Ибо в АЗ проснулись все. Сдвиг стал первой аномалией, затронувшей всю планету. И пока, слава богу, единственной.
Хотя, в сравнении с другими он не так уж и плох. Зря боялись. Существа Сдвига не агрессивны. Просто пугающи. Огромные силуэты, огромные скелеты. Невесть откуда берутся и невесть куда исчезают. Наблюдают, будто знают больше нас. Может и знают. Смотрят на нас, как мы на муравьёв.
…люди, правда, не смотрят на муравьёв во мраке, но это так, детали.
Для меня Сдвиг – это, в первую очередь, сдвиг в моей жизни. Что аномалии, что монстры – я их видел и до Сдвига. Но вот так вот взаимодействовать… не знаю как сказать. Это моё, вот.
Лопата с характерным мягким скрежетом врезается в вечномёрзлую землю. Ранняя весна. Ветви, похожие на больных дистрофией. Прошлогодняя мёртвая трава, торчащая над подтаявшим снегом – жухлый серо-рыжий на фоне белого. Что может выглядеть противоестественней?
Приходится расстегнуть куртку, а то упарюсь. Хотя привык уже.
Слабый, но настойчивый ветерок. Воет где-то недалеко, в колючих кронах. Звук мягкий, как просьба девушки. Я таю от этого звука, в такие моменты я рад за свой выбор.
Пока он ещё нормальный, не похож на голоса. Не затягивает. Но я уже чувствую пульс под ногами. Я ещё копаю, а они уже ждут. Так приходит сила.
Так рождается кладбище.
Может правильнее – возрождается? Всё же я никого не хороню и, упаси меня от таких грехов – не убивал. Превращается. Да, это подходит. Превращается. Нет, не звучит…
Изменяется. Да, есть в этом слове что-то ползучее. Я изменяю кладбища. Именно так.
Сразу после Сдвига родители послали меня проведать бабушку. Дремучая деревня, хоть и недалеко от города. Не дозвонились, волновались. Впрочем, она постоянно забывала подзарядить свой старенький телефон, так что это ещё ничего не значило. Попросил подбросить знакомого с машиной – он как раз собирался ехать примерно в том же направлении, забрать что-то ценное с дачи.
Бабушка умерла. Инфаркт, как сказал сосед. Перепугалась. Даже похоронить не успели. Ну, не то что б не успели – не рискнули.
Тогда я и познакомился с ним. Никогда не придумывал ему имя, звал его просто другом.
Мой будущий друг петлял по местному кладбищу, довольно старому – количество крестов давно уже превалировало над населением самой деревни. И я прекрасно понимал местных, предлагающих любые деньги знакомому с машиной – лишь бы увёз.
Нечто багровое шестиметровой высоты, виляя хребтом, шатко, но с непередаваемой лёгкостью переваливалось с руки на руку, рыская над крестами. Бессильно скребло двухметровыми когтями ледяной грунт, при этом как на сваи опираясь на четыре паучих лапы, расположенные позади рук.
Если бы кто-то сказал мне, что я увижу существо с шестью конечностями, я бы подумал на дракона. Он же походил на дракона лишь размерами. Сенокосец-великан.
Было в нём что-то от цапли и змеи одновременно. Огромные опорные конечности, хищные, поступательные, рывковые шаги. Покачивался, как качается цапля перед броском. Ощущение, что он вот-вот бросится на нечто невидимое. Но позже я понял, что он просто так ходит – держит равновесие, смещая тело в сторону опоры.
И при этом держал себя низко, почти стелился, едва не касаясь земли. Словно вынюхивал что-то провалами ноздрей.
Не знаю что тогда заставило меня подойти. Хоть я уже и знал об относительной безопасности порождений Сдвига, но такую тварь видел впервые. И внешний вид её ни о какой безопасности не говорил.
Но я подошёл. Он заметил, упёр в меня семь белых, горящих глаз. Мне явился голос. Так и познакомились.
Я предлагал ему уйти южнее, там где моя помощь не понадобится. Не внемлет. Что-то держит его тут, в Сибири. Ну, я не против. Я только рад.
