Человек-мусор. биография сентябрь 1999 - сентябрь 2000

 

 

 

 

 

 

 

-----------------

-----------------

 

 

 

________________Осень 1999 пошёл в первый класс.

 

 

В общем пришло это грёбаное первое первое сентября. Конец всем Фрунзам, Годзилам и праздности. Одели на меня этот ранец, пиджак и повели в сторону ярмарки. Это было классическое дождливое серое первое сентября.  По дороге там другие школьники шли с родителями и букетами цветов по какой-то непонятной мне традиции. Школа была чуть дальше ярмарки, почему-то называлась «педучилище», сейчас это школа двенадцать.

Отец показал как и мама сфотографировала меня с ним у входа.

 

Атмосфера всего этого электроника, прекрасного далёка и всяких цветочных клумб. Звонки на урок, линейки, строгость. Конец тому детсадовскому рассиживанию и деланию всего как попало. Начало делания так как скажут чужие люди. Возненавидел сразу. Я не хотел быть рабом чужих людей, выполнять их приказы.  Я и родительские-то указы не хотел исполнять.  По сравнению с тем какая была жизнь летом, то что началось теперь это была как другая реальность.

 

Я прям помню какой всё это был стресс. Снова без родителей, среди кучи детей, ждать звонка на урок, он звенит как расстреливающая тебя пулемётная очередь. Могло произойти что угодно, я думал. Каждый день могло что-нибудь неожиданное произойти, потому что я находился в чужом месте, среди всего чужого, да ещё и в месте и направленном на то чтоб втягивать тебя во всё новое и новое. О доме напоминал только рюкзак, только какая-нибудь конфета в рюкзаке, одежда. Вспоминая как мама гладила эту одежду, как дала эту конфету хотелось плакать.

 

Но я уточню – в первом классе я не так сильно хотел плакать, как например потом аж даже в шестом классе, когда я был в тридцать третьей школе, там я даже носил с собой игрушку в школу как маленький, там просто жесть что было. А потом опять не было, были пара лет что в школе как дома себя чувствовал, ну а потом уже психушка и там сброс до самого изначального, до самого первого дня в детсаду и даже хуже. Я всё это дерьмо хочу описать ёбаное.

 

Сейчас я вспоминаю и понимаю в чём было дело, почему в некоторых местах я ревел крайне жёстко, а в некоторых чуть ли не как дома чувствовал. Я переставал реветь когда видел что мама пообщается с учителями и когда они ещё меня при ней похвалят приласкают, а потом и когда без мамы тоже как бы сделают мне поблажку какую-то, как бы вспоминая мою маму, тот момент когда мама с ними говорила и я был рядом и тоже был в их внимании. То есть когда между учителем, мной и мамой произойдёт что-то общее и доброжелательное, вот после этого я считаю эту училку уже близкой и мне легко когда я с ней. И в первом классе было легко потому что училка была только одна и естественно мама с ней вскоре, я видел, где-то поговорила и естественно мы так «породнились».  А с училками из потом тридцать третьей школы того момента который я упомянул выше – с теми училками мама вообще не говорила, они не знали друг друга.  Так же и в детсаду ранее я смотрел какие воспитатели были близки к моим родителем, а какие нет и мне было более тошно с теми которые не были близки. Вот это прям один и тот же паттерн всю жизнь до настоящего дня во всех социальных ситуациях. Это всё также связано с темой «ямамий тупик». Всё про одно и тоже.

 

Дети, одноклассники то есть, от них был стресс, но это был стресс вызванный просто их многочисленностью и реальной опасностью, особенно когда перемены и когда учителя не было в классе. Дети же это мелкие дебилы, они могли и физический вред как-нибудь тебе нанести просто даже в играх. А взрослых рядом нет чтоб спасли и вот от этого стресс. 

А вот того стресса как в детсаду когда я приходил и все всегда уже были там – того стресса не было. Потому что мы всё-таки приходили к одному и тому же времени все, а главное мы попали в это место изначально все вместе. Мы были все равны. А если появлялся кто-то на середине года, ну это я не только про первый класс говорю, то тогда и вообще я чувствовал себя «старичком» и «бывалым» сразу. Правда часто этот «новичок с середины года» очень быстро вливался в коллектив и становился куда лучше адаптированным в нём чем я, тот кто был там задолго до него, и я снова скатывался в тихонечное, аутсайдерское говно.

 

Нашу училку звали Анна викторовна, лет пятидесяти пяти. Уже вскоре все дети воспринимали её как сумасшедшую. Но я не помню ни одного соответствующего эпизода с ней. Вроде бы она отличалась глупой строгостью. В последствии через год или даже два на какой-то детской площадке, это которая альтернатива лагерю, возле дома на дневное время, там был пацан который тоже у неё учился, может в следующем году, или как-то иначе о ней знал и вот он сказал «Анна Викторовна? Кто ж не знает Анну Викторовну». 

Не помню чтоб была какая-то строгость от неё в мою сторону, иначе бы я наверное расплакался и помнил всю жизнь. Есть какое-то обрывочное воспоминание, может она как-то грубо взяла или швырнула мою тетрадку. Я скорее помню что не понимал почему все её считали сумасшедшей. Я о ней также отзывался, но мне скорее нравилось просто приобщиться к общей тенденции считать её сумасшедшей чтоб быть как все. Никакая Анна Викторовна не могла сравниться с моей мамой в моменты наших скандалов.

Ещё была какая-то тема, какая-то её связь с моей мамой, что она могла бы даже прийти к нам домой по какому-то поводу. И вот я сидел дома на Льве Кассиля, смотрел Годзиллу, начало фильма, все те кадры радиоактивных взрывов и игуан, и воображал что я бы это смотрел с Анной Викторовной и пояснял ей.  Это всё по той же теме как и когда с Тёть Люсей я хотел пойти на Волгу, ну и прочие проявления отсутствия у меня друзей. 

Анна Викторовна к нам так и не пришла.

 

Друзей в той школе у меня не было и это опять же потому что не было «союза мам», то есть я не видел чтоб моя мама общалась с чьей-то мамой, что могло бы меня «сблизить» с ребёнком той мамы. Ну это всё про одно и то же, всё это описано также в моём тексте про ямамий тупик.

 

Психологи называют это всё отсутствием сепарации с мамой. Меня бесит эта бесполезная идеология. Я в жизни неоднократно сепарировался от мамы, что в детстве на сколько-то дней, что в юности на сколько-то месяцев, не общались мы и она даже не жила дома сколько-то месяцев, что во взрослости на пол года и даже на год, жил один без неё, уже принял что она потеряна и я сам по себе и я вполне нормально себя чувствовал. И что? Кроме того что я смог дрочить и шуметь когда захочу, у меня не изменилось вообще ничего Я жил как и с ней, чужих людьми воспринимал также как и когда с ней. Можно найти взрослого человека кто до сих пор спит в одной кровати с мамой, ставит её выше всех и у него будет образование и знакомые. А я не сплю с ней с тринадцати лет и у меня нет ничего. К тому же, другие дети большинство даже в детстве легко коммуницировали с чужаками, даже в самом раннем детсаду, им не нужно было никаких союзов мам. От кого они там успели сепарироваться в три года? Нахуй эту психологскую хуйню про сепарацию.

 

Первый класс мне запомнился меньше всего в жизни. Я уже писал, по началу мы там проходили то что я уже проходил в подготовительном лицее. Буквари, правописание букв, какие-то простейшие слова. Всё происходило в одном классе, то есть одном помещении, я сидел в ряду ближе к окну. Но была ещё физкультура, ходили в спортивный зал, а потом к концу класса нас водили в другой какой-то класс на какой-то урок, как-будто связанный с музыкой.

 

Здание школы было квадратное, такое какими были миллион школ в России, то есть с двором колодцем, где внизу на площадке прошла наша перво-сентябрьская линейка и больше мы никогда там не были. Нас никогда не выводили на улицу. В этой школе, этом «педучилище» моём, учились только начальные классы, как я понял, я не помню там взрослых учеников.

 

Из одноклассников там был один Серёжа который ещё возникнет в моей биографии позже. Почему-то мне всегда казалось что у него фамилия Варанов, хотя скорее всего это связано с тем что на обложке его тетрадки был варан, ящерица эта, я же разбирался. Вот я постоянно смотрел на эту его тетрадку.  Я естественно тоже хотел бы себе тетрадку с обложкой отражающей мои интересы. Мне важнее было вот это всё, чем учёба.

 

Мы приходили туда утром, вроде бы не в садистские восемь утра, а попозже, но не уверен. Но а ближе к полудню нас водили в столовую на первом этаже. Там снова был тот страх как и в детсаду. Но я понимал уже что тут менее строго, хоть и тоже проверяли тарелки.

А один раз я исполнил трюк. Я попросил какого-то дружелюбного пацана отдать мне его уже пустую тарелку, а я ему дал свою с говном которую он тоже съел и так я избежал проблем при досмотре тарелок. Я потом очень гордился этим трюком, это, после того раза ранее когда я подстроил чтоб я с родителями ушли с пляжа в тот же момент как и близняшки чтобы я мог за ними проследить, был мой второй в жизни трюк, выкрутас в трудной ситуации. Я всегда мечтал ловко выкручиваться изо всех проблем, обхитрять, я мечтал быть Гаем Ричи (это уже в молодости), я больше всего в жизни всегда хотел уметь делать такие сюжеты как в его фильмах. Именно такие сюжеты я хотел в своих рассказах, которых не написал ни одного, и в концептуальных музыкальных альбомах, которых я тоже не сделал ни одного. Я смог только вот заменить тарелки в столовой, ну и другие трюки потом в жизни, пропорциональные по крутости той замене тарелок.

Ну и если вы ещё не поняли, моя гордость в том трюке была ещё в том что я пошёл на перелом своей супер-цивильности, супер-паиньковости, а самое главное впринципе рискнул, ведь вдруг тётки догадались бы что я ничего не ел и как бы я тогда выкручивался? Это было бы ещё хуже чем просто сидеть возле своей несъеденной тарелки, это было бы прям преступление. А я тревожник, я максимально избегаю рискованных ситуаций.  

Ну и ещё помню когда хвалился этим отцу, когда начал рассказывать, он сказал «и что вы сделали, прилепили тарелку кашей на стену?». Видимо так делали в его детстве.
Я кстати в детстве, когда постоянно же о чём то рассказывал, я был склонен долго оттягивать самое главное и задавать вопрос «угадай что я сделал», все вот эти «угадай..»…

 

Ну а ещё была рвотная история с пирожками. В столовой там выдавали пирожки и я их вроде бы ел. Но в какой-то раз там выдали пирожки с рисом. И в тот раз, при этом, я не стал его есть в столовой, а пронёс в класс и положил в ранец. И потом была какая-то шумная перемена, я полез в ранец чтоб откусить и я откусил и меня чуть не вырвало. Я плюнул прям в ранец, у меня были рвотные позывы. Я потом очень долго в жизни не мог есть рис.

 

На шумных переменах тогда уже мастурбировал сжатием ног. Никакой связи этого занятия ни с какими девочками не было. Была именно та связь с нервяком, которую я описывал в тексте про эту мастурбацию.

А у мамы, кстати говоря, появилось новое. Она мне стала говорить что у меня отвалится писька если буду манежить, как она это называла. И я серьёзно верил и боялся этого.

 

Ну вот наверное это и всё что я могу вспомнить и сказать про свой первый класс в педучилище. Кроме, конечно же, Динары.

 

Динара была слегка крупноватая девочка, всмысле всё у неё было побольше чем у меня. Ну голова была больше за счёт причёски. По бокам волосы свисали ровно, а на верху был какой-то бант. Ну и все в принципе же были на один год старше меня, я уже рассказывал.

У неё были голубые глаза и вся она была русая. Это немного облегчило мне осведомление  родителей о моей влюблённости (если бы была смуглая, не как наша семья, или вообще азиатка было бы сложнее).

Она была первая влюблённость рассказанная родителям. Ни про каких Оль, близняшек они не знали. Ну и про Аню с Фрунзы тоже, всмысле её они знали, но не знали что меня к ней тянет, да я и сам не знал, я лишь из взрослости вижу что это было так. 

Но вообще, может быть, я ранее рассказывал родителям ещё о влюблённости в Машу в детсаду. Скорее всего. И вот почему я рассказывал родителям про Машу и про Динару? А потому что они обе были атрибутом правильной жизни, поведенческой корректности. По телевизору шёл детский сериал «ералаш» где были приколы на тему школы. И там постоянно было что-нибудь про детскую влюблённость в одноклассниц. Ералаш шёл по первому каналу. По первому каналу шёл и Ельцин и всё самое правильное и официальное. Родители смотрели ералаш, родители говорили мне «Никит, там ералаш идёт». Я понимал что то что показано там это корректно. Вот иметь возлюбленную в школе и в детсаду это корректно.  Я помню все эти сценки с помочь донести портфель однокласснице в которую влюблён. Это было и в ералаше, и в разговорах с родителями когда я им что-то рассказывала про Динару.

Про другие прошлые влюблённости я не мог им рассказать, там везде был секс (я о нём не знал, но была та сложная психология описанная где-то в тысяча девятьсот девяносто шестом году в шкафу). Особенно про близняшек. И не просто секс, а как во всей моей истории,  стрессо-секс. Сексуальное желание, смешанное со стрессом и ещё, как я уже тогда понимал, унижением. Ведь я был невротиком, тревожником. Я не мог впечатлить ни Аню с Фрунзы, ни тем более близняшек никакой своей мужественностью, потому что у меня её и не было. Я, как уже говорил, с каждым месяцем детства всё больше осознавал какой я трус и тревожник.   А вот Маш, Динар – их не нужно впечатлять мужественностью. Нужно было просто быть как все, просто ходить в детсад, школу, что я и делал. Они как-бы, я чувствовал, официально положены мне. Ведь так в ералаше.  Это как будто как в прошлом, или в каких-то культурах, где браки создаются не по любви, а по каким-то другим принципам. Надеюсь я донёс всю эту тему.

В отличии от даже близняшек, где уже были голые животы и стопы, в фантазиях с Динарой я, точно как в ералаше, лишь нёс ей портфель, лишь о чём то с ней говорил, ничего сексуального и голого.

 

Я никогда не говорил с этой Динарой. И никогда не следил за ней после школы, ведь и не мог, я же не гулял ещё один, никакие дороги было ещё не разрешено переходить.  Видел лишь что она с родителями заворачивают за школу и идут куда-то по пушкинской улице в сторону Волги. Там есть большие дома, но тогда они ещё строились, поэтому было очевидно дальше они заворачивали направо в частный сектор. 

У меня в тот учебный год был сон. Я видел Динару живущей в каком-то классическом русском частном доме, то есть деревянном, с белыми вот этими узорчатыми прозрачными занавесками на окнах, и с такими же скатертями на столе, с наборами посуды за стеклом в стенке.

Динара была абсолютной тихоней, она не запомнилась вообще ни чем. Но я вернусь к ней ещё один раз. Точнее сказать «за ней».

 

На этом я переключусь на дом. Про уроки и домашние задания это отдельно будет много. Начну с быта.

 

Ну быт мой на Льве Кассиля, досуг то есть, которого было мизер, заключался всё в том же смотрении телевизора, а также до сих пор всё том же рытье в стенке в зале, в ящиках. Меня прям из года в год тянуло туда. Там были и пластинки со сказками напоминавшие о новых годах, лучших моментах жизни, там была посуда, какие-то наборы графинов, которые, я воображал, я в взрослости возьму в свой дом. Я как бы уже собирал вещи для своей отдельной жизни, ради того чтоб быстрей дожить до которой я и ходил в ту чёртову школу, делал домашние задания, вырисовывал буквы алфавита. Я постоянно считал деньги, свои накопления. В стенке ещё были драгоценности, мамины серёжки, цепочки, в маленькой такой шкатулке. Ещё на пианино стояла другая шкатулка и там были какие-то золотые крестики. Всё это я подсчитывал, инвентаризировал для своего прекрасного далёка.  Я кстати не знаю о чём эта песня, не смотрел фильм, может быть под «далёко» там подразумевается что-то, что дистанционно далеко. Но я всегда воспринимал то словосочетание как «далёкое будущее».  Я жил на сильном дофаминовом энтузиазме дожить до того далёка. Там не будет ни школы, ни серой осени. Только Динара, свой дом и игуаны.

 

По телевизору шли различные сериалы и передачи. Угадай мелодию. Мне не нравился этот Пельш, мне он казался не эмпатичный (это ещё «слабое звено» не началось).  КВН я не понимал, ничего я вообще не понимал. Шли ещё какие-то «умники и умницы». Там было много про историю, там я впервые услышал слово викинги, возможно и какие-то картинки связанные с ними. Сразу сассоциировалось с меховыми одеждами, а так же с Гераклом, с Зеной, то есть вот этим всем непонятным старинно-сказочным. Я ещё лишь только постепенно понимал что сказочность, всякие супер способности были нереальностью. Я ещё верил в дед мороза. Я думал что когда-то на этой планете и правда могли быть Геракл, женщина-змея и Зена со своим бумерангом.

 

Но доспехи, кони, драная грязная одежда меня привлекали всё-таки меньше чем та другая реальность – с небоскрёбами, со спорткарами, с Джениферлопезами.

Лучшее время в жизни было лежанием перед телевизором и формированием идеи о прекрасном далёком под эти все фильмы и сериалы. Пиджак, часы на руке, рубашка расстёгнутая на груди. Солнцезащитные очки. Машина без верха. Оххх. Майами вайс.  Врядли именно этот сериал шёл когда-нибудь (и я его не смотрел никогда потом), но что-то вроде него было боле менее всегда.

 

Там был, например сериал «рыцарь дорог». Это было очень по-моему. Идея была в том что главный герой ездил на этой говорящей супер-машине с искусственным интеллектом. И они всегда понимали друг друга. Это было из разряда моей тогда мечты иметь переносной мини-телевизор.  Только ещё круче, потому что тут тебе и друг сразу, и ещё и уютнее всё. Ты сидишь в своей машине, которая думает за тебя, оберегает. Там фильмы можно смотреть, там можно жить внутри и не выходить. Можно поехать и доехать куда захочешь. Это было всё просто раем по сравнению со школой и дерьмом школьных домашних работ которое я скоро опишу.

В этом сериале был один эпизод, там была тётя бандитка. И эта тётя бандитка подошла к боковому стеклу машины главного героя когда он сидел внутри. И она что-то ему говорила, типа последние слова, она была с пистолетом, она собиралась его застрелить. А он отвечал и смотрел на неё изнутри спокойно. И в итоге она выстрелила, но ничего не произошло. Он с тем же спокойным видом сидел внутри, ничего не стало со стеклом. И тётя, вроде бы, вскоре упала, а он уехал. Пуля отскочила в неё саму.  Мне было очень некрофобно в тот момент. Ну всмысле нервозно, обидно, жалко, больно за неё, при понимании что она плохая и так ей и надо. Целый винегрет чувств, от которых сосало между ног и я шёл к своему турнику, подвисал на основной трубе обжимая её ногами и кончал.

 

Я ещё зацеплю немного Фрунзы. Первое время школы было не сложным в плане домашних заданий, и мы бывали на Фрунзе. Был день мы с мамой поехали в Саратов и мы зашли в магазин «электроника» на чапаева и московской на первом этаже большого дома, это ещё типичный для тех лет магазин в котором было всё подряд, но упор на электронику и там был отдел с музыкальными инструментами, там я впервые видел прям такие рокерские электрогитары, разных цветов типа синего, и разных форм, может даже стрелу. Но это было слишком взрослое. А там был ещё отдел где были игрушки и там были очень качественные динозавры. Дорогие. Там помню был тираннозавр, но мы почему-то решили купить птеродактиля.   У него открывался клюв и у него складывались крылья, там была ткань типа чулков  в качестве перепонок. И у него расцеплялись когти, его можно было повесить на какую-то палку. Это была одна из моих последних игрушек зверей. Возможно, какие-то змеи ещё потом были на новый год. Но впринципе это уже всё заканчивалось. Я даже боюсь не было ли это годом раньше. Но я слишком хорошо помню тот серый осенний день и как мы приехали оттуда из далека на Фрунзу, из чистого центра Саратова в самую деревню. На улице ещё была Алина, на улице была грязь , а я зашёл в дом и там сидел с этим птеродактилем и нажимал на кнопку на его спине которая была как хребет и у него махали крылья. Птеродактиль остался на Фрунзе навсегда, он лёг на полку стенки в зале рядом с моим паровозиком который купили с дедом, а ещё там была мамина детская кукла. В общем птеродактиля мы купили просто из-за эстетики и качественности модели. Я уже не собирался им прям играться, иначе бы я взял его на Льву Кассиля.

На Фрунзе днём - угадай мелодию, ближе к вечеру - Зена, а вечером , после по началу несложных домашних заданий, Якубович со своим барабаном и сектор призом. Фатюшкина, баба, дед, мама, Марсик, все в зале, все сидят смотрят и грызут семечки и иногда кто-то начищает горстку семечек для меня, который сидит на комоде как царёк и потом их разом все вкусно жуёт.

 

Примерно в то время у мамы начались какие-то сложности в тех учреждениях в которые она ходила по работе, то есть архитектура, администрация. Там начала возникать какая-то Лобанова, какая-то конкурентша дядь Серёжи, который всё ещё был главным архитектором и ездил на своей бэ эм вэ. Какие-то подлянки начались от Лобановой. А мамина работа напрямую зависела от возможностей дядь Серёжи. Мама в то время почучуть рассказывала про это всё, и я, никогда не видев эту Лобанову, воображал её мега-злой гадюкой.

Ещё и сама мама как-то всех не особо устраивала тем что так хорошо устроилась, была в такой связи с главным. Все ей завидовали, рассказывала. Ей вообще всегда все завидовали во всём, она всегда так рассказывала и видимо так и было.

