Небо стало бледно-голубым, город за окном потускнел. Они были на кухне: парень чистил картошку, а девушка только что закончила уборку, сидела на подоконнике и жевала яблоко. Девушка была худенькой и рыжей, а парень был большим и нескладным.
— Ну, расскажи, расскажи, как бы это было! — сказала девушка с радостной улыбкой.
— Я был бы корнет в потёртом, ну, этом.
— Мундире!
— Да, мундире. Я был бы из древнего, но обедневшего дворянского рода. Хоть у меня и старый мундир, всего одна лошадь и один камердинер, но я слежу за вещами. Мундир всегда чистый, половина жалованья уходит на английского кучера. Я говорю с достоинством, но смущаюсь.
— Почему?
— Мне кажется, что все смотрят на мундир. Думают, какой я бедный.
— А расскажи про, ну, камердинера! Он старик?
— Да, старенький, — парень поднял глаза от пакетика с очистками. — И за прадедом, вернее, и за дедом ходил, и за отцом ходил, и за мной ходит.
— А как это он за дедом ходил? Сколько ему лет?
— Ну он пару лет, перед смертью прадеда!
— Он любит тебя? — девушка подняла длинную бледную ногу в синем носке на подоконник.
— Да…
— А как он тебя называет?
— Как как. Ваше превсходит-во!
Девушка захихикала.
— Но это на людях, — сказал парень задумчиво. — Вообще я его тоже люблю и уважаю.
— О да! Он как этот старичок, в этом, у Пушкина…
— В “Капитанской дочке”.
— Да! Заботится, батюшкой называют.
— Ему ещё папенька наказывал…
— Он жив? Он же всё промотал?
— Он живой. Спился, но я его люблю всё равно. Так вот он наказывал заботиться обо мне как о себе. Я сначала любил его, потом не любил.
— Да, когда был подростком.
— Да. А потом понял что он обо мне заботится и снова полюбил.
— А расскажи про лошадь. Какого она цвета?
Парень посмотрел на огрызок в пальчиках девушки.
— В яблоках.
— О да! А как зовут её?
Парень осмотрел зачем-то тесную кухоньку, потом посмотрел на нож и на недочищенную картофелину в руке.
— Картошка.
Ему стало досадно, что лучше он ничего не придумал, но девушка довольно улыбалась и кивала.
— А собаки есть у тебя?
— Есть пойнтер, она последняя из семьи пойнтеров с которыми ещё дед охотился когда-то. Я больше не охочусь, так, держу её. Есть ещё большая свора во дворе, жучки и бобики всякие.
— Во дворе? У тебя есть двор разве?
— Да, маленький, — парень зачем-то показал ножом и картофелиной насколько крохотный был двор. — Поместье. Там нянечка живёт только.
— Старое уже? — сказала девушка. — Пыльно там, и всё заколочено. А я княжна.
— У тебя пятьдесят тысяч душ.
— А у тебя откуда деньги? Двор же маленький…
— Ну… писчим в департаменте.
— Сколько получаешь?
— Дай бог тысячу рублей в год.
— Мало, — тоскливо вздохнула девушка. — А я богата. У меня и шуба, и собачная, и лошадей много.
— Не собачная, а псарня.
— Псарня. Я езжу и в Питер, и в Москву, и в Париж. Меня крестьяне уважают, матушкой зовут. А что? Я школу построила и больницу, все про это говорят, в газетах пишут.
Девушка мечтательно улыбалась.
— Как же мы встретились? — спросила она.
— Как… — парень прищурился. — Старый знакомый позвал с собой на вечер. Мы воевали в одному полку. Вот и позвал с собой играть в винт. Там и встретились.
— Хахаха! — девушка разразилась счастливым смехом. — Так и было! Так и было!
Она слезла с подоконника, мокро чмокнула парня в лоб и пошла в душ. Парень склонился над очистками и продолжил чистить картошку на ужин.