Свет глаз его как-то влияет на материю. В нормальных обстоятельствах без кирки я бы не справился. Всё-таки минус. Но под взором его – могу. Чувствую тлен в обманчиво монолитной грязи – и пользую. Не знаю как описать. Похоже на экзистенциальный приход в момент полной беспомощности. Чувство, ну, такое… осознанная странность апатичного оттенка.
Звучит как бред…
Лопата упирается в гроб.
Вылезаю из ямы. Распрямляю задубевшую спину, смотрю вниз.
Белый свет становится ярче. Теперь на небольшом пятачке светло как днём. Буквально – он не оставляет теней. И новое существо готово встретить мир.
Крышка гроба дёргается, трескается и осыпается корка земли. Затем трескается сама крышка, как трескается скорлупа яйца. Проваливается внутрь. Появляется сухая рука. Вторая.
Сморщенный, жалкий дед. Выглядит, как в последние дни своей глубокой старости. Должен был разложиться, но свет позволил ему побыть призраком себя. Так надо.
В костюме. Шатко встаёт на карачки. Тихо, глухо охает.
Ветер смолкает. Шуршание брюк о доски, возня. Он ужасно неловок и медлителен, как расстроенный ребёнок.
Друг подползает ближе, склоняется. Размеренно, словно маятник, качает хребтом из стороны в сторону, сгибая его в тугие массивные петли, как, наверное, захлёстывает хвост сказочный подводный змей. В ночи он кажется намного огромней. И хотя он не оставляет следов, но поутру в той стороне останутся лишь обломки стволов.
А пока тишину разбавляют только красные засветы на блестящих гнилью сухожилиях, толщиной с мою руку. Чуть более тёмные гребни на позвонках. Тонкие в сравнении с общими габаритами руки пугающей длины, скомканная грудная клетка невнятного происхождения – они тоже пропитаны этой потусторонней древностью. Я думаю этот цвет – цвет венозной крови – такой же глубокий, как и смысл его пребывания в нашем поломанном мире. Но не берусь его искать, эти глубины не для меня. Да и важно ли это?
Размыкает ряды неровных конусов зубов. Опускает челюсть ниже, почти до самой земли.
Старик озирается потерянно, кладёт ладонь на край могилы, но тут же забирает. Мнётся.
— Вам помочь? — кошусь на надгробие. Совсем ветхое – имени не разобрать.
По-старчески дрожит губой, стыдливо мямлит:
— Я… Я инвалид 3 группы…
— Давайте руку.
Приходится подхватить его под плечи.
— Вот и всё. Идите.
— А, я…
— Идите. Всё хорошо.
Но он не идёт. Мечет испуганный взгляд меж семи глаз моего друга. Пятится.
Череп качнулся вперёд. Ноги старика подогнулись, он нелепо взмахивает руками и падает внутрь. Пасть беззвучно схлопывается. Сдавленный крик.
Это место – куда они попадают – оно где-то не здесь. Потому что у моего друга нет внутренностей как таковых, я вижу рёбра насквозь.
Иногда мне кажется, что я делаю что-то неправильное. Но жизнь вообще неправильна. Я бы в любом случае жалел, кем бы ни стал. Кем мечтают стать мальчишки? Я хотел стать некромантом. Хотел стать киборгом. Лётчиком. Просто военным. Чем взрослее становился – тем реалистичней хотелка.
…стал некромантом.
Или кем-то вроде. Не знаю есть ли название этим деяниям. И не знаю даже, есть ли они вообще. Иногда мне слишком много кажется.
Мой друг уходит. А я, пожалуй, задержусь. Вроде всё как прежде, но намётанный глаз уже видит тени будущих изменений. Небо здесь давит чуть сильнее, чуть ближе. Вернулись звуки – и шелест ветра стал чуть более осознанным. Пройдёт что-то около недели, и он осознает себя полностью. А вместе с ним – память этого места. Тлен расползётся дальше, захватывая новые могилы, старые могилы, забытые…
А ещё стало немного темнее. Темнее чем ночью. Даже фосфены малость выцвели.
Кладбища запоминают меня. Любое из них готово принять меня, если я вернусь. Нет, это не метафора. Они тоже живые, только иначе. Не без моей помощи. Это не АЗ в полном смысле, скорее отдельная аномалия. И я в них что-то вроде любимого гостя. Это мой капитал на случай одиночества. Если единственный друг исчезнет.
Забираю лопату. Иду, не разбирая дороги.