 

Мама короче начала работать, ну всмысле прям ходить и сидеть там чертить, в каком-то домике на углу коммунистической и горького в Энгельсе.  Я был там несколько раз. Там было всё деревянное, пахло старым домом в коридоре и нужно было подняться на второй этаж и там был большой кабинет и стояли столы с чертёжными досками, как у нас дома была такая у мамы. Кстати я может не рассказывал про эту доску. Вся исписанная мелкими циферками и исколотая кнопками которыми прикалывать бумагу. Она в основном стояла у нас на кухне на столе когда мама работала чертила и она была наклонена, мама подставляла под неё те самые толстые словари в которых я искал игуану, а находил только игумена.

Вот такие же доски были в том кабинете и там сидели чертили тётки.  Там были тётя Оля и то ли Юля, то ли Наташа, жена Кискина, о которых я писал что мама была с ними как знакомая, и изредка они чуть ли не могли даже у нас дома появиться.  Порой, короче, мне приходилось там скучно сидеть пока мама что-то доделает в том домике и потом мы шли домой.

Но как раз возможно именно там её и не любили, маму всмысле, ну всмысле завидовали. В этом домике. В общем ей везде завидовали, короче, у неё везде были проблемы за её скромность и везение (которое в большинстве случаев лишь со стороны так выглядело).

Тем не менее последнее что запомнилось о том домике это то что там была какая-то мини-вечеринка,  какое-то застолье просто на рабочем месте.  Там накрыли столы и тётки что-то готовили. На самом деле им наверное было лет по тридцать тем тёткам, а может и меньше.  И вот мне запомнилось как тётя Оля, она была маленькая и какая-то татарка-азиатка, она резала селёдку, я видимо стоял прям совсем рядом, и она порезала палец. Она сказала «блять». Это наверное первый раз когда я услышал это слово. Ещё я прям видел кровь. И меня удивило как она по взрослому это перенесла. Ни расплакалась, ни чего. Ещё один порез по моей мужественности.

 

На мини-базарчике на Льве Кассиля где кстати эту селёдку все и покупали там ещё были лотки с одеждой. Помню мы с мамой захотели купить мне пуховик. До этого я ходил в каких-то промокающих куртках. Все куртки включая мамин зелёный пуховик который она никогда не одевала и который лежал в стенке в коридоре на Льве Кассиля, который я описывал наверняка в самом начале биографии, вот все эти такие куртки до того времени были из очень промокающего материала.  А тут началась эпоха нового пуховичного материала. Я говорю про внешний материал. Он тоже промокает, но он какбы блестит, он лёгкий, и всё-таки промокает поменьше. Вот такой пуховик собрались покупать. Но они были дорогие. И мы смотрели какой-то чёрно-красный , только он был сэконд хэнд. Я мерил в каком-то лотке. Но мы так и не купили пока.

У мамы не так уж хорошо было с деньгами в то время. А отец, как помнится, пожив с нами начало школы, дислоцировался в заводской и мы теперь были с мамой вдвоём.

 

Ну и вот пришло время вернуться на Льву Кассилю, уже где-то поздней осенью. В школе началось тяжело. Появились новые темы которые были не просто нарисуй такую букву, а потом такую. Началось умничание. Уже было чтение и, соответственно, стало нужно что-то понимать и о чём-то думать.

И вот когда мы, после школы и после других дел по дороге из школы, пришли домой, и я, как всегда неохотно, поел, и уже попил чай, и я может чучуть посмотрел телевизора, ну прям чучуть… То вот тут всю эту осеннюю Льву Кассильную тошнотную вдвоём-с-мамную атмосферу сотрясает слово «УРОКИ».

 

Она чертила на кухне и я раскладывал тетрадки где-то возле неё на краю стола.  Впереди вверху был аквариум, сзади нервно варился какой-то суп. У стены на столе стоял телефон, который иногда звонил или она сама кого-то набирала. За окном во дворе качались голые тополя, уже ближе к трём часам дня, уже темнело, уже вот это вот всё.

 

И начинается какая-то блять херь. Что-то блять надо блять решать блять. Когда понимаешь как решить – ну прям рай. Иногда прям само собой получается. Я даже не хотел, я просто наобум что-то как-то решил и мама проверяет и говорит правильно, и я внутренне ликую. Может специфика домашних заданий была в том что родители должны были всё-таки контролировать и проверять, иначе ведь я не понял бы правильно я сделал или нет. А может это было только у нас так. Может в других семьях дети делали как получится, родители лишь максимум проверяли сделали ли дети впринципе и больше не приставали, а финальную оценку давал учитель когда проверял.

 

Но моей маме нужно было проверить и задания должны были быть сделаны без ошибок.

Терпения моей тугодумности у неё не хватало. Она могла что-то резко сказать, резко поправить. Она могла ударить по столу. Она использовала технику внезапности, нежданности. Ты что-то пытаешься ответить по заданию, нихрена не понимая на самом деле ничего, что-то говоришь, говоришь и тут как молния что-то взрывается.  Какой-то выкрик, резкая смена интонации на суперстрогую. Какой-то бах по столу. Сразу накатывались слёзы. Схуя ли школа принесла к нам в жизнь такое говно, такие причины для разлада. Какая-то ёбаная хуйня в книжке лишает меня того отношения мамы ко мне без которого я жить не могу. Ну это просто жесть.

За окном уже темно. А ещё нихрена не сделано. Сидишь вспоминаешь игрушки, Годзил, птеродактиля. Джениферлопез. Понимаешь что это абсолютно недоступно сейчас всё, это всё перекрыто вот этой херью, вот этими всеми грибочками блять которые надо сосчитать, какими-то стишками на скучных страницах учебника под светом лампы. Холодно ещё. В кофте сидишь. Какие тут Джениферлопезы… Они все где-то в другом мире, другой жизни. И доберусь ли я до той жизни через эти грибочки? Учил ли рыцарь дорог все эти домашние задания? Да нифига он не учил. Он просто сразу уже был в той машине, уже сразу был взрослым, ему просто сразу повезло оказаться в тёплой Америке, без всяких учебников, без русского языка. Он не учил никакой язык и как его писать. Он сразу всё делал.  Все они, все те люди в телевизоре. А я в каком-то аду. И постоянное лишение мамы, её матерински-всё-прощающего расположения ко мне. Я формировал восприятие школы, всех тех чужих людей, всей той структуры, абсолютным злом. Проникшим к нам в жизнь и рушащим её.

 

Уроки мы делали прям до самого сна.  Большую часть дней теперь не было даже и мысли о неторопливой жизни у телевизора. Не было свободного момента ни на один фильм целиком. Только урывками, когда мама уходит в магазин или надолго в телефонный разговор. Просто быстро окунуться в то что идёт на экране, быстро забыться ненадолго и всё. А на то чтоб включить какой-то фильм на кассете, это ж надо два часа, «свободное» настроение - такого нет. Такое только в пятницу после школы и воскресенье. Но часто в воскресенье была стирка и уборка. То есть атмосфера заряженная электричеством всё равно. А в субботу мы тоже делали уроки. В пятницу после школы я «отходил», это было самое беззаботное время в неделе, а в субботу надо было уже начать делать домашние задания. Было вот это «сделай дело гуляй смело». Иногда домашние задания переходили на воскресенье. И самое худшее это если и стирка и уроки.

 

Из школы я конечно приносил хорошие оценки. В первом классе все домашние задания я делал с мамой, так что ошибок и плохих оценок и не могло быть.

 

Но давайте ещё погрузимся в говно. Вот другой день. Сидишь решаешь, нихрена не понимаешь. Мама даёт задание, обозначает объём работы. Делаешь, пытаешься. Маме звонок. Мама на 20 минут в разговор. Поговорила. Ты нихрена не сделал. Но ничего. Она поговорила, там даже был неформальный тон у неё с кем-то. Поэтому резкости нет. Разговор её смягчил.

А теперь она даёт задание, поясняет разъясняет, киваешь по привычке, и теперь пока ты делаешь она именно молча вот сидит и чертит перед тобой. И ты делаешь и ты нихрена не понимаешь что и как делать. И вот она дочерчивает и начинает проверять.

 

Я не помню какие слова она говорила. Где-то в пятом классе (четвёртый моё поколение пропускало, то есть это через три года после описываемого момента) уже было «сучёныш», «сволочь». А сейчас я не уверен кто был. Кто я был, так сказать. Но она выставляла претензию к моему якобы издевательству над ней. «издеваешься да?». Поэтому наверное мог быть «гадёныш».

Кем-бы я ни был, главные слова были эти: «Ну щас я тебе устрою».

 

И она уходила в соседнюю среднюю комнату, там был этот шкаф, я слышал звук его двери, звук клоцкающих пряжек. И она возвращалась и вставала с ним у меня за спиной. И я пытаясь что-то увидеть в накатывающихся слезах, начинал сильней думать, а ничего не получалось, я был просто в тупике. И она говорила «пошли-ка», всё это с электрическими интонациями, и я в слезах и беспамятстве вёлся в комнату и она говорила опускать трусы, и я не мог непослушаться, опускал и мне там сразу прилетало, я прогибался, ревел, орал ну и вот это всё в общем.

 

Сейчас вспоминать это у меня вызывает слёзы, но это не от травмы, это не как то что у людей подвергшихся грубому обращению в детстве. Которые проклинают своих родителей, винят, именно винят их. У меня вообще не это. Я несколько часов искал сейчас по всему дневнику, где-то был чёткий текст на эту тему, но не нашёл.

 

Во-первых было конечно страшно за маму. Я чувствовал, что она была неуверенна в правильности этих мер, как бы агрессивно она не выглядела. Её агрессия была отчаянная. В том и дело – у неё была агрессия. Именно эмоции. Это была не кара. Кару исполняют люди твёрдо уверенные и в вине караемого, и, самое главное, в правильности этой кары. Мама казалась неуверенной ни в чём. Я к этому ещё вернусь, может найду тот текст в дневнике.

 

Но слёзы у меня и сейчас и тогда вызывало даже не это. Слёзы вызывало всегда то что вот это всё происходило как-будто несправедливо, как-будто излишне. И не как-будто, а именно так, теперь я уже не сомневаюсь, видя к чему это всё в итоге привело. Школа, система, устройство человеческой жизни  - именно они обусловили то что происходило. Я возненавидел школу, вот эти все гражданские нормы и обязательства. До школы, а точнее до детсада, мы были самой счастливой семьёй. Были новые года, был пляж. А теперь словно какие-то чужие люди убедили маму что уроки важнее всего на свете. При чём я не видел олицетворения всему этому злу в конкретных людях, училках, например, которые задавали все эти домашние задания и ставили оценки. Я зрел глубже, я видел что и училки лишь просто исполняют обязанности. А движет всем в целом просто уже обезличенная система, просто само устройство социальных норм и обязанностей. Мне не на кого было направить свою ненависть и я в итоге начинал ненавидеть в целом всё, а точнее всех. Не ненавидеть, точнее, а презирать. Лёгкая фоновая мизантропия. Я начинал видеть своих друзей в тех кто идёт наперекор нормам, а тех кто конформирует с большинством я начинал презирать. А учитывая что конформисты были почти все, я постоянно недоумевал как же так.. Ведь они тоже говорят о трудностях, признают что вот эта, например, учёба это тяжело, что это далеко не самая приятная вещь в жизни. В жизни и в телевизоре я тоже слышал о порках, видел примеры наказаний за неконформность. И при этом я замечал что почти все эти люди, в смысле переносящие трудности или наказываемые, признавали правильность, уместность этих трудностей и наказаний. Пиздец! Это было как те реслеры, «добровольцы боли», как я их тогда назвал. Я начинал жить с чувством что все вокруг больны. То есть я разочаровывался даже в преступниках которые нарушали нормы, потому что они так или иначе, заранее или после, как-будто признавали правильность наказания. Преступники не до конца. Где же люди сопротивляющиеся до конца? Я жил и всё больше недоумевал. Зачем люди вообще живут эту жизнь, неужели никому не хочется жить в особняке на берегу моря и никогда ни о чём не заботиться?

 

К вечеру у меня был тот характерный «вздох после плача», то особенное ощущение вдоха в груди. Это стало моим родным чувством. Школа начала ассоциироваться с ним, учебники, грёбаные стихи и задачи. Весь Льва Кассиля, вся эта квартира и жизнь в ней стали ещё более Льва Кассильными. Было хорошо везде, лишь бы не в Льве Кассиле.

 

***

А ещё лишь бы не в поликлинику. Ёб твою мать. Началась какая-то херь блять. Это и из-за письки, и из-за аллергии.  Не школа, так поликлиника.

Начиналось всё как всегда с утра: с покакать и не смывать, мама вынимала из унитаза кусок говна и клала в майонезную баночку. В другую баночку поссать. Поесть с утра нельзя, надо идти натощак. В том анализном конце коридора с видом на кондитерский магазин там очередь. Занимаем очередь, ждём стоя, сесть негде. Мама пока ставит мои две баночки на столик выкаченный в дверной проём лабораторного кабинета, там уже всё в таких баночках. Ждём вызова нас. Я уже не бледнею прям от страха, но коленки всё равно трясутся, а зубы стучат. «следующие!». В кабинет прохожу с мамой, она даёт врачу медкарту и сама выходит. Чёртовы халаты, чёртовы тётки, чёртовы звуки. Больно как в первый раз, невозможно привыкнуть, сижу корчусь, слезы вытекают, удержать не могу. Но уже не так чтоб невозможно было скрыть позор выйдя обратно из кабинета. Вытираю и выхожу как-будто я не плакал, как-будто я крутой. Но про себя-то я всё знаю. Корчился и плакал ещё как, а главное боялся и продолжаю бояться. Этих анализов будет ещё тьма.

 

Вот появляется на слуху новая жуть: кровь из вены. Она пока летает в воздухе, в каких-то разговорах слышу между мамой и врачами. Мама пока отмазывается «может и не нужно будет». Мама знает моё отношение к болезненным процедурам. Но говорит это не больно, говорит из пальца больнее. Я уже понимаю, что это будет.

 

Проходят недели, пока вялотекущие хождения по кабинетам и этажам. Другой анализ, к которому я никак не могу привыкнуть, это соскоб. Соскоб на яйцеглист он ещё называется, непонятно что значит, ассоциируется с варёными яйцами, разварившимся белком и сдачей крови из пальца, потому что когда соскоб, тогда и кровь из пальца всегда. Это в общем на первом этаже в краю поликлиники дальнем от Фрунзы. Постоянно мне делают соскоб, в больнице когда ложились тоже делали при приёме. Вот, в очередной раз в стрессе ждём вызова в кабинет. Заходим. Врач сначала садистски долго что-то читает, заполняет своим непонятным подчерком. Потом идёт к шкафу со всякой страшной хуйнёй, берёт какую-то железную палку, на неё наматывает конец ваты. И говорит снимать трусы. Ёбаное это снимать трусы, всю жизнь уже только один страх ассоциируется с этими словами. Всё что в трусах всё связано с болью и страхом. Вся генитальная тема связана со страхом, болью, позором и стыдом. Резня письки, резь в письке, соскобы, позорное вонючее говно, позорные описывания в кровати, позор засветить письку и что тебя очередной врач увидел голым, порка жопы теперь ещё, а также то мучающее вставание письки не реализующееся ничем, а с этого года и вообще какая-то вот та совершенно непонятная мне вещь со сжатием письки и доведения себя до того непонятного состояния, весь в трясках, страшно за себя, от того что непонятно что со мной происходит. Клизма ещё когда-то была. А когда дрищешь то и больно и страшно. Я же мало ещё пожил, хер знает что организм может вытворить, постоянно новое открываю. Может дрища он высрет себя всего и я сдохну.  С жопой всё вообще отдельно страшно. Я уже понимаю что отверстия в ушах приходят к какому-то тупику барабанной перепонкой, а также что нос связан со ртом. И поэтому получается что рот и жопа это единственные две дырки в людских организмах ведущие во внутрь тела. А я боюсь даже думать о том что внутри тела. Я не хочу даже смотреть как выглядит жопа, я до сих пор не смотрел и не знаю как выглядит там у меня дырка. А вот на этом соскобе они судя по ощущениям прям лезут в эту дырку. «Булочки раздвинь». Страх зашкаливает. И вот больный тычок и я резко прогибаюсь вперёд и вскрикиваю. Но к счастью врачам всегда достаточно того первого тычка. Я поэтому вроде бы никогда не плакал на соскобе. Но всё равно жуть никуда не уходит. Тут дело просто ещё в том что это тебе делает другой человек. Я маме-то не позволяю ничего делать с моими гениталиями, постоянно закатываю истерики когда, в моменты когда я болею, она говорит про какие-то свечи в попу, ни разу после самого раннего детства не позволил я ей ничего в себя сунуть. А тут чужой человек в меня суёт. Это жопа. Я один раз уже дался сделать что-то с писькой, я не забуду это никогда. А ещё, я же живу в вялотекущем страхе какой-то операции на письке связанной с резями.

 

И вот в какой-то день нас посылают на первый этаж в край поликлиники ближний к Фрунзе. «дневной стационар» написано на двери. Там под светом настольных ламп несколько столов, тётки за ними сидят что-то пишут. Вот мы присаживаемся к одной. Она похожа на Анну викторовну. Не нравится мне это. Мы долго сидим, она то меня, то маму всё о чём-то спрашивает. Мама с ней болтает, уже полу-неформально всё. Всё вокруг моей аллергии, про то что мне нужно жить у моря в каком-то Калининграде... Но вот оно звучит: кровь из вены. Всё, попал.

 

Начинаются дни подготовки. Вперемешку со школой, вперемешку с другим дерьмом. Но оно близится и близится.

 

Я в прошлой осени, когда мы жили с мамой также вдвоём, отмечал что мы спим вместе на большой кровати? Кажется нет. А зря. Это важная деталь. Я с мамой неразлучен. Как отец уезжает я всегда сразу к ней с одеялом и подушкой бегом, прыг - и идиллия. Так же и этой осенью. У нас есть понимание что это как-то не очень правильно, но она оправдывает себе это тем что а фигли мне спать на тонком поролоновом матрасе, когда есть много места на вот этом пружинистом, ну а мне и из-за матраса круто и из-за ямамьей идиллии. Мы постоянно болтаем и шутим.

Ну это если с уроками всё хорошо прошло. А вот если была порка, даже если мы уже помирились, то всё всё равно пропитано чувством волнирующегося вдоха.. Ощущением какой-то трагедии. Типа, вот же мы ложимся спать, шутим. Но час назад я был весь в соплях, с оголённой задницей по которой прилетал ремень, был просто в аду и позоре, совсем не как взрослый, каким я хотел быть, а как самый маленький, самый рабский раб. Мы лежим шутим, но оба помним о том что было. И оба знаем что скоро я буду раздавлен ещё и другим стрессом - в поликлинике - несмотря на все мои понты, всякие мои шипения как ящерица и подражания человеку пауку и прочим стрессоустойчивым ловкачам.

 

Ну и вот приходит этот день.  Есть опять нельзя. Я уже никакой. Жизнь просто прям дерьмо.  То чувство волнирующегося вздыхания после плача оно как-будто пропитало всё существование. Я в дичайшем стрессе жду вызова в кабинет. Хочется чтоб случился какой-то пожар, что угодно, только не вызов в кабинет. Но вот дверь резко открывается и врачиха говорит проходить. Страх такой что кажется сейчас сойдёшь с ума. Задирание рукава, обвязывания жгутом. Я корчусь, слёзы накатываются. «кулачком поработай» - прям жопа. Я отвернулся, пытаюсь отодвинуться как можно дальше от своей руки, я как привязанный за руку раб, какой-то пленник этой грёбаной жизни полной страха и дерьма. У меня же уже есть какие-то познания в анатомии, я понимаю что лишение крови из организма связано со смертью, потому что я видел в телевизоре темы умирания от кровопотери. И там боль ещё, я думаю, что игла может достать кости, воткнуться в кость и обломаться, а потом этот обломок иглы кровью понесёт по вене и дойдёт до сердца. Меня всего ломает, сползаю со стула.

Я не придумываю, даже вот в две тысячи двадцать четвёртом году у меня брали в психушке так кровь и меня ломало точно также как в том детстве, меня ещё спрашивали что со мной. Это не лечится. Никаких фобий не лечится. По крайней мере у меня.  Всё детство страх к поликлиникам и болезненным процедурам у меня только рос. Например если в очень раннем детстве я ещё позволял маме вставлять мне свечи от жара в попу, то в описываемые шесть лет я бы уже закатил истерику. И так во всём. Всё больше боялся рвоты и так далее.

 

К дедам потом приходим, теперь можно отъесться. Тут вкусная еда – варёный говяжий язык. Дальше чай, конфеты Винни-пух, можно две штуки сразу, за кровь из вены.

 

Можно пойти погулять. Одеваю зелёный комбинезон и резиновые сапоги. Брожу по верху Фрунзы, мелькаю тут и там. Краем глаза вижу в окне Алининого дома кто-то отодвигал занавеску, смотрел. Скоро выходит. Начинаем всякие игры с палками, грязью и лужами. Делимся новостями. Про её дела я мало понимаю… Говорит тоже куда-то ходит учиться. Куда она там ходит, какая ей школа. Мне кажется она никуда не ходит, так как она ничего оттуда не может рассказать. Но у неё какие-то новые  словечки и манеры, я подцепляю их. В школе-то я вообще ни с кем не разговариваю. В годы детсада ещё были какие-то другие компаньоны, а сейчас вот только Алина считай.

Небо над нами серое пресерое. Ноябрь как надо.

Аня с Алёной так и не выходят.  У нас ни у кого тут нет такой привычки чтоб постучаться и позвать на улицу. Мы вызываем мельканием перед окнами.

Не выходят они, наверное не дома, наверное в своих музыкалках пашут.

