... Я, конечно, знал, что могу запустить двигатели, убедится в давлении масла и даже медленно прогнать машину по полосе, но... Это всё.

Пять ревущих моторов, пять огромных вихрей рвали свинцовые облака в клочья . Грохочущие как  табун из сотен бешеных кобылиц, несущихся к Луне по стальным небесам, лопасти продолжали наматывать на себя, моток за мотком, невесомые нити конденсата, вытягивая их из липших к крыльями и корпусу мокрых серых облаков .

Преодолевая нараставший с каждым оборотом вес этих нитей и намерзавшего белого инея - они, гонимые дальше, в планетарную ночь, несущимся вслед им диким рёвом детройтских зверей, упорно вращались, отказываясь останавливаться. Отказываясь принять то, что  однажды  всё закончится, сил не будет и останется только падать в темноту, не в силах пошевелить ослабшим телом - но  у отлитых в Детройте зверей нет  понятия смерти

Они продолжали лететь, свивая, спутывая облачный пар в спирали и невероятные узлы.

Иногда, их сил хватало, чтобы поднять серебряный десятимоторный разведчик над, может быть, навсегда укутавшим планету одеялом из холодного, тяжёлого как почерневшее серебро, водяного пара - и потом он вновь падал в состоявшую из мокрого пепла и ливней бездну, утаскивая меня на самое дно ночи как свинцовый, повешенный на шею альбатрос.

Электричества на борту не было.

Пожар в гондоле, пробоины в корпусе и многочисленные замыкания оставили только несколько рабочих тросов и ничтожные атмосферы в гидросистеме. И нечего было думать о том,чтобы согреться, сидя на открытом всем ветрам балконе — на высоте сорок тысяч футов. Когда мне становилось слишком холодно в разбитой кабине, я бросал штурвал и полз, полз по инженерному туннелю, останавливаясь и, время от времени, дыша на пальцы. Я сворачивался в клубок, как жирная гусеница майского жука и закрывал глаза - там где стенки туннеля за моей спиной согревали горячие как проснувшиеся вулканы моторы.

Грозы били по металлу, сбивая прозрачные куски мокрого льда с крыльев, со вздрагивавшего от ударов молний замороженного до звона фюзеляжа внутри которого гуляли вихри, крутившие крупные частицы серого пепла и шевелившие осколки разбитых ламп, заставляя стекло тихо звенеть..

Клёпаная обшивка толстого крыла грохотала от разбивавших лбы о покатую кромку налетающих ветров.

Серые облачные горы, которые мы таранили с разгона, сыпались на крыло страшными обвалами. Скалываемый, бело-синими электрическими вспышками, лёд продолжал упорно полз по металлу -к воздухозаборнику ... Стоило ему заморозить воздух внутри - и двигатель бы вспыхнул как погребальный костёр.

Но я спокойно спал  в этом адском грохоте, а  винты всё вращались и вращались, наматывая на валы тонкую пряжу миль обратного пути к Эйлесон-филд.

Пустое, вымороженное до пустоты металлическое тело, неслось сквозь пространство - и жизнь в нём теплилась только у двигателей. 

 

Винты вращались.  Огромные.   Их валами вполне могли бы служить  какие-нибудь  небольшие звезды, навроде здешнего солнца,  а законцовки их, невидимые  изи скорости и  клочьев  изрубленных облаков, неслись по кругу быстрее планет.

 

Они вращались бы, даже если бы земной диск раскололся бы от атомных взрывов - просто потому что нет силы их остановить. Лопасти продолжали бы рубить бы эфир и серебряная стрела нёслась бы, бросаемая ими в беззвёздный мрак...

Навстречу, мне спавшему теплой утробе инженерного  туннеля и мне, занимавшему своё место в разрушенной кабине - неслись пылающие белым огнём облачные горы, неслось темное, отражавшее мелькавшую Луну, спокойное зеркало океана.

 

В мёрзлом теле что-то ещё отзывалось на мои усилия, гигантские рули пытались сдвинутся  против ураганного ветра - несмотря на то, что они висели на подшипниках и я отдавал все силы,  толкая их как камень в гору и повисал, обессиленный, на вновь почуявшем свободу  штурвале.  Но, раз за разом я отвоевывал у пепельной бури те доли градуса...

 

Но винты вращались.

И я как-то держал курс.

 

Чтобы избавится от терзающего холода, я снизился - и даже слишком! — когда достиг океана. Заранее выпущенные шасси чуть не окунулись в чёрную ледяную воду — но в разрыв в облачном покрывале  глянула  луна, огромная и яркая ка прожектор, и я  увидел блики на мёртвой, спокойной воде. Испугавшись,я слишком сильно задрал нос, но успел увидеть, прежде чем  всё погрузилось в непроглядный мрак, круглое окошко высотомера - стрелки стояли на десяти тысячах с чем-то футов. 

Этого было достаточно.

Мне не нужно было больше держать высоту и я отключил насосы у двух крайних моторов, чтобы точно хватило топлива. Не видя карт и почти не видя океана под собой и зная, что даже одна звезда, - если мне повезёт её увидеть,- поможет мне найти дорогу, я всё равно боялся подняться в астрокупол бомбардировщика —  боясь, что меня заметит моя мать-людоедку ....