 

А больше тут никого нет из детей на Фрунзе. На улице Персидской в которую выходит Фрунза, то есть впринципе рядом, там есть какой-то дом и там живёт мальчик Серёжа. По Персидской ездят машины иногда, поэтому мне туда ещё не разрешено. Но этот Серёжа приходил к нам сам. Ходит он в каких-то прям старых пальто, точно как люди в фильме вор. Он белобрысый и конопатый как я. Примерно моего возраста. Только он злой. Я прям сразу это понял. То есть в нём с одной стороны та дерзость и смелость о которой я всегда мечтал. Но в то же время, когда взрослых рядом нет, он прям отъявленный хулиган. Может затоптать лягушку ради развлечения. Но самое главное, это вот было прошедшим летом, я пропустил этот момент и не упомянул - у меня с ним случился конфликт и драка. Алина была рядом, может кто-то ещё, и он меня завалил и я когда встал я разревелся и побежал домой. Это было мега позорище и большой шрам на моей самооценке. Я не представлял что можно быть таким сильным как он. Я в том конфликте был конечно же прав, это он начал задираться сразу когда понял какой я слабак. Но обычно, в фильмах например, те кто правы и кого при этом побеждают они не плачут, даже как-то наоборот. А я всегда сразу в слёзы и всегда к родителям под юбку. Я иду жаловаться к тем кто меня родил в этот мир, выпустил на эту улицу. Я не сам сюда вышел, не сам сюда появился. А те кто не плачут, им я хоть и завидую, но они какие-то дебилы что ли… Раз они не видят этой логической связи, не задумываются. Я их не понимаю.

Когда он ушёл нам тогда мои взрослые сказали что у этого Серёжи умерла мама. В итоге это всё создало супер странный винегрет чувств. И мега-жаль, и ненависть, и непонимание. Я-то даже не могу представить чтоб я продолжал жить без мамы. А он не то что живёт, он живёт и творит зло. И не заботится о том что его мама подумает. Значит родители не смотрят с небес, как в Короле Льве, значит они полностью умирают? Хорошо что он больше к нам не ходит.

 

Мы с Алиной вдвоём пытаемся играть в какие-то классики. Я так и не понял правил, это какая-то девчачья игра с прыжками по квадратам, но Алина вроде знает, хотя мне кажется она лишь думает что знает.  Мы нарисовали квадраты палкой на грязевом месиве перед скамейкой у моего дома. Куда-то нужно прыгать, то на одной ноге, то на другой. Я прыгаю раз, прыгаю два, а третий раз я приземляюсь в грязь носком. Сапог остался в квадрате сзади. Это и смешно и конец игры. Решаем идти по домам. Да и замёрзли мы пока уже.

 

Дома поссал, вскоре заболела писька, как будто после холода. Делают мне горячую воду с марганцовкой. Окунаю туда письку. Глупость, не помогает. Резь - ад.

Когда резь стихает, мама и баб Клава обсуждают эту тему. В чём-то расходятся. Баба истерит «Наташа, ну ведь детей же не будет!».

При чём тут вообще дети?

Их же вообще аисты приносят. Но это я шучу, правда без смеха. Конечно никакие не аисты, я же уже взрослый и слышал что детей рожают женщины из попы. По этому и без смеха. То что они так рожают детей – бьёт адской плёткой по моей мужественности, я даже не хочу про это думать пока, эта тема это прям пиздец. Я тут с этой резью в аду. А представь какой ад выродить ребёнка. Или вообще, как моя мама, быть в позорной отключке пока тебе режут живот. Ну это всё.

 

Смотрю какой-то странный детский скучный сериал «улица сезам».. А ещё есть Альф.  Там ещё постоянно ржут невидимые якобы зрители. Какая же ерунда это всё.  Дайте мне игуан, пальмы!

 

После ночёвки с утра на Фрунзе я ем варёную гречку с клубничным вареньем. Это мне прям нравится. По телевизору идёт интерактивная детская передача «Кузя», в ней ещё красивая ведущая. Я так понимаю можно куда-то звонить и дальше позвонивший должен смотреть телевизор, потому что это всё в реальном времени транслируется откуда-то очень из далека через телевышки которые на саратовских горах. И вот звонящий в Кузю то ли словами, то ли кнопками на телефоне -- хотя непонятно как ведь у нас у всех телефоны с крутящимся кругом, а кнопки только у тёть Ларисы -- может управлять этим Кузей, пока Кузя едет на какой-то машине по каким-то горам и лесам. Это видимо как игры в которые пацаны играют гастрономах где есть отдел с приставочными играми за деньги.  Сам Кузя это какой-то чёрный кудрявый чёртик, но добрый. Я уже понимаю что в этом случае можно произнести слово чёртик или даже чёрт и по губам не прилетит.

 

***

 

Близится вот новый год. Рассказывал ли я, в прошлых годах на новый год, на празднование в детском саду, у меня был костюм звездочёта. Из чёрной бархатной ткани мама сшила какую-то накидку и нашила на неё звёзды из фольги. Я не знал кто такой звездочёт, но я ценил то что мама так подсуетилась. Это была часть мамы на мне. Если бы какие-то дети порвали мне этот костюм я бы разревелся.

Но к этому новому году я же проел плешь своими игуанами и человек-ящерицами. Мама, конечно, не знает как лучше это воплотить, но всё же готовит мне какой-то длинный хвост. Там какая-то проволока, поролон… Я хожу шиплю как рептилия.

В один момент я могу играться вот таким шипением, а в другой момент я обычный школьник в мечтах несущий портфель своей Динаре, как взрослый. Дома - ящерица. На людях – нормальный. Но в голове даже и на людях всё равно ящерица. В то же время дома когда засыпаю мне охотней воспринимать себя нормальным и воображать с Динарой.

 

Новый год ещё и год дракона будет. Я кстати из года петуха. И ещё я рыбы по гороскопу. Мне вроде бы нравится, я люблю Волгу и море. Но есть в подсознании мысль что всякие Львы и козероги это как-то круче.

 

С костюмом рептилоида не ладится, слишком грандиозная задумка, да и наступят мне на такой хвост. От школы какая-то ёлка где-то будет. Наверное пойду звездочётом опять.

 

Уже сугробы, снег, горки. Это не кончится никогда, это будет каждый год и это хорошо. Это вечное возвращение в то туманное моё ранее детство, в те времена когда мама ещё носила меня на руках и мы смотрели в окне на бушующую метель, как маленький домик Льва Кассиля утопает там в снегу.

 

Ещё мы с мамой постепенно разобрались и освоили как работает видео камера. И это прям супер. Я провожу всё свободное время смотря в неё, она ещё пахнет особенно, может это от резинового круга который прижимать к глазу. И у неё свои звуки при включении и выключении, у меня от них прям всплеск дофамина. 

Весь прикол камеры в том что можно приближать. Я приближаю и рассматриваю голубей на крыше соседнего дома. Они конечно все в клеточку при сильном увеличении, но всё равно прикольно, глазом так не рассмотришь. Я в основном смотрю из окна маленькой комнаты или того в который упирается коридор.  Я жду не дождусь лета когда я возьму эту камеру на дачи, в лес, я буду снимать ей ящериц. Я хочу снимать ей игуан, я хочу всё снимать и быть взрослым и крутым, и ещё я постоянно пытаюсь разобраться может у этой камеры как-то отодвигается в бок такой, как бы, экранчик. Мне он очень нужен чтоб быть в числе самых крутых. Я видел взрослых крутых мужиков и у них у камер такой экранчик, а ещё у них сама камера больше и туда вставляется прям большая обычная кассета. Но кажется у нашей камеры нет экранчика. И для нашей специальные маленькие кассеты. Но всё равно, у Ани на Фрунзе, например, нет вообще никакой камеры, а если и есть, то там только отец умеет снимать. Я поэтому летом смогу выглядеть перед ней как крутой. Вообще.

 

Мы периодически бываем с мамой у кого-то в гостях.

Мы были в гостях у той тёти Оли, электрика, это где-то за городской Энгельсской библиотекой тут на Горького, там неизвестный большой двор с гаражами и вокруг этих гаражей четыре хрущёвки и вот в дальней хрущёвке улица Ленина дом 12 там квартира тёти Оли. Это очень классический российский двор, с верёвками для сушки белья, с развалившимися качелями, погребами-гаражами, и жильё всё очень эталонное, все эти вонючие гнилые подъезды, а как входишь в квартиру там очень мало места и много вещей.  Находясь там как нигде лучше сознаёшь что ты не в фильме которые идут в телевизоре. 

Потом в этом же районе Энгельса недалеко, в доме на Льва Кассиля/петровской, где когда-то в далёком раннем детстве меня фотографировали с паровозиком, а потом кто-то куда-то уехал на троллейбусе, в этой самой пятиэтажке, там живут Кискины. У них есть старая антресоль в прихожей, а ещё есть какой-то типа шкафчик прям во внешней стене под окном и там стоят варенья. У них тоже есть какие-то дети, только я с ними незнаком, их что-то никогда нет дома. Но мы там сидим и там тоже есть какой-то турник и детские вещи. Всё очень чужое, я ничего не трогаю.

Есть также какие-то другие мамины знакомые, вроде какая-то портниха или что-то такое... Это в районе «Лётка» дальше баб Клавы, недалеко от тёти Люси, ну а главное рядом с болотом.

 

Я не понимаю смысла никаких из этих наших визитов к ним всем. Я сижу тихоней там где меня посадят. Ничего не трогаю, даже если говорят что можно. Но я смотрю у них везде по сторонам и иногда узнаю какие-то вещи, например какую-то книгу которая очень популярна на книжных лотках, та что про НЛО. И я начинаю завидовать что вот у них есть, а у нас нет. Или, там где пацаны, это у тёти Оли, там есть игровая приставка. И вот тоже начинаю завидовать. Мне она не нужна, но завидно что у них есть. Вт поэтому мне нужно преуспевать тогда в чём-то другом. Быть специалистом по рептилиям, или иметь крутую видеокамеру. А иначе, чем мне впечатлять Динару? Она, хоть и изначально мне, как бы, положена, но удерживать-то её чем-то нужно. Иначе наскучу я ей и уйдёт.

Ну а в остальном, мне предельно скучно когда вот так нужно долго сидеть, да ещё и в чужом месте. Я хочу чтоб мы с мамой быстрее ушли, хоть и дома на Льве Кассиля тоже не айс.

 

А ещё мы вдруг с мамой собрались и в стылый морозный день поехали куда-то вообще чёрт знает куда. На какой-то маршрутке. Маршрутки это кстати новый вид транспорта такой появился. Это белая машина газель у которой тяжело (только взрослым под силу)  отодвигается в бок дверь, ручка всегда в грязи, и туда пролазишь наклоняя голову, а взрослые и вовсе полусогнувшись.  Пахнет то ли бензином, то ли каким-то газом. Вот на такой маршрутке мы приехали в какое-то место за город, как-будто в каких-то полях, но в то же время всё связанно с опять какой-то лёткой или какой-то армией.  Никакой тут армии нет, тут просто дичайшее захолустье и двух-трёхэтажные старые многоквартирные дома, внутри которых понимаешь, что хрущёвки с вонючими подъездами это прям приятные новостройки. Хрущёвки хотябы не сгорят. А тут прям дерево и какие-то простыни сушат везде, и везде какие-то сени... И хоть бы это были отдельные частные дома, но нет, тут по скрипящему коридору идёшь и по сторонам двери в отдельные квартиры.

 

Вот в одной из этих квартир живёт дядя Валера, двоюродный брат мамы, его два сына Паша и Дима, и их мама. Тут ещё какие-то люди. Я ни с кем не говорю, это всё взрослое. Я просто опять начинаю скучно сидеть.  Мама что-то спрашивает у Димы, который старше. Дима сидит возле магнитофона, он современный, потому что сейчас современно быть с магнитофоном и слушать модную музыку как по радио. Дима говорит «я не могу без музыки». Дима медлительный, а Паша бодрый резкий и очень белобрысый.

Долго мы вобщем у них сидели, ну и потом пошли на маршрутку. Её ещё и ждать надо было на морозе долго, под пейзаж опускающегося четырёх часового зимнего солнца.  Ощущение как когда на даче у дедов вечером мы ждали автобуса в прошлом - быстрей бы домой.

 

У того Димы, кстати, играли всякие песни которые были тогда хитами. Одна из них была где постоянно было слово «фристайло», как я это слышал. Она звучала очень необычно, очень модно. С этой песней не ассоциировалось вообще ничего что существовало в окружении в котором я жил.  Вот мы снова пришли на Фрунзу. Я чувствовал что живу в какой-то деревне. Тут до сих пор люди ходили в телогрейках и были похожи на бомжей, я уже говорил. А этот фристайло, он ассоциировался с магнитофонами, с взрослыми парнями в спортивных лёгких костюмах, ходящих по подъездам многоэтажных домов, у них какие-то друзья, их всех звать смелыми именами типа Игорь, типа Стас, у них всегда осень, но почему-то они не унывают, у них торчит острый кадык и у них ломается голос на взрослый, у них скоростной велосипед, они ловкие и самоуверенные. Все девочки на них смотрят.

А я, я был какой-то Витас. Который тоже в те годы появился в телевизоре, вопил во всю голосину. У него жабры, он весь больной, совсем не как человек-амфибия. Как умирающий человек-амфибия скорее. Весь уже полысевший от болезни, ну, в общем, урод. И вот он страдал от осени. Ему холодно, вокруг него стояли какие-то банки и в них заспиртованные уродцы, что-ли. Всё как в больнице, атмосфера болезни и увядания. Вот я чувствовал себя ближе к этому. Я не мог как фристайло, не мог как Тату с их «я сошла с ума», которая тогда заиграла везде. Там везде какая-то дерзость, уверенность. А я был ну прям блять чмо.

Мне постоянно приходилось изыскивать преимущества в себе.

 

Но чаще было проще сбежать от стресса. И сбегание у меня осуществлялось через особое мечтание. Был в детстве по телевизору мультик какой-то на главном канале, я совсем не понимал о чём он, он был раньше описываемого года. Какие-то мушкетёры. «Альберт - пятый мушкетёр» вот я сейчас уточнил. Он мне засел на ум для вот этой эскапистской темы. В нём, для меня тогдашнего, было всё какое-то необычное, какое-то связанное с робин бобиным, с бочками с вином, с царём Гвидоном, с Пушкиным и стариной, ну или чем-то в этом духе… А главное с полями, какими-то заснеженными холмами с мельницами и всё это под солнцем, точно как вот с Фрунзы я смотрел на белые декабрьские горы Саратова под солнцем. И знаешь что между ними тобой там ещё Волга и мост, и по нему едут машины, и ещё и центр Энгельса, а ещё и сам Саратов целый. Видишь горы, а на самом деле до них ещё куча всего. Вот те горы это была как мечта. А то что между ними, вся эта суета, это вот то что нужно было прожить. Пройти все эти блядские школы, отбирающие у меня маму, вырасти до возраста Димы чтобы уже даже в Саратов например мочь ездить в одиночку. А в Саратове я найду себе занятие. Там же столько магазинов. А у меня деньги копятся. Пока я дорасту до Димы я скоплю много денег, я соберу много наборов посуды, мне будет что взять в свой дом, в свой коттедж с игуанами. Можно даже без игуан на крайняк. Без них даже уютней. Не нужно даже пальм и тех машин с открытым верхом. Машин даже не нужно. В том мире нет никаких машин. Наоборот, там Том и джери, нора Джери, уют , запасы продовольствия, как в норе крота, как в Дюймовочке. 

Фристайло... Да пошёл он... У меня будет как у мушкетёров, мне не нужно вот той мелодии фристайло, той какой-то примитивной, без конца повторяющейся мелодии, наводящей какую-то грусть ноября в жилом микрорайоне с большими домами. Это какое-то вечное застревание в осени, вечное застревание в подъезде с пейджером. Да, дерзко, да, уверенно. Но холодно. ОРЗ-шно. Это вечное сражение с судьбой Витаса. Только Витас проиграл уже и запел, а фристайлер пока держится и ходит в модных кроссовках по серому городу со своей музыкой, со своим бум-боксом, покачивая головой под ритм. А зачем? Есть далёкая солнечная страна где всегда или лето, или снег. Когда лето – там как в Морозко когда Иванушка отправился на приключения, там ели, там опушки залитые солнцем, сухой лес, без всяких болот, вся земля в шишках, пахнет как у новогодней ёлки. А когда зима то там также как на Фрунзе вот тут. Горки, санки. Только ещё мельницы и вот эта музыка на клавесине, на всяких дудках, с барабанной дробью, воодушевляющие мотивы. Под них ты всегда ешь Винни-пухов, под них всегда Кузя с утра и с клубничным вареньем, снегири, снеговики, горячая труба вдоль кровати о которую лежишь и греешься. Часы тикают и на них всегда пол третьего, время конца обеда, конца еды и начало десерта и какого-то мультика, а потом катание на санях до вечера. Чёрт, это будет бесконечно когда я доживу до тех гор. Никакого позднего вечера и никакого раннего утра больше никогда не будет. И никаких больших домов и необходимости быть самоуверенным.

 

***

Часть 17.

 

Новогодняя ёлка в театре оперетты Энгельсском. Мама накрашивается, это редко. Много людей там будет. Это ещё до нового года, мероприятие заранее, до праздников. Но всё равно там подарят коробку с конфетами, я уже знаю эту традицию.

 

Пришли, я первый раз в этом театре. Тоже гардероб как в тюзе, тоже вот необычное состояние – вроде без верхней одежды, а всё равно в зимних ботинках. Не пропорциональный вид.  А мамы ещё и в меховых шапках некоторые.

 

Тут какой-то спектакль. Вроде я даже что-то понимаю.

Когда первое действие кончается и антракт, то музыканты встают в своей яме и мама мне говорит «вон дед Лидушки». Той девочки которая с мамой приезжает из какого-то Подмосковья и мы вместе пару раз за лето ходим на пляж.

Дети тут сейчас разные, тут сразу отовсюду пришли.  Моя Динара тут. В холе возле зрительного зала стоит Ёлка.

 

Когда спектакль закончился тут начинается праздничное мероприятие. Дед мороз и снегурочка. Понятно что это переодетые взрослые. Имитируют настоящих деда мороза со снегурочкой. Но пойдёт.  Я хотя бы ни с кем не подрался.  Мы дети тоже в своих костюмах. Хороводы, загадки.

Тут потом ещё буфет и чем-то вкусно покормят. Необычные для государственных всех этих школ и детсадов напитки – Фанта , пепсикола. Вручили набор конфет. Это всё в первой половине дня происходит.

 

После этого в этот же день мы с мамой сели на троллейбус и поехали то ли на полтавскую и строителей, то ли ещё дальше – в Химволокно. Скорее всего туда, да. Какой-то совсем неизвестный район для меня. Везде хрущёвки и заснеженные зоны перед домами, бывает такое, летом тут как бы всё в траве, непонятно зачем, как будто чтобы когда-нибудь проложить ещё одну дорогу.

Не помню что мы там делали. Но мы там купили ёлку. Там был базар ёлок и нам как-то её обвязали и мы как-то с ней протиснулись в троллейбус и довезли до дома вдвоём. Это впервые чтобы мы с мамой, а не отец или я с ним.

 

Но отец приезжает. На новый год и мой день рожденья он приезжает всегда.

 

...............2000 ---------------------------------------------------

Новый год 2000.

 

Как и на всех прошлых новых годах была новогодняя Льва Кассильная идиллия.

Отец привёз тогда разные кассеты. Для аудио плеера, который какой-то его стоял у нас всегда, он привёз кассету Морриконе. Мелодии и мотивы уже знакомые всем. Отцу нравились вестерновские композиции, мне тоже, но ещё больше мне нравилась та которая на стаккато маркато струнных.. Из фильма «профессионал» она вроде, никогда не смотрел. Почему-то она у меня всегда ассоциировалась с Гагариным, а ещё с центром Саратова, с парком липки, осенью и возложением цветов, всяких роз к какому-то памятнику.

 

В начале моей кассеты Годзилла были рекламные отрывки из других фильмов и там был Леон. Мне казалось что этот фильм про превращение во Льва, там были кадры из сцены где наркомана выгибает, я думал это и есть превращение. Отец говорил фильм хороший и нужный к просмотру и мне было странно.

Человека паука, которого он никогда не смотрел, в тот новый год он в каком-то разговоре назвал «шестирукий дурак». Это рассмешило и меня, и маму и потом мы с ней это вспоминали.

 

В подарках были снова всякие книжки по рептилиям. Я, казалось, собирался быть прям зоологом и террариумистом.

 

А также вот были кассеты «звёздные воины». Они были в дедморозном мешке, но отец сказал что он приложил руку к выбору этих кассет. Я как-то уже понимал, что он врядли смотрел их, он просто понимал что это какая-то классика и стоит посмотреть.  Я пытался втянуться, но я ждал того фильма который мы с ним смотрели в кинотеатре, а там был не он, а другие части какие-то. Несколько кассет. Ну а космическая тема меня не интересовала.  Вообще, я бы может и втянулся, будь я более сообразительный. Но такой уровень фильмов я бы смог понять только с пятнадцати лет.  А тогда я смотрел просто картинку, эмоции.

Не помню, известная музыка из звёздных войн это там? Ну то есть вот в тех фильмах которые у меня были, где там тот волосатый леший, какой-то джедай с мечом, золотой робот, Джабба и прочие?  Просто если она там, то мне не запомнилась эта музыка там вообще. А наверное там. Обычно я очень падок на музыку, но не запомнилось. Странно.

Ну а главное для меня это конечно сцены с наготой и насилием. В основном связанно с Джаббой. Там где мерзко и голо – вот туда меня и тянет. Там был эпизод что та самая красивая женская героиня была пленницей у этого Джаббы... Плоский живот, раздетость… Я это всё мог смотреть только без родителей. А ещё самая запомнившаяся, потому что самая замучившая мой член, сцена была когда опять же у этого Джаббы там на цепи была какая-то танцовщица. Она и сама по себе была мерзкая, у неё были какие-то противные хоботы вместо волос, что добавило когнитивного диссонанса. Потому что потом Джабба притянул её на цепи к себе и там открылся люк и она провалилась в яму. И дальше в яме там стала подниматься дверь, из-за которой явно кто-то сейчас выйдет и сожрёт её, и было показано лишь её лицо с беспомощным ужасом и дальше просто крик. Я просто обдрачивался на это. Своим методом сжатия ног в смысле. Вот так подогнал мне отец, знал бы он.

 

Был я на Фрунзе, там на санках с горы вниз напротив дома Гавел, со всеми моими тамошними тремя подругами. А так же снова на высокой горке вверху телеграфной улицы где дерзкие пацаны. Уже без дедовского присмотра.  В следующей зиме опишу как там.

 

 

Не смог вспомнить больше ничего о том новом годе.. Всё уходит. Жалею, что не начал писать биографию в юности. Настучал миллионы слов корреспондентам в аське..  Думал приведёт к какой-то жизни. Оказалось только наоборот утрачу то что уже имел навсегда. Блять вот же проклятая жизнь.

 

Но я помню что я ещё ездил к бабе Вале, не в самый новый год, а попозже. И там были новости, оказалось тётя Лариса стала мамой. У неё родилась дочка Аня. Вообще была какая-то тема что Лариса вроде долго не могла забеременеть до этого и вообще у неё были какие-то проблемы с этим всем, её Иван потом в другой год возил на какую-то операцию в Самару или Ульяновск, откуда он сам родом.  Ну Баба Валя в то время постоянно в общем ходила к Ларисе.

И вот один раз я пошёл с ней.  Лариса вся довольно нервная тётя, а уж когда у неё появилась лялька, то за эту ляльку тем более. Мы стояли в зале возле нравящегося мне у них дивана и они держали Аню на руках. БабВаля сказала Ларисе «дай ему подержать». Она говорит «да ты что, уронит же». Я так и не подержал. Сейчас вот подумал, а хотелось бы хоть раз в жизни подержать, понянчить. Но только девочку. А мальчика только своего.

 

Возле колыбельки там стояли разные уже игрушки, была какая-то музыкальная с известной колыбельной мелодией, навсегда запомнившаяся мне и ассоциирующаяся с теми визитами к ранней Ане.

Позже, когда я в юности читал стыдные рассказы в интернете, я читал один где кто-то рассказывал что у него умерла тётя и он вздумал пока никогда не было заглянуть у неё в гробу в трусы, поднял её рубашку, а там по животу был шов, торчал жир из под ниток и он блеванул в гроб, вот мне вот представлялась тётя Лариса в той её квартире. Она всегда была какая-то анемичная как и вся её квартира.

 

Я всю жизнь потом завидовал этой своей сестре в разных вещах, а началось всё уже даже тогда – она же родилась в год дракона как я думал тогда, в первый день года. Я хотел блять быть драконом. Но позже мне там бабВаля пояснила что нет, она родилась тридцать первого декабря.

 

Было там какое-то застолье кто-то приезжал, может Ивановские родственники. Может и мои родители приезжали не помню. Моя мама со всей отцовской стороной связь уже особо не поддерживала, поэтому не помню приезжала ли она тогда. Мама же и развелась с отцом где-то в те годы. Это событие ни на что в нашей семье не влияло. Она развелась чтоб быть иметь статус матери-одиночки с которым больше поблажек от государства. Тот мелочный выигрыш, который давал этот статус был всё равно больше чем то что шло от отца, а от него шло почти ничего, в основном только вот его компания на новый год. И она терпела эту компанию ради меня, она потом говорила мне. Я сейчас в две тысячи двадцать четвёртом в конце года теперь уже получше понимаю что она имела ввиду под «терпеть».  Так-то они всегда хорошо проводили время, совсем не показалось бы чтоб она что-то терпела. Просто она имела ввиду еблю. Я вот в районе шестнадцатого декабря две тысячи двадцать четвёртого понял эту тему на своём грустном примере. А отец, не помню рассказывал ли я в ранней биографии, он мне, когда мне было лет пять, мы возвращались на Льву Кассиля по Халтуриной, когда я его спросил любит ли ещё он маму, сказал «наверное уже нет».

 

 

С бабВалей мы ездили к кому-то в гости, в пятиэтажку прям наискосок от сенного рынка. Там была какая-то тётка и пацан. Пока наши трындели, мы с пацаном долго рассматривали какие-то драгоценности взрослых, которые у них были. Мне показалось, он имел ту же привычку что и я часто возвращаться ко всей этой мелочёвке, хоть даже и не своей, может как раз вот ради того чтоб представлять себя обладателем этого всего.

А потом мы перешли в другую комнату и там был телевизор и мы смотрели Один дома 1, я первый раз смотрел.  Пацан смотрел его уже кучу раз и он больше был занят чем-то другим, а потом и вовсе начал вдруг грубые шутки со мной шутить и он почему-то назвал меня «каменный свин». Ну я не подрался и конфликта не было, просто странно. Потом в третей комнате было всё в игрушках, всяких машинках. Наверное это был какой-то прям маменькин сынок натуральный.

 

К концу новогодних каникул я вернулся на Льву Кассилю, а отца там что-то становилось всё меньше опять.

У меня уже была кассета «Анаконда». Это был прям идеальный фильм по всем параметрам. Он был и крепкий страшок, и идеально смоделированная змея со злой рожей, и идеальная мелодия в начале фильма и атмосфера за счёт операторской работы, и там был идеальный подбор актёров. Уже знакомая мне Дженифер лопез в качестве актрисы. Тут она уже кстати была совсем тётя и это сподвигнуло меня сместить фокус на Бритни спирз которая и моложе и трясла голым животом побольше, а ещё голос очень кряхтящий сексуальный. Я до сих пор не знал что такое секс. В анаконде был прикольный негр добряк и там была депрессивная баба, которой досталось по полной, ещё и её труп позорно показали. У меня прям бетонировало. Ну и главное там был этот охотник на змей и нарушитель норм. Я стал хотеть такие-же длинные волосы, быть таким же крутым, такие же армейские ботинки и такие же штаны. Меня прям охватила эстетика такого стиля. Обязательно надо было быть в этих штанах и бродить в них по пояс в воде. Я не понимал как. Это же мокро и противно, в ботинках три дня после воды не высохнет. Но как-то надо было, раз он так живёт.  Его нормо-нарушению я симпатизировал, потому что эмпатировал ему, но до определённой степени. У меня были рамки дозволенного себе. Я бы не смог пойти на преступление против жизни как он. Мне было никогда не нужно заходить за такие пределы. Я хотел просто как-то наебать систему обязаловки. Я уже знал про тюрьмы, уже начинал что-то слышать про армию, складывать к ней определённое отношение. Больше всего я ненавидел то что называется «тотальный институт» и навязываемые им правила. Я видел что не только армия и тюрьмы являются такими институтами, а жизнь и устройство мира людей само по себе было тотальным институтом. Я не хотел никаких правил, кроме своих собственных. Я не собирался убивать, но я не хотел чтобы я не убивал под страхом наказания. Я хотел чтобы я был свободен, чтобы я сам решал. И этого не было в этой жизни.

 

Как я после всяких Децлов и фристайло переключал на уютный мультик про мушкетеров, вот также и после этой анаконды я вставлял появившуюся у меня тогда кассету «Тимон и Пумба». Это был прям инфантилиум. Тут никогда не встанет никакая писька и никакой философский вопрос. Тут прям комфорт и шерстяные носки. Стэнд бай ми.. стэнд бай ми..   У меня были серии про остров с аборигенами и главарём коротышкой, про белку летягу, про змеиный ресторан-ловушку, серия про старателя и самородок и серия с песней стэнд бай ми.

Серия с самородком, где всё проходило в какой-то заснеженной стране с большими елями, в совокупности с просмотром чего-то ещё по телевизору связанного с северными регионами, создало мне понимание о существовании какой-то Канады. Теперь когда я думал о новом годе, о Санта-клаусе, я думал это всё из Канады. Там всегда снег, там всегда кареты, лошади, дамочки в мехах, пьющие горячий шоколад и манерничающие, а в лесах в камнях можно копать и откопать золотые самородки и потом приобрести что угодно и жить в празднике.

А ещё я посмотрел какой-то фантастический фильм и там был эпизод что пацаны одели шлемы виртуальной реальности и находясь в комнате стали управлять якобы собой в горах на скейтбордах, скатывались по какой-то лавине и их показывали как они в комнате сидят и крутят какие-то кнопки на специальном джойстике. Меня очень привлекала идея мочь делать всякий экстрим и ничем не рисковать. Не мог я в жизни нихрена рисковать.  Я смотрел какой-то фильм, или мне даже просто мама рассказывала... Что там типа молодые парни соревновались в смелости и перепрыгивали какую-то пропасть… И кто-то типа долго не мог, но потом всё же рискнул и свалился… И всё это там было ради бабы как раз, как и у меня все мои попытки возмужания были ради девочек, а иначе бы я смотрел тимона и пумбу вечно. Ну и мораль типа нахрен доказывать свою смелость если смелость-то может и докажешь, но заодно и помрёшь... В общем я мучился и мучился. Я знал что я в любом случае никогда бы не прыгнул.

 

В последний день каникул купаемся и завтра обратно в ад.

 

 

Я не говорил, но у нас уже есть стиральная машинка. Бош какая-то.  И есть вытяжка на кухне над плитой, она ещё вместе с этим мини евро-ремонтом появилась. Но стиральная машинка используется как столешница для вазы с цветами, а в вытяжке только свет мама включает.  В подвесном потолке есть лампочки, но после того как они перегорели мы их почему-то больше не меняем и пользуемся только главной лампой в центре потолка и настольной красной. Я не знаю почему так всё. Маму всё что-то не устраивает. Про вытяжку она объясняет что слабо сосёт.

Поэтому, в общем, стирка ручная и злостная. А белья сколько мама ни стирает, его только больше там накапливается.

 

 

Пришли морозы и какие-то связанные с морозом темы в школьной программе. Какой-то художественный текст. Какие-то калины, рябины и рощи. Домашнее задание как-то осмыслить этот текст.  И ввиду отсутствия возможности найти и прийти к какому-то конкретному ответу, потому что его нет, у нас с мамой на кухне развивается какая-то прям нездоровая ебала. Всё что я ни скажу она говорит это неправильно. Я сижу и ломаю мозги уже два часа.  На самом деле я просто сижу, я не знаю что и как тут думать. Мы сидим за одним столом, я смотрю тупо в учебник и периодически высказываю догадки, а она лишь коротко выскажет критику и дальше чертит свой чертёж. Часы идут. Был уже и крик и всё, я тут уже проревелся, и уже волнирующийся вдох засел в груди.  На каком-то часу мы к чему-то уже пришли, но её не устраивает теперь другое. Я постоянно должен думать что неправильно. Я нихрена не додумываюсь и у неё уже нет сил это терпеть, думает я издеваюсь и она снова приносит ремень. Слёзы и сопли текут, иногда на книжку, я даже специально стараюсь чтоб капнуло на бумагу и она видела. Думаю может её разжалобит. Но нет не работает, она видит что я специально, мог бы и отодвинуться.  Крик, хлёст по стулу. Я скулю как шуганный пёс. Звонит телефон, сейчас он в маленькой комнате там в розетку подключён. Она уходит.

Кажется не быстро она там.

Успеваю чучуть успокоиться, просохнуть. Она наверняка там сидит с мыслью что я за это время соображу наконец годный ответ по заданию. Но я нихрена не соображаю. А время идёт. И я спутываю ноги, вжимаю письку поплотнее вниз и начинаю себя пытать этим почти сладостным мучением. Но вот сразу быстрые шаги неожиданно. Я быстро завозился, заскрипел стулом, а распутывая ноги ударился коленками о ножки проклятого стола. И вот она «что, письку манежил?». Я верчу головой. А сам-то наверное весь в пятнах на шее. «Письку манежил, да?» , «смотри, я тебе устрою».

И снова начинаем пытать меня рябиновыми рощами или про что там текст, даже не понимаю. Когда-то рябина были в ряду со снегирями, а снегири это был признак зимы и нового года.. А теперь вот это всё.. Теперь рябина стала причиной разрушения ямамьей идиллии, я один против всех, а на её стороне весь мир этих правильных взрослых людей отучившихся в школе, точнее она на стороне них, ей взбрендило считать их важнее моего счастья. У меня до сих пор не стихло мучение в чреслах, мне хочется додрочить прям сейчас.

И тут вдруг опять звонок, только это в дверь. Мне можно пока в комнату.. Дядя Серёжа пришёл, по делам. Редко чтоб он так поздно вечером приходил. Но что-то важное наверное, они на кухне с этими делами и бумажками о чём-то говорят. Я додрачиваю в маленькой комнате на краю кровати и ложусь отдохнуть. Надеюсь они подольше будут, пока у меня эти новые пятна уйдут. Грёбаные мои пятна. Я всегда покрываюсь красными пятнами когда волнуюсь или замучиваюсь сжиманием письки.

Она ещё ему поесть там наливает. Мне тоже несёт в зал тарелку.

Вот поели мы все, он ушёл. Я снова раскладываю сдвинутые в бок учебники. Теперь она идёт навстречу, подсказывает. Она и сама поела тоже. Может надо было просто поесть. Но я не изменился, я как не понимал так и не понимаю. Мне кажется логичным моё объяснение, но она говорила что оно неправильно.

Она начинает признавать что составители слишком замудрили с заданием. Мы приходим к какому-то консенсусному варианту и решаем на нём остановиться. Убили весь день на одно задание.  «Калиновые рощи рябины» становится ироничным нарицательным для заданий которые забирают у нас по целому дню. И такие задания часто.

Мы засыпаем на большой кровати с шутками над тем как эти рябины потрепали нам сегодня нервы.

 

 

Самое лучшее что может случиться это если я заболею. Отменяются все школы, все уроки. Надо перетерпеть ад первых двух дней когда режет горло, а потом будет рай. Мама постоянно по своим рабочим делам ходит, я предоставлен сам себе. Могу на большой кровати покувыркаться или попрыгать, когда перестанет болеть голова, могу в зале у телевизора. В основном всегда у телевизора. Весь в свитерах, шерстяных носках, супер уютно. Кассеты свои по кругу гоняю. По телевизору мало интересного, у нас тут нет самых интересных каналов как у бабКлавы, или они работают у нас с помехами, особенно нтв.  Но тут работает какой-то тв3 и на нём прям супер, там постоянно по кругу рекламные ролики надувных матрасов, каких-то титановых ножей. Там везде показывается американская жизнь, всё у них вроде также как у нас на Фрунзе, свой дом у всех и так далее.  Но там прям новенько всё, все счастливые, у всех бассейны и гаражи. Нет огородов, нет сараев. Есть газон, мяч для игр.  Я лежу и смотрю это всё по кругу.

 

С каких-то пор я стал открывать дверь маме.  Звучит динг донг и я бегу открываю квартирную, потом железную и потом деревянную в подъезд и мама там пройдёт и уже сама закроет. Она учила спрашивать «кто там?», но кроме неё никого и не приходит же, и вот поэтому сейчас звонок и я бегу открываю, ничего не спрашивая и быстрее лечу обратно к телевизору, потому что там интересное идёт. Проходит пара минут и тут вдруг голос мужской из прихожей квартиры. БЛЯ как я пересрал. Я, наверное побледневший, выглядываю а там мужик, ну молодой довольно, он говорит что что-то сделал в туалете и закрыть за ним. Я в шоке закрываю. Я понял что он прошёл по делам связанным с какими-то счётчиками в туалете. Вот блять жопа, а если б вор или похититель детей? Мама рассказывала что сектанты или цыгане могут меня своровать.  Ну а про инцидент я конечно же скажу маме что спросил и впустил только когда уверился что нужно впустить.

 

В иной день пока мамы нет приходит бабКлава. Я в этот день с видеокамерой гоняюсь, приближаю и смотрю голубей, собак бегающих по грязному снегу. БабКлава моет посуду, это впервые чтоб она у нас мыла посуду. Я кстати не мою посуду, я ничего не делаю, кроме как иногда выношу мусорное ведро или когда мама заставляет пробовать мыть полы, я не хочу, но она тогда кричит и я плачу и мою. Я не хочу ничего делать кроме как отдыхать. Я хочу что-либо делать тогда когда я сам решу что надо.

Я хочу чтоб бабКлава посмотрела в камеру тоже. Но она уходит в Фрунзенский бабКлавский отказ. «Ну ещё, сломаю». «Не буду, нет».

Я уже давно интуитивно чувствую какую-то напряжённость между бабКлавой и мамой. БабКлава обижена на маму или на какие-то обстоятельства, которые как бы вынудили маму сделать что-то, что не устраивало бабКлаву, и теперь бабКлаву это гложет. А отношение мамы к бабКлаве такое, что как-будто мама считает что всё произошло правильно и просто бабКлава её не хочет понимать, потому что не любит.

 

Ну и другие дни я снова один. Смотря в видеокамеру на улицу и двор я иногда приближаю и вижу Сашу Емельянова с другими детьми. Наверное я бы тоже уже мог гулять там внизу с детьми. Но я уже всё это прошёл и знаю что у меня это там кончится дракой или каким-то конфликтом. Найдётся какой-нибудь конопатый Серёжа, прочувствует что я легко расплакиваемый. И расплачет меня. Ему даже драться не придётся. Я буду опозорен перед какими-то девочками, а как после позора перед девочками воображать себя с какой-то девочкой? Тому пацану который назвал меня каменным свином хватило бы ещё нескольких оскорблений чтоб я сорвался в слёзы и убежал к взрослым. Ну пиздец в общем. Сижу дома и не рыпаюсь.

 

По телевизору на канале эм ти ви, на котором я жду Бритни спирз и всегда чего-то нового, там теперь странный мультяшный сериал Бивис и Батхед. Два каких-то нарисованных с непропорциональными к телу головами странных пацана занимаются в основном непонятно чем, а иногда смотрят какие-то музыкальные клипы, которых даже и по эм ти ви не показывают.  Мне скучноват этот сериал. У них ничего интересного не происходит. У них какая-то очень обычная жизнь, чуть ли не как у меня. А я хочу ковры самолёты, поиски кладов в пещерах, красные закаты и музыку. Ну либо погони, Джекичана и трюки. Ну а игуан и амазонку в принципе не дождёшься по телевизору, такое только на канале энимал планет у тёти Ларисы, а у нас всего 5-6 каналов.

 

***

 

С мамой и дедами после того как я уже начал нормально соображать мы всегда играли в шахматные уголки, шашки. В морской бой, в него обычно с мамой на листе клетчатой тетради. А этой зимой на Фрунзе возникло ещё лото. Сейчас дам предысторию. Но помню упоминал ли я в прошлом что мы иногда с мамой заходили в сбербанк на Льве Кассиля и покупали там лотерейки и даже что-то выигрывали. Вот тогда по всюду в городе в принципе были киоски с кучей лотерей. Это было супер развлекательно, они были красивые, и можно было выиграть какую-то квартиру, автомобиль и прочее… По телевизору в какие-то выходные шла передача и усатый мужик доставал какие-то шарики с цифрами и кто-то в стране что-то выигрывал. И один раз бабКлава вынесла из маленькой комнаты на Фрунзе мешочек и там были такие шарики или кубики с числами. Тоже называлось лото, какая-то интересная игра в которую можно было играть нескольким людям. И тут же были уже теперь числа, а я как раз во всю загонялся числами, постоянно впечатлялся что знаю числа до ста. Когда будет больше ста то вообще уже буду как взрослый, но я знал что в моём первом классе мы такие большие проходить не будем. Вот лото было в пределах ста.

 

________________Мне 7 лет.

 

На день рождения 7 лет уже нет той кучи гостей на Льве Кассиля как в прошлых годах. Приехал отец и потом приехали в гости какие-то друзья отца, семья. Саша Белышев какой-то, мужик добряк, с женой и у них дочка Полина моего возраста или чуть младше. Взрослые там нормально на кухне сидят, ну а мы пока с Полиной в моей средней комнате. Играемся с турником моим, катаемся на канате.  У меня есть развлечение раскачивать грушу. Иногда она бьётся об центральную трубу и важно не допускать такого поздно вечером, потому что соседям мешает. Ну а когда вот сейчас я тут не один мы можем качать грушу, толкать то есть как качели, от одного к другому. Иногда кстати можно даже повиснуть на этой груше, но я воздерживаюсь, вдруг не выдержит конструкция, груша же и без того тяжёлая.

И что-то мы уже долго качаем и я чучуть уже изучил эту Полину, она простенькая и не злобная, и когда она вот начала куда-то засматриваться и скучать у меня проносится шальная мысль толкнуть грушу сильнее чтобы её ударило. Я это буквально за секунды решил и исполнил. Железкой за которую груша должна быть привязана к полу она ударила ей в лицо. Полина взялась за лицо и расплакалась.

 

Мне ничего тогда за это не было, это легко сходило за несчастный случай. Я может даже сам первый выбежал к родителям и рассказал. Это было моё второе, после того толчка в детсаду какой-то девочки, покушение на девочку. Женоненавистничества там не было никакого. Если бы там был мальчик, ну при условии что он бы также легко был расплакиваемый как девочка или как я, то я сделал бы с ним тоже что и с Полиной. Мне просто хотелось сделать кому-то плохо в ответ на то что другие уже миллион раз делали мне плохо. Начиная от Косарева до мамы, до пса Мухтара.

Я ещё не понимал что моя месть никогда не будет приносить удовлетворения. Эта Полина же была только начало. Мне не хватит ни одной обиженной Полины, ни тысячи убитых Полин. Пока я не буду любим я не буду удовлетворён никогда. А делая другим зло я только более буду становиться ненавистен и несчастен. Но я так же не понимал и того что делая это я и не ищу счастья. Я к этому ещё вернусь, моя биография ведь именно про это.

 

У бабКлавы увидел пару эпизодов по моим темам. Там был какой-то русский сериал в духе улицы разбитых фонарей и там кто-то, может быть даже баба, и скорее всего баба, как-то телепатически воздействовала на других. И там был какой-то негодяй, типа коррумпированного чиновника, и она устроила ему рвоту. Его вырвало прям на рабочем месте, он ничего не смог поделать. Она этим его как-будто выебала, я так ощущал тогда, не зная о ебле. И снова винегрет – и негодяй, которого вроде не должно быть жалко, и в тоже время испытал такой ад, какому я не могу не эмпатировать.

А второй эпизод там было трое мужиков у открытого окна. И один другому говорит «видишь вон тот гаражик?». Тот говорит «нет» и всматривается. В этот момент первый смотрит на третьего который сзади второго, кивает, мол, «пора» и они выкидывают смотрящего из этого окна.

 

На утро бабе клаве поставлена задача доставить меня на Льву Кассиля. С раннего утра это прям. Но мы сначала заезжаем в район первой школы и там в пятиэтажке проспект строителя дом 2 на первом этаже есть магазины, отдел с кассетами и мы там покупаем мне черепашек ниндзя, хоть я и не фанател по ним, но пойдёт, это бабин подарок на день рожденья. Как вернулся на Льву Кассиля, это всё ещё утро и Львакассильный мороз на улице, и в этот день мне можно не идти в школу и я сижу перед телеком смотрю черепашек.

 

А сразу и ещё одна черепаха тогда была. Это дядь Серёжа заходил в гости, подарил мне кассету, говорит «это хорошая кассета». Она вся запечатанная с лицензионными наклейками. Называлась «Мэл». Там семейное фэнтэзи с говорящей черепахой, причём, насколько помню, даже летающей. Я посмотрел её раза полтора и больше никогда не смотрел. Мама видела обложку этой кассеты и там такой неуклюжий черепах и он чем-то напоминал дядю Серёжу и её это смешило, мы потом вспоминали просто слово Мэл и хохотали от того что знали что в этом смешного.

 

***

 

Следующий кусок про кассету «смертельная битва» я вставляю уже после того как описал всё остальное вплоть до две тысячи второго. По памяти я смертельную битву определял на начало две тысячи третьего, но потом я нашёл архив телепередач и обнаружил что сериал шёл летом двухтысячного, а учитывая что я до него уже знал персонажей, то есть имел кассету, то значит кассету я получил вот максимум в конце зимы двухтысячного, если не раньше. Вместе с этим восстановлением хронологии я прихуел от того насколько рано у меня значит произошли эти ключевые для меня психологические события и мне приходится много корректировать сейчас по биографии в том что я написал дальше чтобы согласовать с этим.

 

Это был какой-то вечер я сидел в зале на Льве Кассиля и к нам пришла мама Саши Емельянова , тётя Вера. Ну она пришла к маме по делам связанным с проектом или документами их строящегося дома, которыми моя мама занималась для них. Но она зашла в зал ко мне и дала мне кассету, ну только она её не подарила, она сказала когда-нибудь возьмёт обратно. Она просто из приличия когда шла к нам взяла что-то у них из дома для меня ребёнка.

Эта кассета была «смертельная битва», то самое чем загонялись все пацаны. Только она не выглядела как та кассета которая в основном была на прилавках. Короче говоря это был сериал, а не фильм, который в основном был на прилавках, я потом разберусь.

Но уже сразу я конечно понимал что смотреть при родителях мне это не нужно.

 

Я до сих пор не знаю ни имён, ни общего сюжета происходящего в этой вселенной, мне это не было никогда интересно. Меня интересовали отношения людей к смерти, девушки и все такие прочие мои темы. Но ради текста сейчас всё-таки посмотрю как звали и буду по именам.

Там были две серии. Первая серия это где в начале Шао кан пытает какую-то девушку в цепях, она кричит, там прям реальный страх и страдание, пот, слёзы, полу-обнажённость и её всё-таки пронзают клинком и убивают, там прям очень больной крик. Я пишу по памяти, как это во мне отпечаталось. Кто-то там ещё закрывает глаза в момент её смерти.

Дальше ещё какие-то сцены в подземелье где Шан Цунг убивает водоносца одним движением, а к нему подходит красивая баба Ворпакс, она с ним заодно злодейка, и сексуально спрашивает почему он его убил. Они оба заточены в это подземелье, хоть и могут с помощью волшебства иногда попадать в нормальный мир. А поскольку между зэками всегда война, то и у них тут так же, где-то там есть сцена что Шанг Цунг взбешивается и угрожает этой Ворпакс если она будет что-то делать не так. Лишить её жизни угрожает, конечно же, в мортал комбате других мер не знают. И она явно слабее его и боится и это очень бетонизирующе короче там выглядело для меня. Бетонизирующе мне письку я имею ввиду. И под словом «сексуально» я имею ввиду то что что-то поднимало мне письку, но смысла что с ней делать я не знал, кроме как давить и пытаться уложить.

Этот Шанг цунг он там мега опасный злодей, уровня злодея из фильма «сильнейший удар два», который я потом тоже опишу, только в сильнейшем ударе он был один, а тут у злодея есть эта баба которая подчиняется ему под страхом смерти.  И ещё он, убивая, забирает души. Это забирание душ было дополнительной жестокостью, это рушило концепт того что хотя бы после смерти сможешь жить вечно. Он забирал эту возможность, делал умирание окончательным, пиздец. 

 

Дальше что.. Забыл самое главное, там когда действие переносится в эти мрачные миры и темницы всегда был саундтрек - хеви метал проигрыши такие на так называемых пауэр аккордах в злых последовательностях. Они звучали когда тот Шао Кан пытал и убивал пленницу. Эти аккорды были как добавка в бетон, фиброволокно которое добавляют в бетон для крепкости.  Напомню, я всё по памяти пишу, хоть я и бегло пересмотрел несколько лет назад, но всё равно то как сейчас вспомню показательно для того чтоб передать насколько и как во мне это отпечаталось.

Потом в этой серии, которая начинается с пыток, дальше вроде что-то с Кун Лао в реальном мире. Там красотка Тажа - актриса Кристана Локен - ебануться красивая, с диснеевскими глазами, на неё тогда была похожа Люба Седнева. Там вообще все в этом фильме красивые и у всех голые животы.

Я сейчас всё-таки ускоренно пересмотрел эту серию и там пиздец, там слова «умрёшь», «смерть», «умер» - наверное самые частые слова если сделать статистику. И всё это под не боящихся ничего красоток с голыми животами... 

Что ещё… Там взрослый мужик умер, всё это прям обязательно надо было показать, его последний выдох воздуха и это на глазах у другой красотки – Китаны, которая немного похожа на Аню с Фрунзы и подругу Даши из молодости - Полину-два в моих дневниках две тысячи двадцать первого. Ворпакс, в свою очередь, лицом и карими глазами слегка разогрела меня, так сказать, на интерес к однопартнице которая будет в моём втором классе.

В другой серии там будут две других красотки - азиатка и какая-то у неё на побегушках. Там вообще пиздец, там короче серия начинается что главный добряк Сиро из главгероев дерётся на базаре с говнюками, а потом его там охмуряют проститутки лесбиянки которые ещё и себе массаж друг другу делают и ласкают. Ну это просто пиздец, я вот сейчас освежаю свои тогдашние впечатления, и это просто пиздец как я тогда был стрессо-сексуально возбуждён.

Ну и эти проститутки злодейки отправляют Сиро в подземелье в ловушку где живёт ебанутый, весь чёрный в какой-то нефти, боец с выезжающей из руки металлической палкой и его естественно хлебом не корми дай кого-нибудь забить ей насмерть.  Он ещё прилетает в форме духа к главгероям домой и произносит, под те жёсткие аккорды конечно же, фразу «ю уил дай», её было слышно под русской озвучкой и мне она запомнилась, это одна из первых моих фраз в английском, как и все английские слова связанные со смертью. Его в конце серии главные добряки конечно мочат, но он никуда не девается и снова в форме духа выживает как и лесбиянки.

Блять помню она такая сочная, красивое азиатское лицо, блять там столько открытого тела и нежной кожи ебануться блять пиздец тварь… Переношусь в тот свой возраст и вспоминаю что я там просто охуел. Это было больше чем если бы я посмотрел просто порно. Это было сразу всё вместе, максимально вместе всё то чего я хотел и боялся. Они были такие красивые и при этом от них так было страшно, они были абсолютным забиранием меня от мамы, из детства, из инфантилиума… Меня бы привязывали к пыточному столу, мне бы резали член, передо мной вертели бы голым животом и пупком пока я захлёбываюсь в слезах и зову маму как в детском саду, а её нет, и только незнакомые блевотные запахи кипячёного молока, мои рвотные спазмы на глазах этих красоток, всё это под звуки ковшей в кастрюлях, под звуки пробирок с кровью и гитарных квинт двигающихся по минорным терциям и полутонам, саундтрек неостановимого погружения в вечную черноту без мысли о счастье.

Вот этим всем был для меня этот мортал комбат.

 

***

 

Постепенно разогревалась весна. Мы жили с мамой вдвоём, гуляли, я катался на велосипеде своём кроссе, он был ещё с задним крылом и чёрной пластиковой штукой на раме.

И вот мы пошли в лес на мостоотряд, уже была трава и листья. И мы взяли камеру. Кусок записи остался на детской видеокассете. Мы там разжигали костёр, что-то поджаривали. Мама меня снимала, я залез на дерево, я хотел быть каким-то профессиональным дереволазом, жить с животными.

В видеозаписи я там говорю маме «а ты можешь гнуться как змея?» в такой интонации что я не только намекаю что я ставлю змей на первое место по способности гнуться и не стоит с ними в этом соревноваться, но и что в принципе презираю маму. Мама в моей взрослости часто вспоминала что я вёл себя так как-будто я её терпеть не мог. Я конечно не помню, но та интонация, например, и другое в таком духе в раннем возрасте легко могло получаться само собой. Плюс ещё мама ранимая после своего уродского детства и мнительная. И вот я представляю как много она моих реплик и поведения неправильно считывала. Всё это привело в итоге к развязке две тысячи шестого года.

Я там прыгал через костёр и ещё там впереди был спуск к какому-то болоту и я туда ходил спускался. Ещё там вроде проходили коровы.

 

В то время у нас в квартире впервые появилась кошка. Серо-белая. Мы назвали её Маша. Есть с ней короткое видео... Я не помню уже откуда и куда она делась... Она прожила у нас наверное пару недель... Припоминается как-будто она сбежала в подъезд когда у нас были открыты двери, ну а потом её нашли, но всё равно она осела у кого-то других…  Может быть мама не хотела чтобы я отвлекался на кошку, потому что там подходило сложнее время в плане учебной нагрузки.

 

И оно действительно подошло. В духе тех занятий в энгельсском лицее, мама сказала теперь буду ездить в Саратов в так называемую «английскую гимназию» на подготовительные занятия. Это в малоизвестном мне районе, но не далеко от центра, пересечение улиц Большая Казачья и университетская.

 

В общем это была целая новая эпопея. Туда нужно было ездить во второй половине дня на пару уроков. Не каждый день, но часто. Туда как и я ездила Люба седнева, та девочка ботаничка из второго моего детсада и жившая в паре подъездов от нас. Пару лет назад мы были у них дома вечером, я уже видел её родителей, да и они на день рожденья же ко мне приходили.  Там такой малословный добрый папа и вроде бы добрая мама. Вот у этого её папы была машина и он будет иногда возить и нас.

 

Сама гимназия была за забором, это был оживлённый Саратов, а не какая-то полу-больничная, с тётками в белых халатах, хрень на телеграфной в Энгельсе где будет ещё какой-нибудь обед с лапшой, нет, тут всего на пару уроков, да ещё и эта знакомая Люба была со мной и я знал что наши родители ждут или внизу или где-то недалеко, мне по этому всему там уже совсем не было безмамно. Было прям наконец отлично, так же как и было отлично на секции бассейна и в доме архитектора. Родители всегда рядом если что.

 

Какие-то домашние задания нам задавали, дома конечно из-за них была ругань и порки, но учёбу я в любом случае любую уже проклял, будь то педучилище или золотая гимназия, везде где учебники и задачи это всегда зло, без вариантов.  Но теперь тут нам дают какие-то азы английского, это же ещё и английская гимназия, и вот это даже полезно и я даже хочу этого.  Дома я составляю свои первые предложения «ай из Раша», имея ввиду «я из России».  Когда я буду переходить амазонку в брод в той одежде, которая на злодее из фильма анаконда и с такими же длинными волосами, я буду говорить на английском. А в Нью-Йорке, моём любимом городе, уж тем более все говорят на английском.

 

Когда мы с мамой возвращались своим ходом, то на этой улице университетской через дорогу от университета мы там стали заходить в магазин «читающий Саратов» и по долгу там что-то выбирать. Я заметил что это сеть магазинов по городу такая, в других местах тоже был «читающий Саратов». Но самый главный книжный магазин был Книжный мир на углу Вольской и Кирова. Вот мы туда специально как-то раз проехали.

Вообще всё это было снова саратовская эпопея как и когда мы полтора года назад с мамой ездили сюда в кафэ. Это вот такой вечер, холод ещё не до конца ушедшей зимы, запах сигарет, ларьков с хот-догами, лотки с кассетами везде, побаливающая голова, усталость, предстоящая дорога в Энгельс в автобусе… Но за то вот заходишь в книжный мир и тут все книги какие есть и тут есть огромные энциклопедии по животным и тут есть одна автор Брем называется «Пресмыкающиеся». Это идеальная книга, она идеально большая, глянцевая, обложка с пупырышками, идеального зелёного цвета. Там идеальные рисунки каждой рептилии, тонким таким карандашом с кучей деталей, как я люблю. Я хочу заниматься рептилиями ради этой книги.  Она очень дорогая, но я уже чувствую что она у меня будет. Я даже хочу учиться ради этой книги. Хоть и когда на кухне заходишь в тупик в каком-то задании не хочется ничего вообще, лишь бы не было учёбы.

 

Один раз я помню капризничал по какому-то поводу, а нужно было ехать в Саратов в эту гимназию и меня должен был отвезти дядь Серёжа без мамы, это было исключительно и необычно, я без мамы с дядь Серёжей вроде никогда не ездил вдвоём до этого, и вот мы вышли из квартиры к лифту и я продолжал ныть и скулить и в лифте он накричал на меня. Это был первый и последний раз когда он накричал на меня.

 

Но мне больше нравилось с Любой, конечно же. Я в неё хоть и не влюбился, но я и её включал в мои социально-сексуальные фантазии с пытками щекоткой, о которых я расскажу где-нибудь дальше. С ней с определённых пор по дороге в машине её отца мы даже стали обмениваться какими-то намёками. Всмысле мы до этого вообще не говорили, я с ней и на дне рожденья не говорил, да никогда я вообще с ней не говорил. Ну а теперь вот чтобы развеять скуку сорока-минутной поездки мы, сидящие на заднем сиденье вдвоём, придумали развлечения встать на колени на сиденье и строить рожицы водителям машины сзади нас. Большинство водителей не обращали на нас внимание, но один раз, когда мы ехали по большой горной там был кудрявый темноволосый дедок, как Джузеппе из итальянцев, наверное со своей женой, они ехали чуть ли не на запорожце, и вот он в ответ на наши кривляния сделал тот жест как буратино - выставил две руки у носа и пошевелил пальцами. Мы засмеялись с Любой сползли на сиденье и больше этим не занимались.

 

Я стал уже выучивать все эти улицы. Мне нравилось когда кто-то нас вёз по Саратову на машине. Это быстро и беззаботно, не то что поганые автобусы, в которых всё чаще никто уже не уступал и едешь почти час стоя в чёртовых пробках.

Я выучил что когда в Саратов, особенно дядя Серёжа, то на машине едешь по Соколовой, а когда из Саратова, то по большой горной. А ещё на Соколовой там есть место где длинный крутой склон дороги и когда там на скорости едешь то сосёт под ложечкой как на качелях.

 

В гимназии как помню я прям часто мастурбировал на уроках. Это было потому что там были уже сложные уроки, дети уже не просто праздно сидели и смотрели друг на друга, а больше именно в тетрадку или на доску учителя.  Вот я пользовался этим и пока они там что-то учат я выжимал из гениталий это сосущее чувство, как тисками. Но один раз я делал это на перемене и там какой-то нерусский пацан заметил что я красный и в этом моём будто-то каком-то припадке. Он кому-то вроде сказал «смотрите какой красный». Но мне было пофиг на него, я знал что тут родители друг с другом максимально незнакомы, пока этот пацан там расскажет своим родителям, пока его родители познакомятся с моей мамой, пока его родители поймут что я и есть тот пацан про которого их сын рассказывал что он был красный – до этого всего уже сто раз эти поездки в гимназию закончатся.

И они действительно должны были закончиться в конце весны, там предстояли экзамены, на которых решится кто поступит на второй класс учиться в эту гимназию, а кто дебил.

 

 

Дядя Серёжа привозит на Льву Кассиля мамин компьютер. Там сразу был и принтер, и сканер. Всё это поставили на журнальный столик в зал, напротив пианино. Монитор был всегда накрыт белым мягким материалом из коробки – от солнца, чтоб не испортился. Мама умела включать этот компьютер, но она боялась что-то испортить, и я тоже, мне было ещё непонятно уже наш ли это компьютер или ещё дяде Серёжин, и сколько он стоит этот компьютер... Я думал что прямо очень дорого…

Несколько дней подряд наверное мы с мамой что-то в нём пробовали. Там была программа Архикад и корол дроу… Наверное дядьСерёжа маме ранее показал и мы кое как с ней вдвоём смогли в архикаде вызвать на экран какую-то 3д модельку чего-то… Это было невероятно, я постоянно хотел срать от предвкушения миллиона возможностей, я думал там целый мир, машинки, люди, дома, всё это можно, наверное, оживить… Это было как игрушки, только в мониторе…  А ещё если не трогать мышку и подождать то включалась заставка и там были те трубы-черви. Это было началом чего-то нового. От компьютера и монитора пахло новым, как из коробки видеокамеры.

 

 

Мне всё ещё нельзя было переходить никакие дороги и передвигаться по городу одному.  После школы мы дети все стояли возле здания и ждали родителей. Я помню обменялся парой слов с каким-то одноклассником на тему дозволенности переходить дороги, он называл какую-то неизвестную мне улицу и хвалился что ему уже разрешают её переходить.  Я стоял и вспоминал рассказ отца. Отец ранее летом как-то рассказал что у него был друг в молодости с привычкой исполнять дебильный прикол: он подходил со спины к какому-нибудь знакомому пока тот стоял на краю дороги и дёргал его за плечи вперёд, якобы вытолкнет на дорогу под машину.

 

 

Были уже солнечные дни. Последние месяцы на Энгельсской набережной на месте тех клумб с тюльпанами того туманного утра из самого начала моей биографии там строился мемориальный комплекс памяти Победы в Великой Отечественной войне. Стела это ещё потом будет называться.  Раз девятого мая её открыли и запустили там вечный огонь, значит это произошло незадолго до этого… Дядя Серёжа оказывается был одним из архитекторов этого монумента. Вот был день , мама была очень занята дома и она дала мне какую-то бумажку и послала туда передать её дяде Серёже. Я туда дошёл, он был там на месте, там были люди и всякие бригады. Чёрт возьми, я уверен что это было, а не приснилось, я прям помню как я подходил и передавал бумагу, хоть я и не помню чувства ликования, ведь это должно было быть моим первым походом по улице в одиночку. Это девяносто девять процентов было, потому что скоро будет эпизод где я уже с чувством легальности сходил почти так же далеко.

 

Ещё в те дни была первая инаугурация Путина. Я был у бабВали с отцом, наверное вечер, он меня привёз и собирался ночевать а утром уехать как обычно. Это наверное был вечерний повтор, мы сидели и смотрели как Путин идёт по красной дорожке. Отец что-то говорил про его возраст. Ну в плане что уж получше пердуна Ельцина, про которого дед тоже говорил «ни бе ни ме». Я конечно нихрена не понимал, кроме того что это просто главный человек в стране.

 

Пришёл день экзаменов в той английской гимназии. Это было знаменательное событие, накануне приехал отец, он, помню, спросил «ну что, готов?». Были какие-то рассказы что надо съесть шоколадку чтобы лучше соображать, что лётчики перед полётом едят шоколадку.

Экзамен был в солнечный уже поздне-весенний день, как обычные пара уроков этой гимназии. Там была эта тема что нужно поторопиться в решении задач, время истекало. Не помню мастурбировал ли я под это. Задачи там оказались необычные, большинство вообще не связанные с тем что мы проходили. Ну наверное что-то типа тестов на ай кью. В взрослости мама мне говорила что я обычные задания тогда все решил хорошо, а вот какие-то другие просто отказался решать. Я уж не помню, но вполне возможно. Я в такой ситуации вполне бы был склонен сформулировать уважительную причину «мы это не проходили, нам это не задавали» и даже не пытаться ничего. Потому что я даже сейчас так мыслю. Вам нужно научить меня математике и правильному письму? Или вам нужно чтоб я правильно распределял эти ай кьюшные фигурки и ребусы? Я ни видел чтоб мои взрослые решали эти ребусы. Суньте поэтому в жопу свои ребусы.

Мама могла потом увидеть что там были за задания, она сама мне тогда говорила что согласна что они были слишком сложные. Это явно были айкью тесты. Моя мама, которая не понимает даже смысл взрослых сериалов уровня первого канала, она бы именно такие тесты назвала сложным.

Поэтому порицания от мамы не было. Ну всмысле я же естественно не прошёл экзамены и не поступил в ту гимназию.

А в день экзамена, или до него, или после него, я с мамой и отцом гуляли по Кирова, это было как одна из поездок ранним детством и они в последний раз меня поднимали когда я держался за руки и перепрыгивал через лужи.

 

В тот же период был выпускной концерт в актовом зале моей школы в которой заканчивался мой первый класс. Мы дети давали концерт для целого зала родителей. Мы его сначала репетировали какие-то дни.

И вот и конец первого класса.

 

Я не знал как жизнь будет развиваться. Я не задумывался даже. Может во второй класс я пойду в эту школу. Может в другую. Может я ещё увижу Динару, может нет. Даже если бы мама рассказывала мне что будет дальше, то я бы всё равно не представлял что это будет пока не увижу. Это как и когда в раннем детстве бабВаля хотела чтоб я ходил в какой-то кружок, а всё как я мог представить такой кружок это был начерченный на земле круг, как в Вие, и в центре него дети.

В общем, я думал о начинающемся лете, а не о том что будет после него.

Мы шли с мамой и бабКлавой домой через ярмарку, через продукты, они говорили о чём-то своём, а я напевал мелодию айм блу да ба ди да ба да - она становилась моей любимой песней.

 

 

Часть 18.

________________Первый класс кончен. Лето.

 

 

БабКлава начала работать в военкомате на телеграфной улице. Она там должна была заполнять какие-то бумажки, самая простая работа. Я слышал что она будет там работать за тысячу рублей в месяц. Это было у неё не столько ради денег, сколько ради того чтоб хоть чем-то заниматься, как я понимал.

 

Армия была каким-то новым назревающим страхом, и похлеще всего что я знал до этого. Отец рассказывал что это на два года и нужно будет жить чёрт знает где без родителей. Я не представлял как, где и зачем. Он ещё сказал все мужчины служат в армии, он сам служил.  Я решил что это эквивалент женским родам. Женщины обязаны родить, пережить тот генитальный болевой ад. А мужчины вот должны провести не дома и без родителей два года. Два года это не восемь часов в детсаду, это почти половина того сколько я прожил.

Но я не думал пока про это. До армии мне ещё почти две моих жизни. Нехер этим грузиться, у меня лето начинается.

 

***

 

В одно утро, мы были с мамой вдвоём, мы проснулись в большой кровати в маленькой комнате, светило солнце на нас и мы лежали говорили. Каким-то образом обсуждение вырулило к моим обидам на людей. Я вспоминал злого пацана Серёжу на Фрунзе мою с ним драку. У меня текли слёзы от этой жалобы маме - включился младенческий механизм выпрашивания эмпатии. Я всегда начинал плакать когда на что-то жалуюсь, я расплакался даже в тридцать один год когда жаловался маме на то что не хочу чтобы психиатры закололи меня и лишили либидо. Это я ей жаловался уже выйди из психушки, не говоря о том как я ревел находясь в психушке когда она приходила и была не вправе забрать. Это всё в тридцать один год и это не кончится никогда. У бабКлавы был точно такой же механизм, она начинала реветь ещё до того как начинала о чём-то жаловаться, я скоро уже где-нибудь это упомяну в биографии, потому что я стал это замечать в те годы как раз.

Ну и вот возвращаясь к тому утру, мы лежали с мамой и я вот так жаловался и тут я сказал «Хорошо что у него мама умерла». На это последовала неожиданная реакция. Она выпихнула меня с кровати и включила режим экстремальной агрессии. Она сказала что выгоняет меня из дома, я одел какую-то одежду, сандалии, я во всю ревел и орал и она выпихнула меня из квартиры к лифту и закрыла дверь. Я стоял скулил, и долго стоял. Было утро, никто в подъезде не проходил. Я уже дотягивался до звонка, звонил, но она не открывала. Это было невиданное. Выгнать в подъезд, на улицу фактически. Меня же тут могли своровать цыгане или какие-то свидетели Иеговы, она сама говорила.

У меня в кармане были копеечные монеты. Набирался один рубль, хватило бы на булку с посыпкой и повидлом в центре. Я спустился, вышел из подъезда и пошёл по Халтурина, потом в театральную и в булочную. Я купил булку и пошёл обратно. Это было одно из самых первых моих выходов на улицу и самое первое без разрешения. Я пришёл позвонил и она открыла. Она уже успокоилась, но всё равно всё молча. Постепенно её отпустило и мы уже говорили. Мы съели эту булку.

 

За все мои так или иначе заслуги, заканчивание первого класса, экзамен, хоть я его и не сдал, мне всё-таки была подарена книга Брэм «Пресмыкающиеся». Я без конца за ней сидел, уже нормально понимал текст. Мне уже не терпелось поехать на дачу с камерой и быть там изучателем рептилий.

 

И вот мы поехали. Есть отрывки на видео кассете. Там были ещё другие записи, они утрачены когда я на них потом записал дебильную гимнастику. Я снимал ту кучу с досками на даче. Вроде попала ящерица в кадр. Это были какие-то живородящие ящерицы, так назывались. Я уже мог уходить один подальше и я там шёл на тот большой склон оврага который был под палящим солнцем, весь обросший какими-то колючими растениями и там постоянно были ящерицы. Я их то ловил, то отпускал. Кучу ящериц лишил хвостов своей ловлей, они же отбрасывают. Самых красивых собирал в цинковое ведро, оно есть на видеозаписи. Две-три штуки ящериц у меня всегда было. Брал это ведро домой к дедам на Фрунзу. Они там бесновались и прыгали на стенки, гремели, а когда в ведро попадало солнце грелись на солнце.  История с ящерицами была постоянно омрачена какими-то инцидентами с их утратой. Как ни закрывай ведро сетками, кошки находили возможность залезть, как-нибудь перевернуть и я потом ревел.  На Льву Кассиля я ящериц тогда ещё не брал.

Один раз на даче я спустился ниже к камышам оврага и видел как туда в них уполз уж. Меня неостановимо тянуло туда, ведь я знал что там куда он улезает , меня засосёт к чёрту.  Ещё и мерзкая ужиная вонь. Меня к ней тянуло и она была невыносимая.

 

На Фрунзе я постоянно ловил мух для ящериц на солнечной кирпичной стене сеней. Сначала я ловил их прихлопыванием ладонью сверху стараясь не раздавить. Но они всё равно иногда раздавливались и ещё я стал замечать что у них из жопы вылезают противные черви. Но я не брезговал в то время ещё.  Потом бабКлава показала как нужно ловить мух, быстрым махом руки вдоль стены и схватыванием мухи уже отлетающей от стены. Я освоил эту технику. В ней только была опасность задеть ногтями за выпирающие кирпичи и тогда пиздец, ну а если муха сидит на сухой доске и если задеть за неё и всадить себе занозы то это ещё больший пиздец.  Особенно я любил поймать жирных мух. Я им отрывал крылья и кидал в ведро к ящерицам. Те кидались и сжирали их, часто выдавливая эти мелких опарышей из мух. Ещё я кидал муху в какую-нибудь паутину и смотрел как откуда-то выбегает паук и обматывает её в паутину.

 

Когда я был уже мастером ловли мух я понтовался этим перед Алиной, Аней и Алёной.  Ещё мы брали муравьёв, ну это с Алиной или глупой ещё Алёной и зачем-то ели их попки, там было кислое. Во дворе под чердаком, в котором там жили осы один раз меня наконец укусила оса и я разревелся.

 

Мы ездили вчетвером с мамой бабой и дедом на рыбалку, но теперь уже никогда не в то «подстепное» с ужами, а куда-то ближе, хоть и так же с кучей заводей. Баба брала еду, дед брал резиновые сапоги на всю ногу чтобы заходить поглубже и у нас там было что-то типа пикника. Я подбегал, мама клала мне что-то в рот и я убегал бродить по берегу и высматривать ужей. От вида ужа плывущего по глади воды у меня был эстетический оргазм. Чтоб ивы, чтоб пахло прудом и камышами, чтоб везде зелёный цвет, а я специалист по змеям и читающий Брэма, и вот я вижу ужа , все эти его извивающиеся движения и я знаю какие-то фразы на английском. Ещё бы не побояться и нырнуть в этот пруд. Но я бы побоялся, мне бы было мерзко. Я всего боялся, утонуть, быть кем-то укушенным и прочее. Были рассказы про каких-то слепней, каких-то оводов которые пьют кровь. Там везде были коровы куда мы ездили, их следы. Это всё возле каких-то мелких посёлков.  В какой-то речке , там же всё в тысячах мелких рек, я видел местных пацанов которые в маске ныряли в воду и всплывали с раками. Один раз пошёл ливень и мы сели в машину и уезжали и я видел как такие пацаны ныряли даже в такую погоду. Мне бы некомфортно было купаться в погоду в которую вода не просвечивается солнцем. Особенно меня страшила фантазия оказаться в воде ночью. А эти пацаны они кажется ничего такого не боялись. Я был какой-то натуралист-трус. В застойной воде, в каком-нибудь пруду, если присмотритесь что там на дне вы там увидите таких гадов которых даже нельзя вообразить. Ракообразные уроды, какие-то микро-монстры просто. А если присмотреться, то и не микро. Есть какая-то пресноводная хрень, не то растение, не то огромная рако-осьминого-медуза, но она вроде не двигается просто как-то автономно растёт, какие-то длинные прозрачные как бы щупальцы из каких-то суставов.

 

Мы так все на дедовой машине часто не просто ехали в конкретное место, а разведывали. Ехали по какой-то дороге, высаживались у какой-то речушки, закидывали удочки, нифига не клевало и ехали дальше… Один раз заехали в какой-то тупик прям в сухой степи. Энгельсская степь у меня ассоциировалась с эс эс эс эром, с танками, с парадом победы, наискучнейшие ассоциации. Другой раз, была грязь, мы застряли и все толкали машину. Холодно, никакой нормальной еды с собой нет, только варёная картошка с луком и варёные яйца чтоб уж точно подавиться. Но вроде был какой-то термос с чаем.

Дед смотрел в бинокль иногда, у него был большой бинокль и я хотел такой.

На праздники ему дарили в основном конечно же одеколоны которые было уже негде ставить, но один раз ему подарили супермощный большой фонарь. На Фрунзе можно было чуть ли не до бани досветить, она в триста метрах. Но фонарь всю жизнь простоял в коробке в стенке.

 

И тут приехала в наш город выставка рептилий. Где-то опять в том вечно неизвестном мне районе «химволокно» с большими домами, где продвинутые подростки ходят с плеерами и слушают модную современную музыку, а звать их Игорями, да Денисами.

Едем мы туда на троллейбусе с мамой и с камерой. В какие-то дворы, куда-то хер знает куда, из энгельсского солнца в тёмный коридор старого советского здания.

Я уже знаю понятие «советский». Раньше тут везде был советский союз и всё было связано с танками, войной и полями в которых не растёт никаких деревьев кроме лоха узколистного, а рядом энгельсское кладбище, поля с картошкой и потными бабками. Никаких тебе игуан и английских гимназий. Такие у меня ассоциации со старым советским временем.

Мы заходим в зал где вдоль стен по кругу расставлены террариумы. И вот прям сразу же первая она – игуана.

 

Я профессионал, я не собираюсь подбегать сразу, я отхожу подальше, включаю камеру, присаживаюсь на одну коленку, говорю же – профессионал, и лишь отсняв издалека весь террариум постепенно приближаюсь. Я её рассматриваю два часа. Я вижу её вживую первый раз в жизни.

Я только один раз потом обхожу по кругу снимаю остальных рептилий. Меня они вообще не интересуют в этот момент, я переполнен желанием иметь такую игуану в террариуме дома.

Обратно мы идём и тут сразу магазин с какими-то спорт-товарами и мы заходим и покупаем мне маску чтобы смотреть под водой, как те пацаны с раками летом.

 

 

Из не рептильных развлечений на Фрунзе были всё те же бесконечные игры с Алиной. У Алины там внизу построена коробка коттеджа из кирпичей, крыши нет, как-то закрыто. У них построен цокольный этаж, первый этаж и часть верхнего. Постройка эта стоит на всём свободном месте участка рядом с их старым синим домом в котором они до сих пор живут и поэтому чтобы попасть в их дом они поднимаются по деревянной лестнице, нагибаясь проходят в окно, а дальше куда-то там уходят.

Один раз мы с Алиной сидели возле этого их входа, с нами была Аня , а у меня для умного вида был какой-то журнал в котором были музыкальные ноты и Аня сказала «дай посмотрю» и она пропела то что там нарисовано. Меня впечатлило.

 

Но с Алиной мы начали иногда ругаться тем летом, обзывали друг друга дураком и дурой и мы начали бросаться друг в друга камнями. Я всегда был в преимуществе потому что наверху и кидал более метко, а она бегала там по низу и даже не докидывала. В основном она сразу убегала в их то окно. Мы не могли никак попасть друг в друга.

 

На Фрунзе я был часто со своим велосипедом, на котором мне впрочем пока нельзя было далеко уезжать до сих пор. Но было уже взрослое развлечение – съездить в окружную, вокруг всего этого квартала частных домов в котором был наш дом.

 

Весь июнь по каналу эн тэ вэ шёл сериал смертельная битва, две серии которого были у меня на кассете. Половину времени я жил на Фрунзе и четыре часа дня были удачным временем чтоб взрослых не было в зале, все были заняты делами на кухне и всякой клубникой и варкой вареньев. Весь сериал же был мрачный и там всё было плохо видно. Там были бесконечные бои насмерть, всякие бездушные как роботы скорпионы, сабзиро, персонажи все те всмысле. Я хотел быть Кун Лаом, хотел его причёску с такой чёлкой, его чёрные волосы, его стабильность психики. Я тогда ещё не понимал что если я буду им, то я не буду настолько озабоченным, потому что не буду настолько нервным каким был я. Только я понимал что девушкам нужны такие как он, а не невротики. И что делать? Девушкам нужны Кун Лао, при том что невротикам намного больше нужны девушки чем Кун Лау. Был очевиден этот тупик и он усиливал ощущение бессмысленности моих попыток понравиться слабому полу. Но я всё равно ещё не отчаивался, ведь у меня, как я думал, ещё было миллион лет до их возраста, может я возмужаю. Я не понимал что этой Кристане Локен было всего буквально на десять лет больше чем мне. У меня не было чувства возраста и времени.

 

Какие-то серии я смотрел на Льве Кассиля. Те дни мне прям запомнились. Тогда уже приехали неспешные – Лидушка с её мамой -- и мы по вечерам ходили на пляж все вместе – я с родителями и они вдвоём. Может это тогда, кстати, отец и назвал их неспешными. Мы их ждали в квартире, потому что наш дом был по их пути на пляж. Ну и они видимо без конца задерживались. И вот перед выходом на пляж шли эти серии сериала, я сидел с пультом в руке на готове чтобы переключить если родители придут в зал. Вообще, то сидение с пультом в руке на готове - одна из самых ассоциирующихся у меня с детством вещей.

 

Перед одним походом на пляж была серия где были какие-то старые монахи и один из них во время медитации упал на бок – умер. И потом была какая-то тема со злодейкой Ворпакс и там его труп превратился в пепел и исчез. И она, вернувшись к Шанг цунгу и рассказывая ему об этом, сказала «его прах исчез». Я помню не знал этого слова и думал это поэтичный синоним слову «труп», потому что фразеология сериала была с претензией на поэтичность.  А в её интонации или мимике, когда она это говорила, как помню, была толика страдания, как и всегда. Она явно боялась смерти тоже, явно была невротичка. И от этого и было моё мучение, то что она вроде бы как я, боялась умереть, но при этом бесстрашно и дерзко дралась и убивала.

 

Один раз я смотрел серии с кассеты и там была сцена в подземелье с двумя добрыми бабами  и в этот момент отец проходил в зал и я поставил на паузу и заговорил на какую-то связанную с кино тему чтобы вывернуться и не продолжать просмотр. И он про это подземелье сказал это всё декорации, эти пещеры сделаны из картона.

 

А в другой день я смотрел в маленьком телевизоре на кухне, он хоть и был чёрно-белый но за то светлее и чётче. Тут надо было стоять у телевизора, потому что пульта не было. В этот момент отец собирался в Саратов - он тогда кочевал между нами и Заводским. Была серия где какая-то баба охмурила Кун Лао.  Отец зашёл на кухню, но я не стал переключать, я даже наоборот захотел выглядеть в его глазах пацаном, смотрящим такое, а не Тимона и Пумбу. И там та баба открыла магический портал и манила Кун Лао прыгнуть туда с ней и уже прыгнула сама, а он стоял в дилемме прыгать или нет, тут оставались его друзья и он уже чувствовал что он под чарами и там подстава. Отец уже собирался обуваться, но задержался «посмотрим прыгнет ли он». Кун Лао не прыгнул и портал закрылся. Ну и отец уехал.

 

Атмосфера леса в котором были лесные сцены в сериале очень напоминала наш сухой мостоотряд, всегда было солнце. И ещё я откуда-то уже слышал главную мелодию мортал комбат, которой в сериале не было и постоянно её напевал. У меня этот сериал навсегда связался с тем детским летним Энгельсом, походами на пляж, синтезаторным саундтреком в духе девяностых, с картриджами с приставочными играми которых у меня не было и с пацанами как которые я никогда не стану.

 

На этом про сериал всё.

 

***

Когда я на Фрунзе забегал в дом на обед, по телевизору шёл Форд боярд, одна из любимых мелодий. Там кто-то постоянно сидел в темнице, как помню, и если это была какая-то женщина, то это сразу про ниже пояса.

Всё также по вечерам Фатюшкина и поле чудес. Пока я был на Льве Кассиля тут умер дядя Толя, её кисло-пахнущий маленький муж. Его тут недалеко сбила машина в десяти метрах от морга. Я не знал что такое морг, просто знал что как-то связано с трупами.

 

У меня то и дело болела писька, рези эти, а весной чесался нос и глаза опять. Скоро, мы все знали, когда начнётся вторая половина лета, с кучей пыли, цветения полыней и прочего, меня опять разнесёт как в прошлом году.

 

Было как-то после дождя и меня отпускали я один ходил в магазин-ларёк на телеграфной может за хлебом для взрослых и за жвачкой себе, пузыри из которой я уже умел надувать и постоянно этим понтовался.  На обратном пути ближе к месту где зимой была пацанская горка, там сейчас везде же было грязевое месиво и я там посмотрел на землю и увидел сотни мелких лягушат, прям миниатюрных. Я одного взял, посадил дома в какую-то ёмкость, но он куда-то исчез, как-будто высох.

 

Я уже стал якобы ловчее и я осмелился залазить ещё выше на черёмухе, на самую высокую часть дерева и сидел там как в гнезде, я уже был на уровне крыши дома, видел оттуда больше Саратова. А со своей любимой ветки на черёмухе где я всегда сидел, она была на уровне головы взрослого - я оттуда постоянно прыгал. Я всё хотел быть смелым ловким трюкачом как Джекичан в фильме Доспехи бога который я недавно тут посмотрел. Я хотел прыгать с как можно более высоких точек и не разбиваться. Ещё я всё думал как бы залезть на гараж.

 

Из самого непопулярного у меня сарая нашего двора возле сортира где у дедов сотню лет зачем-то хранилось всякое горючее я дюзнул бутыль с чем-то вкусно пахнущим, я не разбираюсь, может керосином. Я вылил часть этой херни в какую-то открытую ёмкость, мы были с Алиной, и я из фильмов знал что можно устроить взрыв, и мне хотелось суеты, я уже взял спички и у меня чуть не хватило глупости сделать это.

 

Ничерта интересного не происходило. Прошлым летом, я забыл тогда рассказать, я нашёл череп крысы и носился с ним везде. Блять ну и детство. Поджог керосина было бы и то интереснее вспомнить чем всю эту мелочную херь.

Но я именно это и пытаюсь передать. Невыносимую скуку моего бытия в детстве.

Я постоянно думал о Динаре, но я не знал что с ней делать, я же не знал нихера о сексе и ещё не сформировал никакого представления хотябы о ласках. Мои родители никогда даже в губы не целовались при мне. А фильмы... Да в фильмах что угодно может оказаться фантастикой. И на набережной, в парке я ещё не был поздно вечером.

 

Баба ходила на свою работу. Домой она поднималась со стороны Персидской где петровы, на ней было пуританское платье с пуританскими воротничками, а в руке тряпочный пакет как в ссср.

Дед уже не работал, он только рыбачил теперь, вечно куда-то ездил.

Я наверное упоминал это в предыстории до меня, у него был какой-то «роман на рабочем месте», с какой-то сотрудницей того места где он всю жизнь работал. Так мне мама рассказывала. Ну учитывая что он видимо был вообще неэрудированный, всегда был погружён в себя, ничего почти не говорил, скорее всего, как я, ничем не интересовался, только газеты читал, а в его дневнике были записи типа «залил бачок» , можно представить какого уровня там всё было...  Ну наверное какая-то совсем рабочая, бытовая тётка… Где-то в районе кладбища она жила. Ну пока об этом ещё было не известно, он был с нами.

 

Был в стенке в зале отдел и там лежали деньги, не много но прям небольшая пачка. Водка там стояла.  Но никто не напивался, дед в доме на Фрунзе не пил. Был один вечер он пришёл весь красный и улыбающийся и странно много говорящий. Я ещё не знал что значит пьяный. Вот он был пьяный. Его и так-то не воспринимали серьёзно, а в тот момент и вообще.

Ещё бывало кот Марсик становился пьяным от валерианки его шатало и нас всех веселило. Я как-то ещё не понимал что это пьяность то что с ним происходит.

 

Один раз мы были с дедом дома одни и ему надо было куда-то поехать и он взял меня с собой. Мы куда-то заехали и к нам подсел его знакомый.

И потом мы втроём поехали в неизвестный мне район на краю города и там был какой-то гараж. Они что-то там делали, а я унывал от скуки.  Позже в жизни я узнал что у дедов это там оказывается какой-то свой гараж был. Я там больше никогда не был. А вот этот дедов приятель стал приходить к нам, и он был такой же тупой как дед, только разговорчивый. Ну позже станет понятно что это дедов компаньон по пьянству.

 

Я изредка я мылся в ванной у дедов. Но там постоянно была какая-то тема с экономией, какая-то там выгребная яма переполнялась и надо меньше лить воды. В основном конечно мы для помывок с мамой шли к нам домой. Возвращение на Льву Кассилю - лёгкий груз на груди как всегда.

 

Перемещались между Фрунзой и Львом Кассилем мы с мамой пешком, то есть она пешком, а я ездил туда сюда на велосипеде пока она шла. Учился ездить без рук. Мой велосипед тормозил путём нажатия на педаль назад.

 

Один раз мама сказала что меня приглашают на день рожденья Никиты Козлова, компаньона из детсада два. Меня отвела к нему его бабушка, пятого июля, было пасмурно. Его квартира я уже говорил где, в 10ти метрах от забора детсада угловая с видом на петровскую, на первом этаже. Там как входишь сразу сортир впереди, за ним кухня, слева главный зал в нём окно и телевизор под окном, а сбоку две двери в две маленькие комнаты. Угловая была его мамы, а другая его. Его мама была короткостриженная и вся высокая. Козлов тоже был высокий, выше меня, но не мышцастый. Дылды короче. Мама его была такая папа-мамка, то есть она разбиралась в какие игры на приставке он играет, она бы могла, наверное, сама что-то починить. Совсем не как моя, которая входила в панику при каждой бытовой проблеме и совсем не разбиралась в моих пацанских увлечениях, которых у меня почти не было, впрочем.

Там были разные пацаны. Помимо лимонада и сладостей мы там сидели перед телевизором с приставочными играми и там был тот самый мортал комбат. Я, конечно, просто смотрел и я мало успел вникнуть, потому что там скорее всего вскоре вмешалась мама Козлова. Она строго дозировала время какое можно было Козлову проводить за приставкой, иначе видимо он бы от неё не отходил. И поэтому мы снова играли с чем-то реальным в комнате Козлова. А потом какой-то пацан, который был может даже какой-то старший брат Козлова, на пару лет старше, начал играть с остальными. Он стал с нами всеми дебильно шутить, он придумал тему поднимать нас за уши приставив к стенке. Сам Козлов, который был похож на буратино всегда, от боли только ржал и строил дурачка. А я не хотел этой херни. Но тот пацан был хулиган и он начал меня поднимать. В итоге я там расплакался. И я по-моему как-то попросился уйти и меня бабушка Козлова отвела домой.

 

С бабКлавой мы бывало ходили на ярмарке по долгу. Искали мне всё какие-нибудь тапки. На вещевой ярмарке всмысле. Я всё хотел что-нибудь крутое, но всё заканчивалось какой-нибудь ерундой всегда. Тапки это для детей были такие закрытые как башмачки и держались без всяких шнурков. Там постоянно потело и потом от них воняли ноги. Когда где-то чем-то так же воняло я говорил «как будто великан снял тапок».

Ещё мы купили мне батончик гематогена в одну такую ярмарку. Была адовая жара.

 

Что ещё… Ну в магазинчик мама посылала в соседнем дворе в торце дома улица петровская семьдесят пять. В том магазинчике только человек пять умещалось. Не было никаких сетевых. Были вот эти маленькие все до сих пор. Вот я шёл туда и покупал что-то что она скажет. Ненавидел я это, никуда выходить из дома, я хотел сидеть у телевизора вечно. Один раз я что-то не так купил и она ходила менять. А ещё в том магазине я стал замечать что можно сдавать бутылки и давали деньги. И вообще по всему городу были точки приёма, самая большая была на Льве Кассиля у нас, ближе к горького, на обочине, напротив того девятиэтажного точечного дома в котором был сбербанк, тоже всё про деньги, только про крупные, где мы с мамой иногда выигрывали мелочь в лотерейках, но в основном пусто.

 

Всё же я ещё только с мамой выходил на улицу. До Фрунзы мы иногда ходили долгим путём по набережной и спускались только где-то на улицы типа рабочая, там везде были богатые коттеджи, они казались прям дворцами. Это там район где жил Артём овод, детсадовский приятель, но я знал что у них дом попроще. Я его с детсада уже не видел.

 

А на Волге, на набережной там были внизу булыжники везде, деревья и иногда ступенчатые спуски. Где улица пушкина примыкает там спуск и там мини-пристань, туда подплывал катер который возил на острова, а на островах там турбазы. Ещё дальше от центра по набережной и был спуск к какому-то ржавому понтону на воде и там смелые пацаны разбегались и прыгали в воду. Дальше был спуск к плавучему дому, как и тот что по пути на пляж в другой стороне. Там всегда музыка и взрослые, взрослая тема вобщем.  Ну и дальше так бесконечно. Мы один раз зашли очень далеко и мама говорила что можно выйти туда где кладбище. В том месте набережной уже никого не было, было чувство заброшенности, и домов жилых по эту сторону уже не было, оттуда хотелось уйти обратно быстрей. Но по Волге плыли все эти баржи и катера, а ещё по Волге как-то сплавляли брёвна, целые вязанки брёвен в воде и какие-то катера их как-то толкали.

 

Где-то посреди этого отрезка набережной по которому мы шли до бабКлавы мы с мамой как-то раз спустились и рыбачили. Я был с велосипедом. Мама куда-то отошла вдоль берега, а ко мне спустились два шакала, пацаны моего возраста, я сразу понял сейчас будет конфликт.  И так и получилось, они начали задираться и они уже схватили велосипед с намерением увезти, я там как беспомощный хлюпик не мог ничего поделать и только вернувшаяся мама спасла ситуацию, а они ретировались. Я там расплакался естественно. Вот что бывает если быть без мамы.

 

Отец жил непонятно то ли с нами, то ли нет. В это сложно поверить, но в то время у него был свой натуральный магазин картин и материалов для художников и там даже была работница. Это было в одном из помещений внутри городской энгельсской библиотеки. Он в прошлые годы хорошо там постоял на улице с книжным лотком, мимо него прошли все маргиналы города, все те Димы артошкины и другие,  и он видимо смекнул что им всегда нужны краски, кисточки и подрамники и в итоге вот так продвинулся в предпринимательстве. Он приезжал туда из заводского, или жил у нас, и у нас он грунтовал холсты сидел без конца.  А его работницу звали Лена и она позже станет маминой телефонной подружкой, моей спасительницей во время калиновых рощ рябин.

 

Мы вобщем с мамой к нему заходили туда и стояли, я всё смотрел на разные картины. Отец учил любить картины с крупными аляповатыми мазками, он говорил это сила, а я их прям не переваривал, там ещё всегда какие-то церкви и серые пейзажи были всегда. Меня привлекали детально прорисованные картины с красивыми пейзажами, но особенно фэнтези пейзажами. Там иногда были чуть ли не драконы. А главное там были алые закаты, огромные утёсы на краю моря, какие-то корабли, замки, в общем атмосфера сцены в гавани в конце Властелина колец. Вот я смотрел на эти картины и хотел продолжения им, я хотел чтоб это всё ожило и быть самому в этом всём. У меня стали мешаться вот эти пейзажи на картинах с пейзажами, которые я видел на рыбалке где был открытый простор и с какого-нибудь пригорка было видно завороты реки между холмистых берегов с пейзажами, которые я помнил из книжки «король Артур», которую я планировал когда-то открыть и начать читать, с пейзажами Саратова как он виден с Фрунзы и всеми связанными с этим предвкушениями какого-то интересного будущего с пейзажами из моей книги про динозавров, в которой изображались падения метеоритов и глобальная гибель существ на земле, вся эта атмосфера неумолимого течения истории и времени, бесконечного обращения каких-то вещей в легенды прошлого.  У меня было какое-то сентиментальное чувство утраты смешанное с воодушевлением отыскать утраченное, какой-то утерянный мир, как великую долину из того мультика про динозавров.

 

В один день на Фрунзе я знатно поел черешни с того Гавеловского дерева возле которого мы познакомились с Аней. И это было ближе к шести вечера и была жара и солнце и туда пришёл отец чтоб взять меня и отвезти к бабВале. Мы ехали, ехали, мы были уже у клей завода. И прям перед остановкой меня начало рвать, вся эта черешня прям на сиденье. Мы вышли на этой остановке и я там доблевал на асфальт. Это был прям опять как гром среди ясного неба в моей жизни. Рвота до сих пор была самой страшной вещью для меня. Она как смерть которую нельзя остановить.

 

С бабВалей как и с бабКлавой, мы под палящим солнцем, поедая мороженые и покупая мне жвачки, ходили по базарам подбирая мне какие-то шмотки без конца. Мы ездили куда-то за саратовский вокзал в большое здание улица большая садовая 153  где на первом этаже была куча магазинов. Так же, недалеко от тогда уже закрывшей навсегда свои двери проходной авиазавода, мы бродили по мини-базару на задворках дома культуры, в который бабВаля когда-то хотела чтоб я ходил на кружок. Базары до сих пор были везде. В конце концов мы вернулись домой, а потом отдельно вышли в продуктовый магазин в сталинке возле администрации района и там были кассеты и мы купили мне наконец Морозко, а то достало ждать нового года каждый год. Я ещё только выбирал между итальянцами в России, но всё же Морозко был ближе. Все мои любимые фильмы были очень музыкальными фильмами.

Пиздец, надо же так просрать детство, на каких-то ёбаных змей и ящериц..  Мне не нравился русский рок который я видел в телевизоре, не впечатляло то что играл отец на своей акустической гитаре и на пианино, а музыка, которую я слышал в фильмах и любил я просто не имел представления как создаётся. Потребуется увлечься именно метал музыкой которая и впечатлит, и которую понятно как создавать, и понятно что можно создавать в домашних условиях – лишь тогда я увлекусь наконец музыкантством в принципе. А это случится ещё очень, сука, не скоро.

На даче у бабвали я тоже ловил ящериц, ну и всё такое. Там я уже краем глаза видел девочку в соседнем огороде, тоже звали Алина, моего возраста. Но я не общался с ней.

 

От бабы Вали забирал отец, мы собирались и была жара и по хреново показывающему телевизору показывали клип с моей любимой песней айм блу. Отец сказал это компьютерная музыка.

Мы поехали на автобусе до крытого, и там в кассетном лотке прям на остановке купили «Годзилла против разрушителя». Такая хрень, мало того что японская Годзилла в принципе урод, но она ещё была вся горящая изнутри, и там она сражалась с какой-то другой хренью, ну в общем хрень. Но я всё равно пересматривал не раз, а что ещё делать на этом Льве Кассиле зимой когда по телевидению ничего толкового не шло и ящериц не было?

 

 

Я опять как всегда чем-то заболел и в этот раз снова скорая и больница. Это уже прям тёмным вечером, в этот раз почему-то не в детскую в центре города, а в ту которая рядом с баб Клавой - больница номер 2.  Мы сначала сидели на каких-то железных кроватях без матрасов, уже была ночь, а потом нас провели в нормальную палату. Все это как в тумане. Ни черта не помню. Ну это всё с мамой конечно я там лежал, иначе бы помнил всю жизнь.  Как-то связано с аллергией моей скорее всего, потому что я не помню прям лихорадки никакой. Вобщем не помню ничего, кроме освобождения оттуда.  

Ну во первых то особенное эйфоричное чувство чуда, чувство чего-то невозможного. Ну всмысле что выписываешься наконец из этого гадства. Просто не верится что вот через часа будешь на воле, а когда выйдешь то не веришь что вышел.  Ну и вот после кучи лестниц и проходов нас повели по какому-то длинному зелёному коридору, где-то как-будто под землёй вообще, там трубы вдоль коридора, лампы.. Ну в гардероб за вещами естественно, стандартная процедура при выписке...

Ну а дальше мы пешком до бабы дошли и я помню я от чувства свободы начал прыгать на одре. Кувыркаться, сальтовать. Сальтовал я тогда на мягких кроватях, ну всмысле не полностью, а просто в воздухе кувыркнусь и на спину плюхаюсь.  

Все эти «радио маяк» на кухне, возвращение в старую рутину были прям блаженством. Настолько я ненавижу неволю в больницах. Не знал я ещё как сильно я буду именно в неё и вляпан судьбой.

 

Дальше снова Фрунза, Фрунза. Аллергия уже насела, к вечеру я распухал. Бегали мы там с Алиной везде, увлекал нас куст какой-то ягоды напротив Бобров, это которые прям уже близко к тому пацану с кем год назад кидались камнями. Ягода была съедобная, просто какой-то особый сорт смородины. Мы с ней не один день туда подсаживались и ели, и ели, странно что не вырвало ни разу от такого количества.  К нам до туда ещё доходила Алёна, которая младше меня и была наивна, и я помню что я её как-то пугал и потом когда у меня лёгкие садистические фантазии были там была эта Алёна. В основном я фантазировал какой-то пыточный стол и мы с девочками щекотали друг друга. Там и Аня была и все кого мог вспомнить. Может даже и Динара уже была, ведь теперь она была уже не легальная школьная влюблённость как в ералаше, а как бы обычная, а это уже про секс.  Мы именно по очереди друг друга щекотали - и меня они, и я их щекотал.  Часто в этой фантазии было то что мы не столько щекотали, сколько запугивали что вот сейчас начнём щекотать. Типа когда подносишь руку к животу, а живот уже сам в сторону уходит.

Сам фетиш пыток определённо точно возник благодаря мортал комбату. Я увидел его на три года раньше порнухи. Уже не могу вспомнить было ли в этих моих сексуальных фантазиях с реальными  девочками что-нибудь жёстче щекотки. Там определённо где-то плакала Алёна и меня это возбуждало, но я её скорее утишал чем мучил.

 

В другие моменты я в том месте Фрунзы один бесновался, я пытался поймать голубей или каких-то птиц, пришла ко мне такая идея фикс. У меня была идея с перевёрнутым тазом, под него положить приманку, а таз поставить на палку и к палке верёвку. В какие-то дни мы с мамой жили на Льве Кассиле и там был отец и мы как и раньше ходили на пляж и я вот без конца по дороге думал как бы поймать голубя или воробья. Я в идеале хотел поймать их руками и не понимал почему не получается. 

В то же время примерно, в те походы на пляж я стал замечать половое поведение у людей на набережных по вечерам. Девушки стояли жопой к ограждению и обнимали парней которые к ним прилегали спереди. Это явно имело связь с постельными сценами которые были иногда в фильмах.

 

На Фрунзе один раз Алина вывела погулять их небольшого тогда ротвейлера и он кинулся за мной и я чувствовал пасть на жопе и я испугался расплакался. А другой раз я поднимался на Фрунзу со стороны Персидской где Петровы и на меня вылетел какой-то Петровский пёс и я тоже чувствовал пасть на жопе и почти расплакался.

С Алиной мы во всю дружили-враждовали. В один момент мы едим ягоду с того куста, а в другой момент кидаемся камнями. Там был момент что напротив Фатюшкинского дома был палисадник и там росли сливы, вернее уже не росли, потому что их капитально одолел какой-то паразит, они все были в какой-то паутине. А в паутине там копошились червяки. В один день тогда к нам на Фрунзу забрёл какой-то маленький пацан, это один из единичных случаев чтоб там оказались какие-то дети кроме нас местных.  И я с этим пацаном объединился в союз травильщиков Алины. Я вошёл в роль прям вот гопника, травящего ради развлечения. Наверное в плохой компании я бы очень легко перенял все вредные привычки. У меня просто была та самая агрессия которую я упоминал как-то выше, плюс скука. Ну и в общем я залез на одну из тех поражённых слив и я там набрал целый клубок червяков, а на Алине была короткая майка и открыт живот и я взял и кинул этот клубок ей в живот. Ей явно было супер-мерзко и она расплакалась. Это один из единичных случаев чтоб она расплакалась.  Повлияло, как мне кажется, то что я был не один, а в союзе с тем пацаном, она почувствовала себя беззащитной.

В какой-то другой раз мы с ней снова кидались камнями. И там вышла её мама и пошла в сторону моего дома. Я понял что дело дрянь.  Не помню при каких условиях и от кого, ведь баба Клава тоже могла, но мне в общем потом была отменная порка ремнём. Но я помню неадекватность в той ситуации, ведь мои взрослые вполне могли и без визита её мамы видеть что мы кидались камнями. Но они как-будто ждали официальной жалобы, как исполнители наказания нуждающиеся в официальном приговоре, официальном распоряжении чтобы исполнить наказание.

 

Я до сих пор мучился в графоманских порывах сочинить какой-то рассказ. Я хотел создать свою реальность и в ней жить. У меня был какой-то сюжет что у меня была говорящая циклура, это такая ящерица, она ходила на двух ногах. Но дальше одной страницы блокнота у меня рассказ не сдвигался. У меня вообще не было идей что бы должно происходить. Я был прям пуст. Пиздец какой-то.

 

У меня постепенно выпадали молочные зубы, но какой-то застрял и мы пошли в городскую стоматологию на стыке Петровской и Маяковской. Я разревелся там. А потом мы сели там на остановке напротив в автобус до бабКлавы, я всё ещё хлюпал носом. Но я помню что дело было не только в боли, а ещё в каком-то конфликте с мамой. Какого-то прям взрослого уровня обида, я помню, я так думал. А кондукторша заметила хлюпанье и спросила «ну что такое, мороженое мама не купила?». Мне прям запомнилось.  А потом на Фрунзе у меня ещё болела писька.

 

БабКлава делала пастилу, это из яблок. Постоянно крутила помидоры на томатный сок, половина огорода на Фрунзе же были помидоры. Сок получался с густой мякотью, совсем не такой как продают в упаковках солёный, она ничего не добавляла.

Во дворе была малина под окном дома Фатюшкиных, я там всё лазил под ней представлял какие-то приключения.

Ближе к помойке во дворе стоял летний душ, никто им не пользовался вроде никогда. Но на него была лестница и я туда залезал, там была раскалённая от солнца крыша. Я прыгал с него на мягкую землю, я же был начинающий паркурщик. Тогда этого слова не было.

По куче навоза за сортиром, в котором мне кстати нравилось как пахнет говном, я приноровился залезать на сарай с керосиновыми бутылями, а дальше там ещё один шаг вверх и я был на крыше мастерской и потом погреба. Я хотел прыгнуть вниз и оттуда, но это было как полтора человеческих роста и я не мог решиться, да и не  было ровного места внизу. Внизу в числе прочего стоял пень, мама рассказывала дед в былые времена на нём отрубал бошки курам которые жили где керосин и потом эти куры бегали по двору без головы. Я в этот пень ранее в детстве забивал гвозди.

На чердак я тоже залезал, там меня и покусала оса тогда, там было темно и я ничего не понял. И на крышу сеней по железной лестнице я тоже залезал, но там не было вида из-за черёмухи впереди, а мне нужен был вид на Саратов, вдаль. Так что мне оставалось залезть только на гараж как-то.

Один раз я смог залезть на него по забору, но то ли это было опасно -- мама рассказывала как в детстве повисла на гвозде на коже и ей потом зашивали --, то ли мне не разрешалось залазить на забор, то ли оттуда было невозможно слезть, в общем нужен был другой способ.

 

Я ходил по двору в незнании чем заняться. Везде по двору были какие-то старые доски, напоминали мне как год назад тут на Фрунзе к нам приходил мамин брат Валера с его роднёй и взрослые устраивали застолье во дворе и я взял одну такую доску и как дурак бегал с ней приставив ко лбу – я воображал себя носорогом. В конце концов я тогда не нашёл ничего интереснее чем сымитировать удар рогом в кирпичную стену дома. Кончилось раной на лбу, я ходил зажимал рукой и мне было позорно, потому что это видела Аня.

 

У меня чесались глаза, нос, глотка во рту. Я ходил и делал почёсывающие движения в горле, но только больше чесалось.

Никакие Лёша Фатюшкин или Катя как в прошлых годах уже не приезжали сюда летом. Но была ещё внучка у Фатюшкиной – Наташа. Эта уже почти взрослая. Она иногда заходила к нам в дом. Она где-то училась тоже. Ей было лет 17, но она казалась очень взрослая.

 

В конечном счёте я просочился в мерзкую, заросшую паутиной и в которой жили ежи, щель между забором Фатюшкиных и нашим гаражом и я пролез до тупика где был маленький кусочек забора и вот я по этому забору залез и вылез на гараж наконец. Наконец то я мог козырять перед девочками своей локацией, ну а главное я мог там мечтать, я там мог прилечь на рубероидную крышу ещё горячую после жаркого дня и смотреть на закат над далёкими Саратовом, вспоминая все поездки туда, а также думая о Динаре которая жила где-то между мной и тем куда я смотрел.

 

Я стал борзеть и на своём велосипеде выезжать на Персидскую и скатываться вниз. А вверху, напротив дома в котором иногда жил тот пацан Серёжа, а пока отсутствовал, там был угловой дом всей нашей верхней линии домов, он примыкал задом своего двора к Петровым, а лицом выходил на Персидскую. Там жил какой-то нейтральный пацан, его взрослые слегка были знакомы с моими, и в итоге мы с Алиной стали тусоваться там. Какие-то старпёры там выходили и о чём-то болтали а мы дети были рядом.

Вот тут у них была такая площадка с которой был и живописный вид на закаты и само место укромное и уютное, типа небольшой утёс. Мимо ехали машины, въезжали на нашу Фрунзу, а ты сидишь такой вверху и смотришь на Саратов со старпёрами которые защитят от всяких пацанов, от всяких Серёж.

 

Но в какой-то момент меня заебал этот инфантилиум и я сел на велосипед и поехал на другой конец Фрунзенского квартала – я намерился свести счёты с тем пацаном попавшим мне в голову год назад. Мы с Алиной его уже видели в этом году когда ели смородину с того куста.

Вскоре у меня с ним уже шёл дальний бой. Наверное час я с ним кидался. Я был один, без подмоги. И вот я киданул очередной камень, средний по размеру и он прилетел ему прямо в башню. Я даже не смотрел что с ним, я только увидел попадание как сразу схватил велосипед и уехал. Я и ликовал, и боялся.

Была эта тема от взрослых что если ударить в висок то убьёшь. И я вот боялся не попал ли я ему. Потому что в таком случае, как опять же взрослые говорили, я останусь без мамы - её заберут в тюрьму. Этот страх, наверное, было основное из-за чего я практически никогда в детстве не помышлял об убийствах.

Но может, я думал, никто и не узнает что это я попал, вряд ли кто-то следил за нашим боем из окна, там некому было смотреть в том месте, кроме одного дома, а в нём жила та бабка с козами, которой, наверное, на всё остальное пофиг.  Но я всё равно быстро уехал к тому сборищу людей откуда приехал.  Алины там уже не было и я там вскоре начал чувствовать себя одиноко и уехал домой.

 

В какой-то момент у меня снова манифестировало всё то давнее детское желание иметь куклу Кена того идеального масштаба. Прошедшей зимой я не упомянул, там был день что мы сидели с мамой на Фрунзе и за нами заехал дядя Серёжа и отвёз нас из этой срани прям в самый центр Саратова в детский мир и я там смотрел на наборы в которых Кен был не просто Кен, а в разных камуфляжах, с разными атрибутами типа рации. Это было прям идеально, я бы его поставил под какими-то игрушечными пальмами, он бы у меня там ходил и залазил на деревья. У меня в тот день был такой дофамин, я думал что вот-вот и мама мне купит.  Но они были супер-дорогие.

И вот этим летом я постоянно их вспоминал, мне нужен был идеальный Кен.  Мы в какой-то день ещё оказались в энгельсском городском музее и там была витрина с какой-то постановкой быта старины и там были куклы вот этого идеального масштаба. Я не мог оторваться.  И тогда работница музея, которая почему-то была на «ты» с мамой сказала ей «купи ты ему его. Он любит людей».

И вот в какой-то день этим летом мы снова ходили по уже знакомому мне центру Саратова, я уже знал сколько кварталов на проспекте Кирова и где мы находимся, и мы зашли в магазин на Горького и Яблочкова и там был отдел с дорогими игрушками и мы купили там Кена. Насколько помню это был деловой Кен в чёрном бархатном пиджаке. Либо я ошибаюсь и этот пиджак ему сшила потом уже мама.  У него была резиновая кожа, настоящие волосы. Ноги гнулись в коленях, что-то в нём щёлкало. Мы вернулись на чапаева и московскую и уехали домой. Было ощущение что мама была в сомнениях правильно ли она поступила. Мне же типа было уже поздно для игрушек, а уж тем более кукол.

 

А вот ещё связанное с игрушками.. Мы гуляли с мамой по раскалённому энгельсу, по площади, у меня чесался нос и мы пошли встретили какого-то пацана с его мамой. Моя мама её знала, они договорились о встрече. Позже я узнал что это была та, на дне рожденьи которой мои родители познакомились. У неё вот тоже был сын моего возраста. Они подарили мне какие-то пазлы. Они никогда не были в Энгельсе и мы, для их кругозора, пошли прогуляться с ними по набережной и парку. А потом мы зашли в парк аттракционов, помоему мы с ним проехали на паравозике, который там по тротуару внутри этого парка аттракционов ездил. А потом мы прошли к лодочкам, это которые у нас с мамой любимые. Лодочки это как ромашки среди аттракционов. Аттракцион сюрприз например будучи розой, скучные паравозики детскими одуванчиками, а вот лодочки были ромашками. Мы с мамой на них часто катались в том самом раннем детстве, лет вот до семи. И в этот раз мы залезли с этим пацаном и он что-то не понимал принцип когда и как нужно отталкиваться, мы нифига не качались. И тогда я вылез и стал просто раскачивать его. Его мама потом сказала «ну спасибо, покатал ты нас». И потом мы они уехали и мы расстались навсегда.

Дома я смотрел на все свои игрушки и уже и у меня было ощущение что да, уже затянулось это всё.  Я все свои игрушки складировал в выдвигающийся нижний ящик самодельного отцом шкафа. Мама заставляла их убирать периодически и я это ненавидел делать.

 

У нас откуда-то появился и несколько дней на Льве Кассиля жил очень большой зелёный кузнечик. Он был прям сочно зелёного цвета, у него была эта непонятная сабля на жопе, но может быть в то время я знал что это, у меня же была огромная энциклопедия по насекомым. Ночью он стрекотал в маленькой комнате у родителей.

 

Было уже ближе к концу лета, мама говорила что конец лета это самое подходящее время для поездки на юг. Мы собирались ехать на юг в Анапу с Емельяновыми, снова. В этот раз мы поедем на поезде, первый раз я поеду на поезде.

 

Началось всё поздно вечером на Льве Кассиля. Был отец. Мы втроём поехали на саратовский вокзал. Было странное ощущение, я никогда так поздно не ездил в Саратов, это было прям после девяти вечера, на одном из последних троллейбусов, в котором не было почти никого. Внутри вокзала по лестнице вверх, выходишь на улицу к поезду и почему-то оказываешься на уровне земли. Мы зашли с мамой в поезд. Отец остался на улице и махал нам. Неужели он с нами? Нет конечно, откуда у него деньги. Где-то в вагоне уже были Емельяновы, всё семейство. На мыслях об отце одиноко остающимся в Саратове я расплакался. Мама утишала, говорила там Саша тоже расплакался. Ну Саша-то наверное расплакался по другой причине, у него все ехали.

 

Мы ехали дня полтора или даже дольше. Тогда вагоны ещё гремели и тыгдыкали по рельсам как в старых фильмах. Проезжали смотрели в окне жутковатую Родину мать. Потом мы ехали по какому-то железнодорожному мосту и вокруг как-будто было уже море. Я смотрел вниз и видел в воде, как мне казалось, перевёрнутую вверх дном лодку. С одной стороны поезда ещё были какие-то берега, было как наша широкая Волга, но с другой стороны было прям море.  Я всю жизнь потом пытался установить, где это было. Наверное это было через реку Дон где она с одной стороны моста разливается в двенадцати километровую ширину, там как раз есть железнодорожный мост.

 

Ну и в конце концов мы приехали. Но мы приехали не в Анапу, а в какой-то другой город далеко от суши. Так я тогда думал и до сих пор не знаю точно. Потому что мы сели в какой-то автобус и поехали по дороге через холмы с виноградниками и ехали, казалось, час. С какой-то стороны прям совсем большая гора была, в духе саратовских, если не больше. И мы приехали в район который назывался, как я тогда понимал, Джемете. А ведь это Джемете это прям рядом с жд станцией Анапа, зачем туда ехать целый час? А ещё потом когда-то в будущем была новость что ту жд станцию куда мы приехали затопило. В общем чёрт знает где мы вышли из поезда.

 

Мы вышли из автобуса и пошли всей толпой в какие-то частные дома. То как мы ездили на юг называлось «дикарями». Я не понимал что это значит, дикари вообще ассоциировались у меня с людьми-аборигенами из которых растут иголки как из ежей.

 

Мы зашли в какой-то двор и взрослые всё болтали с хозяйкой и мне казалось что я во дворе у Алины на Фрунзе. Я же один раз был у неё во дворе когда ходил на день рожденья.

Взрослых что-то не устроило и мы пошли в другое место.

 

В итоге мы пришли в какой-то двор с несколькими домами. Он был прямо у подножья большой дюны размером с трёхэтажный дом. За этой дюной уже был пляж.

Главный дом был двухэтажный, весь с какими-то пристройками, а во дворе были маленькие домики, просто как гаражи, внутри просто одна комната с кроватями и всё, без удобств.  По двору между этих домиков-комнат была тропинка до душа и до места со столиками и барбекю, там взрослые мужики тусовались. А по середине двора был сортир и вот там я впервые увидел их – червей в говне. Солнечный свет через какую-то дырку попадал прям на говно и всё было хорошо видно. Говно было как каша, жидкое. Опарышей я знал только микроскопическими из брюшка мух, а про глистов я вообще ещё не знал, поэтому я не установил тогда что там были за черви. Но зачем опарышам сидеть в говне, что им там есть? И я помню что это были какие-то прям длинные черви. То есть, возможно, это были прям глисты. Это их я вспоминал когда написал текст песни «чёрная тьма дыры».

 

Весь этот двор стоял в нескольких кварталах таких же дворов от какой-то главной улицы Анапы, на другой стороне которой были базары и всякое.  Мы ходили туда покупать настоящую жирную черешню, персики, первый раз я их там тогда ел. В каком-то месте тротуар был вздыблен и из щели рос какой-то отросток или даже просто трава. Мама рассказывала что это вот корни деревьев настолько сильные что могут проломить асфальт. Я потом ходил и думал про это, о том как маленький стебелёк может продырявить бетон.  Это я всё ещё зацикливался на этих мелких познаниях мира.

Были везде всякие морские сувениры, мы уже не покупали. Из первой поездки на море у нас дома была засушенная морская звезда, она пахла солёно и сытно, но она со временем истлевала, её сжирала какая-то невидимая бактерия.

В ту поездку мы снова ни разу не отъезжали никуда в сторону из того района города, в центре где парк не были.

 

Через подъём по дюне мы вышли на пляж.

Ну в общем это было всё как в прошлый раз. Я уже умел плавать давно. Была у меня моя маска с собой. Как всегда у меня был комплекс – у меня и так была большая голова, так ещё эта маска большая, и ещё и нос был внутри маски, это было по-детски, какая-то гиперопека опять. Я в идеале хотел просто плавательные очки, ну или такую маску где нос снаружи... Но у меня в раннем детстве были такие очки и в них ничего не было видно.

Мы много раз видели медуз, я всё не мог понять, то ли они кусаются, то ли бьют током, то ли даже могут убить. Но я видел как другие чуть ли не брали их в руку и не боялись. А вынесенные на сушу медузы высыхали как вода.

 

Я конечно же по долгу, ещё дольше чем в прошлый раз, пропадал в дюнах в поисках рептилий. Я снова не смог увидеть никаких змей. И я постоянно боялся что меня укусят и я сдохну. Меня поэтому прям неистово влекли все эти опасные кусты.

 

Ну главное развлечение конечно же были волны, подпрыгивать на них. А когда быль штиль то отец Емельяновых подкидывал Сашу и меня тоже.

Иногда мы ходили на пляж два раза в день. Но когда солнце уже садилось мы тогда глубоко не заходили. Везде играла музыка - евродэнс девяностых. Ев-ро-па плюююс. Галлопом по Европам.. Я не знал что такое Европа, в смысле что там. Она была на нашем полушарии земли, а оно меня не интересовало, тут нигде не живут игуаны.

 

Там где мы жили там было много семей и соседи уже запоминались. Мог ли я не влюбиться там ни в какую девочку? Конечно не мог. Я не знал её имени, она жила в каком-то домике дальше во дворе по пути в душ. А мы с мамой жили в домике-комнате рядом с главным двухэтажным домом, в котором на втором этаже жили Емельяновы. Мы к ним поднимались пару раз, это всё напоминало какую-то санта барбару, всмысле вся эта солнечность, какие-то лестницы, террасы, виноградные лозы.

Ну в общем я постоянно высматривал ту девочку по дороге к червивому сортиру и в душ. Я не узнал о ней ничего за ту поездку, но ещё многие месяцы потом о ней думал, даже уже когда она сменится другой. У меня же были все те гаремные фантазии. Эта девочка как раз вписывалась в тот неформальный гарем. В нём были только те девочки влюблённость в которых я не афишировал родителям. Потому что там мы играли в щекотку и всячески телесно соприкасались.

 

В море там было очень долго мелко, потом глубже, а потом снова мелко. И вот на той отмели были железные вышки для ныряния. Саша с них прыгал бомбочкой. Я никогда этого вида ныряний не понимал, какая-то дурость. Я любил всё грациозное, если нырять, то чтоб без брызг как нож в масло. Ну я конечно сам нихрена так не умел.

У меня уже аллергически раздирало в горле и ещё я нырнул и у меня вода затекла в носоглотку и всё разодрало и я короче слёг с температурой.

 

Было снова всё как в тумане, лежал лихорадил. Всё это было совмещено с тем что я обгорел и мама снимала лоскуты кожи.  А так же в самую лихорадочную ночь была тема с какой-то зелёнкой, я не знал что это, а ещё мама говорила что по комнате что-то бегает. Мне в итоге подумалось что зелёнка это какое-то насекомое типа быстрой многоножки. Я долго ещё так думал, моему уму было пофиг на то что мама обмазала меня и я был весь зелёных пятнах, то есть том, что и было на самом деле зелёнкой.

Ну и конечно же я позорно себя чувствовал зная что я весь такой развалившийся, а мимо нашего дома ходит та девочка и она нихера ничем не болеет.

 

Была какая-то тема что то ли мы вместе с Емельяновыми, то ли именно мы с мамой решили продлить там своё пребывание. Для этого нужны были деньги и мы ходили с ней туда где все эти базары и там была местная телефонная станция с телефонами и она там звонила дяде Серёже и он как-то выслал денег.

Когда я выздоровел я уже начал ходить один в магазин за какой-то едой, как крутой и как местный.

Во дворе где мы жили был один домик который был с большим столом как столовая и мы там все до поздна сидели, но именно те семьи которые жили в этой части двора. Никогда та девочка не заходила.  Под потолком летали огромные ночные моли.   Были там мама с пацаном и они были из Подмосковья. Когда мы познакомились и они уже знали что я помешан на игуанах его мама поймала его за руку и сказала «ну расскажи про игуану» и пацан рассказал какую-то историю как его игуана куда-то убежала и потом он увидел её на шкафу. Он ещё и рассказал это под принуждением мамы, без интереса и убежал дальше играться. Я не верил своим ушам, неужели у тех кому не надо у них прям дома есть игуана, а я копошусь в каких-то вонючих болотах, нихера у меня ничего нет, одни полу-меры, какие-то местные мелкие ящерицы, а нормальные игуаны которые мне нужны они у меня только в книжках.

 

Было уже ближе к уезду. Был ветер и купаться было нельзя, ну по крайней мере мама так сказала. И кто-то пропал и какие-то смелые парни, как которые, я уже знал, я никогда не стану, я видел ныряли в волны и уплывали искать. Мама вся была в страхе что вот сейчас где-нибудь всплывёт труп и пиздец. Ну и я тоже боялся.

А ещё мама рассказывала про то как в её детстве ездила на море с бабой и дедом и дед стоял в момент шторма на каком-то мысе и создавал впечатление человека бросавшего вызов стихии. Я представлял его стоящим на этой большой дюне, а над ним тучи и грозы.

 

Саша Емельянов был простым и он легко находил контакт с другими пацанами. Там были какие-то местные пацаны из соседнего двора. И в какой-то момент он с ними повздорил и там был какой-то злой пацан армянин и он догонял Сашу и пытался ударить ногой, а Саша только хохотал. Я стоял в воротах нашего двора и Саша пробежал внутрь, пацан туда забежать уже не решился и тогда он, зная что я водился с Сашей, пробегая мимо меня как-то ударил меня со словами «а ты в его руках». Я не стал плакать, мне не было обидно. Это отличалось от прошлых моих стычек. В других стычках была именно борьба за доминантность, ну всмысле мерение силой, в которой я всегда проигрывал. А тут просто дурость с такой хромой логикой. Мне даже стыдно было об это маме рассказать, всмысле мне стыдно было за того пацана.

 

Ну вот и всё. Больше ничего не помню про ту поездку на море. А, ну ещё перед посадкой на поезд мы клали монетки под колёса остановившегося поезда и смотрели что с ними будет когда он трогался. Они превращались в пятна. Казалось бы совсем уж мелочное воспоминание, но это именно тогда я сформировал для себя второй вариант суицида после прыжка из окна.

 

Мы вернулись домой в Энгельс и я снова больше не поддерживал связь с Сашей.  Мы же вообще больше никак не контактировали после детсада, хоть он и жил в ста метрах.

 

До юга мама купила компьютерный стол с выдвижной подставкой для клавиатуры, а также два крутящихся офисных стула, письменный стол, тумбочку и шкаф. Без нас отец с бабВалей вытащили большую кровать из маленькой комнаты, теперь она стояла в зале, а вместо неё поставили туда компьютер и всю ту мебель. Я развлекался на крутящихся стульях – опускал их до самого низу по высоте и сидя на них поднимал рычаг и меня поднимало. Ну и крутился до головокружения.

 

Был период что мы с мамой сидели в этой маленькой комнате, она за столом перед окном и чертила, а я сидел в компьютере. Я всё искал там игры, но ничего не мог найти, кроме каких-то непонятных косынок и морского боя. Но я нашёл меню заставок которые запускаются когда компьютер долго стоит и я там среди всяких метаморфозных нашёл такую где был фронт трёхэтажного дома в ночи и там сидела сова, пробегала кошка, проплывала луна , включались и выключались окна. Я сидел смотрел её несколько дней как заворожённый, я всё ждал что произойдёт что-нибудь ещё, но нихера не было и в итоге мне наскучило. И я кстати первые годы компьютера не знал что там ещё был звук, что в компьютере вообще может быть звук.

 

И снова на Фрунзе, снова носо-раздиралово. Мама с бабой всё говорили про какую-то полынь, какая-то серо-голубая трава. Но мне казалось у меня просто на солнце и пыль. Вся Фрунза выжженая, весь Энгельс выжженый и пыльный. Каждый вечер я сидел с рожей как после рощи рябины. У меня даже волнирующийся вздох появлялся. В носу, в горле, глаза чесалось ад как.

А мы только на этих пыльных сухих Фрунзенских пригорках и играли с Алиной. Один раз вечером я там нашёл куриное яйцо, откуда оно там взялось непонятно, там никогда никаких кур не бегало. Баба его сварила и я съел и это было также как и найти грибы и съесть или как добыть пищу в походных условиях. Я любил всю такую тему. Всё это было связано с комплексами и стремлением возмужать. Не было  реального интереса ни к чему из того чем я занимался начиная от рептилий, кончая выживанием. Реально меня интересовало только одно.

 

Как-то раз после сильного ночного ливня, я был на Фрунзе, было солнечно, но не по-летнему прохладно, везде была грязь и текли ручьи, я оделся в тёплую одежду, вышел как обычно якобы играться с Алиной, а сам пошёл.

 

Я пошёл по телеграфной, пошёл мимо продуктового ларька, завернул в сторону Волги и вышел на дамбу.

Это был мой первый одиночный выход в город, без спросу, да ещё и в такие чужие места, чужие улицы, весь тот район города, ещё и прям на Волгу. Я не мог остановиться. Я шёл по дамбе, вода была тёмно-синяя от безоблачного неба, был ветер, а я был хорошо одет и от того уютно. Я прям шёл и чувствовал свободу.  Я шёл, разумеется, искать Динару.

Я думал вдруг её увижу, вдруг она где-то играет возле какого-то дома как я на Фрунзе. Я дошёл до Пушкинской, попетлял там между кварталов. Но никого не было на улице вообще, никаких детей ни у какого из тех сотен домов в том районе.

Это было ещё и приключение, мы же ранее никогда в этих кварталах с мамой не гуляли, кроме пары улиц по которым возвращались с дамбы, там нечего делать, там одни дома.  И вот я там плутал, выбирался из тупиков и всё это меня захватывало. Там есть какая-то улица Астраханская, вот я по ней вышел обратно на знакомую Телеграфную и я хотел было пойти в сторону военкомата но там на обочине стоял мужик, он что-то меня спросил, чуть ли не «иди-ка сюда» и я тогда развернулся и пошёл в сторону Фрунзы домой. Я тогда сильно пересрал от этого мужика.   Дальше мимо десятой школы, я прошёл до Персидской, мимо бани, везде были лужи, месиво и уже вторая половина дня.

Я поднялся на Фрунзу, встретился с Алиной. Вроде никто меня не искал. Рассекретил ей свою самоволку, начал хвастаться как далеко уходил.  Потом зашёл в дом. И впрямь не искали. Ну на самый крайний случай у меня было оправдание, меня же уже ранее посылали в магазины и вот подумал, мол, можно и без спросу куда-то отойти тут рядом. Всё равно не узнают что я аж так далеко ходил.

 

Я вышел обратно на улицу. Солнце уже было над Саратовом. Засыхающая грязь, воспоминания о Волге и ветре, желтеющие уже везде листья, подкрадывающаяся осень и вид вдаль на тусклые из-за солнца горы на горизонте, вид на будущее. Ведь мне мама уже сказала что я буду ездить в какую-то саратовскую гимназию. Не английскую, но тоже гимназию. Всё это был какой-то скайрим, какой-то «фар хорайзонз». Причём реально скайрим, не только атмосферой далёких пейзажей тундры, но и реально как игра, потому что ты так же легко и постоянно меняешь локации и образ жизни, сейчас какое-то место лишь на горизонте, а через час ты уже там и ведёшь совсем другое существование, а потом ты можешь вернуться обратно и снова будет всё совсем не так как там, совсем другие дела, а потом ты можешь снова отправиться туда и так бесконечно, ничего не изменится, ничего не случится, тебя возят автобусы, дяди Серёжи, а родители не дадут никогда умереть. Это как будто сейвы, сохранение игры. Ливни будут лить и высыхать, снег, жара, сезоны будут меняться, но ничего вообще с тобой не случится и всегда будут одни приключения и дальние путешествия.

 

 

Последние дни лета снова были жаркими и в футболке. Приехал отец, ну точнее ночевал у нас в эти дни.

Вот уже был последний день лета и завтра нужно будет ехать в Саратов на перво-сентябрьскую линейку. Родители во всю обсуждали как это будет выглядеть. Кто меня повезёт, на чём. Или на ком. У мамы был вариант связанный с её энгельсскими коллегами по работе. У кого-то там была машина и его можно было попросить. Как-то его звали... Обсуждая этот вариант они называли его уменьшенным приятельским именем. Ну типа не Алексей, а Лёша.

Мы шли втроём по Льве Кассиле от улицы горького вдоль нашего дома. И я решил вступить с предложением «а почему бы Лёше не….». Я предложил хороший вариант, мне казалось. Но мама сказала «ты мне тут поговори ещё».  Видимо я не должен был называть его Лёша, так имели право его называть только они, она, наверное, считала.  Или по какой-то другой причине я был не вправе выступать с предложениями. Я так и не понял что не так, просто обиделся и всё.